Ассасин Его Святейшества - Тим Северин

– Если тебе от этого легче, – едко, с обидным снисхождением, усмехнулся Беортрик.

Рука моя потянулась за письмом Арна, которое я благополучно хранил за пазухой своей котты. Я вынул его и, не сводя со своего спутника глаз, порвал его перед ним на множество мелких клочков. Этот жест был отчасти направлен на то, чтобы показать мою решительность, хотя и бравада здесь тоже присутствовала. Не было необходимости говорить саксонцу: что бы ни было написано Арном в письме, оно наверняка таило для нас опасность, если бы с его содержимым ознакомился кто-нибудь, помимо маркграфа Герольда.

И мы опять пустились в путь, день за днем все в том же утомительном ритме, держась правее вод желтовато-бурой реки. Чем дальше мы продвигались, тем больше встречалось признаков того, что за здешние земли недавно шли сражения. Жилища селян были по большей части разбиты, с провалившимися, нередко обугленными стенами и крышами. Амбары и хлевы стояли пустые, с сорванными дверями, а содержимое их было расхищено. Заборы и изгороди близ дороги пребывали в запустении. От фруктовых садов оставались лишь обрубки деревьев, пущенных на топливо для костров. Длинные полосы жнивья заросли и смотрелись дикими космами. Уже вскоре после встречи с похоронным кортежем маркграфа нам навстречу попалась еще одна колонна людей, бредущих по дороге, – на этот раз пеших чумазых оборванцев с сумами, шаркающих навстречу под вооруженной охраной. Поравнявшись с ними, Беортрик определил в них пленных. Когда они донесут поклажу до места, пояснил он коротко, их продадут в рабство.

Мало-помалу мы близились к самым дальним пределам державы короля Карла. Здесь, возле постройки, отдаленно напоминающей постоялый двор, мы заметили человек двадцать всадников. Старший над ними – мясистый, с изрытым оспинами лицом – изъяснялся на франкском с таким акцентом, что я с трудом понимал его речь. По всей видимости, он и его солдаты были из числа бойцов вспомогательного войска короля Карла, пожелавших добровольно остаться на страже пограничья и осваивать недавно завоеванные земли, взяв себе в жены местных женщин. Глинобитная караульня возвышалась среди скопления хижин и домиков с солдатскими семьями. Судя же по числу детворы, копошащейся в песке под золотистым светом предвечернего солнца, и младенцев на руках у матерей, линия Карла на переселение своих подданных вполне себя оправдывала.

– Зачем явились? – коротко и сварливо спросил солдатский начальник. Нас он принял в неподметенной угрюмой комнатенке полузаброшенного строения. Штукатурка на голых стенах отсутствовала, единственное оконце было без ставен, а всю меблировку здесь составляли стул и побитая столешница. Место пахло плесенью и чем-то нежилым. Дверь была открыта из-за того, что, будучи покоробленной, должным образом не закрывалась.

Разговор с начальником я взял на себя:

– Мы с моим спутником путешествуем по велению архиепископа Арна Зальцбургского.

Судя по туповато-сумрачному лицу, об архиепископе этот воинский чин никогда как будто и не знал.

– Слыхом об этом не слыхивал, – и впрямь сказал он, откидываясь на своем стуле.

– По велению архиепископа на следующий этап путешествия нам нужно приставить сопровождение из солдат, – продолжал я, втайне жалея, что уничтожил письмо архиепископа маркграфу. Печать Арна могла бы, возможно, произвести на этого служаку впечатление.

– И куда же именно? – бросил он.

– К месту, именуемому Хрингом, – ответил я.

Брови начальника удивленно взметнулись вверх.

– Зачем вам эта богом забытая дыра? – осведомился он.

– Говорить об этом я не волен, – ответил я, надеясь, что слова мои звучат уверенно и веско.

Наш собеседник оглядел меня с откровенным недоверием.

– Туда не ездит никто. Это слишком близко к аварским землям.

– По моему разумению, маркграф Герольд недавно одержал крупную победу и авары умирены.

Солдатский начальник сипло рассмеялся:

– Авары не усмиряются никогда. В чем маркграф убедился на собственной… собственном опыте. – Он глянул мимо меня на пару солдат, которые, ошиваясь за дверью, прислушивались к нашему разговору, и рыкнул на них: – Вы, двое, а ну пошли отсюда!

Те нехотя отошли, а служака вернулся вниманием ко мне:

– Аварам, возможно, и расквасили нос, но людей я вам дать все равно не могу без прямого приказа моего начальства.

Я тайком вздохнул, еще сильнее печалясь по безвременной кончине маркграфа Герольда. Кто-то осторожно тронул меня за руку – как оказалось, Беортрик.

– Зигвульф, – сказал он негромко, – тебе следует предъявить приказ конюшего. Он, кажется, у тебя в седельной сумке.

Не успел я откликнуться, как здоровяк-саксонец повел меня из комнаты, крепко держа за локоть. Мне хватило ума ничего не говорить, пока мы не отошли от караульни на достаточное отдаление.

Там, не повышая голоса, я спросил:

– Что это еще за плутовство насчет конюшего и его письменного приказа?

– У тебя наверняка есть что показать и через это впечатлить начальника. Он, похоже, в грамоте силен не больше моего, – сказал мой спутник ровным голосом, не нарушая темпа ходьбы и подводя меня к конюшне, где мы оставили лошадей и поклажу.

– Он заметит, что чернила свежие, – сказал я Беортрику. – А впрочем, можно подыскать нечто такое, что сгодится.

Мы вошли в конюшню, и там я извлек из седельной сумки стопку писчих принадлежностей, которыми меня в Падерборне снабдили писцы. Новый пергамент был дорог, а потому многие из листов врученной мне пергаментной бумаги раньше уже использовались. Часть написанного на листах была предварительно соскоблена, и у меня имелся запас мела, чтобы забеливать поверхности, на которых затем можно было снова писать. Я припомнил, что кое на каких листах сохранились подобия казенных записей. Один из них я и взял.

Беортрик подошел ближе, едва ли не вплотную, и загородил собою свет.

– Отчего б тебе не поделиться кое-чем из того, что ты носишь вокруг пояса? – предложил он.

Я опешил и посмотрел на него настороженно. Мой спутник не отодвинулся, и у меня мелькнула было мысль, что он мне угрожает.

– Не думай, что я настолько уж недогадлив, – добавил он с кривой усмешкой. – Тут большого ума не надо. Да и мзды достаточно небольшой.

Наконец, я снова обрел дар речи.

– То, что я ношу, предназначено для изготовления копии пропавшего сосуда, если мы найдем подходящего аварского мастера по золоту, – сказал я, опасаясь, что изъясняюсь несколько помпезно.

Беортрик пожал плечами:

– Если сейчас не умастить этого чинушу, никаких мастеров тебе не видать вообще.

До меня дошло, что он специально встал так, чтобы со стороны никому не было видно, как я, если что, полезу в свой денежный пояс. Предложение же, надо признать, звучало настолько благоразумно, что и возразить-то было нечем.

– Тогда дай мне нож, который ты носишь на шее, – сказал я и, когда моя просьба была выполнена, приподнял полу котты и, не снимая пояса, кончиком ножа расковырял пару стежков на мягкой коже. Получившейся щелки хватило, чтобы выпростать три золотых солида, каждый величиной не больше ногтя. Затем я снова прикрыл пояс одеждой и возвратил нож саксонцу.

С монетами, сложенными внутри куска пергамента, мы возвратились обратно к солдатскому начальнику. Тот ждал нас все там же и все в той же позе, скучливо ковыряя в зубе грязным ногтем.

– Вот письменный приказ от начальника конюшен, – объявил я, подавая сложенный лист. Судя по всему, что-то в моем голосе привлекло внимание служаки: бережно приняв пергамент, он осторожно поглядел на открытую дверь. Людей поблизости не было. Тогда начальник отвернулся от нас вполоборота и развернул лист.

Наступила тишина.

– Когда мы с моим товарищем вернемся из Хринга, от начальника конюшен последуют дальнейшие указания, – сказал я вкрадчиво.

Наш собеседник снова бережно свернул лист пергамента и с точно рассчитанной медлительностью сунул его за пазуху.

– Это я оставляю у себя, – сказал он угодливо и одновременно развязно. – Как-никак официальный документ: вдруг, знаете ли, потребует начальство… – Нас он оглядел долгим, медленным взором, жадным и что-то высчитывающим. – Дать вам могу двоих людей. Они доедут с вами до самого Хринга, но не дальше.

– Но я надеялся на более крупный эскорт, – возразил было я.

Однако начальник меня перебил:

– У них приказ: вернуться сюда через пять дней. Если вы к той поре не закончите – уж чего вы там хотите, – то это уже ваша личная забота.

Он размашисто вышел из комнаты и почти с порога взялся выкрикивать приказы. К ним я почти не прислушивался. Больше всего меня сейчас занимало, как и где Беортрик сумел заметить, что я ношу пояс с деньгами. Единственная возможность, пожалуй, была у него в тот день, когда он поведал мне о своих отношениях с той аваркой. Тем вечером мы ночевали в таверне (мне до сих пор помнился тот клопяной, кусачий соломенный тюфяк). Наутро я разделся и омылся из лохани с холодной водой, пытаясь как-то унять зуд и избавиться от сыпи на коже. Если мой пояс Беортрик увидел именно тогда, то получается, что он знал о нем уже почти месяц. И надо же: за все это время ни разу о нем не обмолвился! Более того, не попытался меня ограбить. Да, он, безусловно, отступник и наймит, а содержание пояса с деньгами несравненно превосходит то, что ему выплачивается за службу. Ему было бы легче легкого взять золото и исчезнуть, вернуться обратно к своим сородичам. Получается, своего спутника я недооценивал. И вот теперь, когда мы собирались пуститься в самую опасную часть нашего путешествия, для меня, быть может, настал момент начать доверять этому человеку.