Роддом. Сериал. Кадры 14–26 - Татьяна Соломатина

– Ну где же вы?!

Мальцева и Панин прошли на кухню. Однако! По размеру кухня Линькова была, наверное, раза в три больше тогдашней трёхкомнатной квартиры Панина. Но на этой огромной кухне не было ни единого пустого места. В почти неразличимой выси рядами стояли бутылки, покрытые пылью. Пивные, водочные, из-под газировки, из-под вина и шампанского. Бутылки молочные, бутылки из-под кефира и ряженки, уксусные… Многие были с навеки, казалось, позабытыми наклейками. А некоторые – так и вовсе давным-давно сняты с производства.

– Никак не сдам, – объяснил Линьков, поймав взгляд Татьяны Георгиевны.

– Кто сейчас сдаёт бутылки? – одними губами сартикулировала Мальцева Панину, когда Валерий Иванович развернулся к засвистевшему чайнику.

Это был чайник-ветеран. Какого цвета он был при рождении, мог бы сказать только тот самый археолог. Если бы успел ещё при жизни закончить раскопки в коридоре. Артефакт был сплошь покрыт толстым наростом того, что получается из послойного слёживания сажи, пепла, пыли, сала, брызг и бог знает чего ещё. Это уже даже грязью нельзя было назвать. Это был монолит. Минерал!

– Ай, зараза! – Валерий Иванович обжёгся, снимая с носика чайника свисток. Свисток упал на пол.

На пол Татьяна Георгиевна смотреть побоялась. Достаточно было того, что она намертво к этому самому полу прилипла. Валерий Иванович разыскал убежавший свисток и положил его на подоконник. Точнее, воткнул между пузырьком выветрившегося бриллиантового зелёного и использованными ватными тампонами. Тут же рядом был разлит из неопрятного флакона давно потрескавшийся тональный крем. Валялись ватные палочки, все в чёрных, коричневых и зелёных разводах. Тушь, ушная сера и антисептический раствор в этом доме совершенно мирно соседствовали, не обращая никакого внимания на давно усохший столетник, какие-то камешки, конфетки, заветренный обгрызенный кусочек докторской колбасы, грязную картофелину, всю в ростках, загнивший в банках из-под майонеза лук, выставленный на проращивание и теперь благоухавший своей осклизлостью на всю эту непомерно огромную кухню, больше похожую на городскую свалку. Описание прочего кухонного интерьера могло бы свести с ума даже бесчувственного санитара, всю жизнь проработавшего в психушке строгого режима.

– Что же вы стоите, друзья?! Берите из-под стола табуретки и садитесь! – всплеснул ладошками Валерий Иванович.

Татьяна Георгиевна, с усилием оторвала свои изящные туфельки от того, что в палеозое было паркетом. Раздался зловещий треск. На цыпочках она перепрыгнула какие-то препятствия в виде заплесневелых трёхлитровых бутылей, замоченных лет десять назад кастрюль и множества совершенно непонятных чумазых агрегатов вроде мини-элеваторов и села Панину «на ручки». Она тогда только-только приобрела себе роскошную юбку из «мокрого шёлка», на которой, как известно, отлично остаются любые пятна, а некоторые даже ничем не отстирываются. Пусть уж на тутошних тронах Сёма, индеец Смелая Задница, восседает. Впрочем, юбка всё равно пропала. Линьков облил её какой-то мазутного колеру мерзостью, настаивая на том, что это «варенье к чаю».

– Немного коньячку?! – воскликнул Валерий Иванович.

– Да-да! – с готовностью отозвался Панин.

Это был не коньяк, а коньячный спирт, налитый в бутылку из-под чего-то такого, что тоже давно уже было снято с производства. Беседа как-то не очень клеилась. Линьков рассказывал об успехах своего малыша, которому на тот момент было годика три. Он так хвастался, что его мальчик удачно бросил мячик, что создавалось впечатление, что мальчик дебил. Или, что скорее всего, дебил именно его папа. Потому что удачно бросать мячик для мальчика такого возраста – это более чем естественно. Когда Валерий Иванович дошёл до рассказов о невероятной гениальности анализов кала своего единственного отпрыска, Татьяна Георгиевна вежливо, исключительно чтобы сменить тему, спросила:

– А где ваша супруга, Валерий Иванович?

– А она в комнате, Танюша, она в комнате. Отдыхает… Ой, мы что-то засиделись, коллеги. Простите, я как-то не сообразил, который час. Мне надо забрать сы́ночку из детского садика. Это очень хороший частный детский садик тут, неподалёку. Его держит очень хорошая женщина, там совсем немного деток. В общем, мне его надо забрать. Вика очень устаёт, когда выходит на улицу. Поэтому мне необходимо, простите…

Мальцева с Паниным с радостью выскочили на свежий воздух.

– Свят-свят-свят, что нас в комнаты не пригласили! Я бы рехнулся! – радостно выпалил педант и чистюля Семён Ильич, как только Линьков исчез за поворотом. – Чёрт, ботинки всё ещё липнут к мостовой и на жопе наверняка табуретка отпечатана!

– Подумаешь! У тебя самые обыкновенные брюки! А моя юбка – она необыкновенная! У-у-у! – заныла Мальцева. – Впрочем, ерунда. Рада, что живыми ушли. За любопытство надо платить. Зато снова солнечный свет и всё такое. Интересно, сколько лет Линьков окна не мыл? Лет тридцать, не меньше! Через его стёкла совсем не проникает солнечный свет. Это не стёкла, это какие-то копчёные бычьи пузыри. Боже мой, и это обиталище хирурга!

Кстати, не столько беспредельный мрак и бардак сводили нанимаемых нянек с ума, сколько требования Валерия Ивановича к «стерильности» и прочей режимности по отношению к его малышу. Вот так вот! Воду для ванночки требовалось кипятить. В замызганном тазике родом, похоже, ещё из позапрошлого века. Саму ванночку, устанавливаемую посреди ужасно загаженной огромной ванной комнаты, лет пятьдесят как вопиющей о ремонте, необходимо было ополаскивать дезраствором. Никаких локтей – только градусник! И сильно-розовый раствор марганцовки. Требовалось насыпать кристаллы в мерную ложечку – с верхом, на одну ванночку! – из мутной литровой склянки, поверх которой был наклеен почти чёрный уже лейкопластырь с затёртой надписью химическим карандашом: «KMnO4». Первая нянька, появившаяся в доме Линькова, узрев годовалого младенца, сказала:

– Ой, какой хорошенький мулатик! Внучёк ваш? Дружба народов, так сказать?

И ту же была уволена. Ну, не разобралась женщина, что ребёнок – вовсе не мулатик, а обыкновенный малыш самой что ни на есть белой расы, просто насквозь продублённый марганцевокислым калием.

Вторая нянька вылетела после того, как посмела не прогладить одёжку малыша двенадцати месяцев от роду с двух сторон, а одела вот так вот просто – сняла с бельевой верёвки – и всего делов.

Третья – за то, что не прокипятила бутылочку с соской, а накормила полуторагодовалого дитятю ложкой. А ведь ребёнка, как известно, ничему нельзя обучать насильно! Только сам!

– Да как же он сам догадается, что ложкой сподручнее, если ему не показать? Если ничему не обучать – так он у вас Маугли будет! – возмутилась нянька. И тут же была рассчитана.

Четвёртая была изгнана сразу же, как попыталась приучить двухлетнего мальчика к горшку. Пока папа напоследок излагал няньке недопустимость подобного варварства в столь раннем возрасте, сынишка Линькова потопал своими толстыми короткими ножками на кухню, разыскал запрещённую ложку и с удовольствием сожрал этой самой ложкой то, что перед этим наделал в горшок. Любимый папа частенько кричал прикроватной маме про то, что человек должен хоть что-то уметь, иначе сам себя не прокормит! Малыш очень хотел похвастаться папе, что он умеет есть ложкой – это уже что-то! и в случае чего сам себя прокормит. Но, увы, он совершенно не умел говорить. Совсем ничего. Вместо того, чтобы озаботиться чрезмерной молчаливостью отпрыска возраста вполне себе уже осмысленного лопотания, Валерий Иванович рассказывал всем встречным-поперечным, что у него не просто какой-то там обыкновенный ребёнок, коих пруд пруди, а самое что ни на есть дитя-индиго.

– Я вас разочарую – индиго говно ложкой не жрут! – припечатала четвёртая нянька перед тем, как хлопнуть дверью.

Пятая лишилась места после того, как выкинула все обмылки. Не успела сообразить, что в доме Валерия Ивановича ничего и никогда не выбрасывается! Из собираемых обмылков Линьков собирался варить мыло. Когда-нибудь. Поэтому этих самых в пыль засушенных обмылков были у него полные коробки из-под старых телевизоров. Давно вышедших из строя старых телевизоров. Которые тоже не выбрасывались, а стояли тут же, на балконе. Очень мешая нянькам развешивать штанишки его ненаглядного отпрыска на той самой бельевой верёвке.

Шестая нянька отказалась быть Вике горничной и выполнять её мелкие поручения типа сгонять за докторской колбасой и коньяком в ближайший гастроном.

Седьмая ещё при знакомстве с семейством уточнила, мол, а зачем вам, уважаемые, нянька, если мамаша, как вы говорите, по целым дням дома? На дому работает? Не работает? А что делает? Всюду нос суёт? Не суёт? На кровати лежит? А чего лежит? Сильно устаёт? О нет. С малышами сильно уставших мам дел не буду иметь ни за какие деньги, увольте! До свидания!