Та, что будет моей - Агата Лель

мытья посуды, отвернулась и с преувеличенным рвением принялась намыливать тарелки.

Убедившись, что Валюши нет поблизости, Вишневский вошел на кухню и прикрыл за собой дверь. Дальнейший разговор не для детских ушей.

— Прекращай, — подошел к ней ближе. — Ну почему мы вечно кусаемся?

— Может, потому что иначе с тобой нельзя?

— Или с тобой.

— Да что тебе нужно от нас? — швырнула губку в раковину, обдав и себя и стену напротив хлопьями белой пены. — Чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы вы съехали отсюда, я же сказал.

— И куда?

— Ко мне.

— К тебе? — улыбнулась, обнажив ряд белых зубов. — Ты серьезно? Домой к твоим родителям?

— Я только вернулся из Америки и тебе это прекрасно известно. Но я уже присматриваю для себя жилье.

— Значит, все-таки "для себя"?

— Не цепляйся к словам, Бога ради! — психанул, что было ему совсем несвойственно. Такие сильные эмоции он вообще испытывал рядом только с одним человеком — с ней. С ней всегда было сложно. Всегда какие-то "но". Он терпеть не мог себя, теряющего контроль, но рядом с ней он его именно терял. Становился несдержанным, совершал какие-то странные несвойственные ему поступки. Он ревновал ее, когда казалось бы на ревность в принципе был не способен.

Невозможная женщина, просто невозможная! Самая несносная в его жизни.

Но парадокс заключался в том, именно в такие моменты он чувствовал, что

живет.

Что вот именно чего-то такого ему, наверное, и не хватало.

— Не хочешь ко мне, давай я подберу для вас что-то.

— Что-то?

— Что-то приличное. Что-то такое, где не будет ванной размером со спичечный коробок.

— Нам и такой хватает.

— Да почему ты такая упертая? — еще одна вспышка. Не агрессии, нет — внутреннего эмоционального броска, что заставило качать адреналин с утроенной скоростью. — Почему тебе вечно нужно делать все наперекор? Почему? Почему просто не принять помощь? Я в состоянии сделать вашу жизнь лучше. Новая квартира, хороший частный детский сад, потом школа.

— Нам не нужна твоя помощь, мы справлялись всегда сами, справимся и сейчас. Между прочим, я практически накопила на собственную квартиру! — и как гордо это прозвучало. — Да, не все сама — мама отдала мне бо́льшую часть накоплений, но и я внесла свою лепту. Еще немного и мне хватит на то, чтобы приобрести собственные метры!

— И сколько? Двадцать пять?

— Зато мои! И я никому не буду за них должна. Ни от кого не буду зависеть!

Что-то в его мозгах шевельнулось при упоминании ею покупки собственного жилья, начала выстраиваться какая-то логическая цепочка. Что-то важное крылось в этих словах, но сейчас, в эмоциях, он просто не нашел времени подумать об этом лучше.

Потом, спустя время, он пожалеет о том, что не догадался сразу, ведь это помогло бы избежать многих печальных последствий. Но это будет потом, сейчас же он переключился на другое:

— Мне нравится твоя независимость, но сейчас не тот случай. Я не буду приезжать к своей дочери в дом, стены которого оплеваны и еще что похуже.

— Можешь не приезжать, — упрямо дернула плечом и вернулась к грязной посуде. — Если ты не понял, нам ничего от тебя не нужно.

— Да какого черта? — схватил ее за локоть и заставил снова посмотреть на себя. — Ты ведешь себя так, будто я когда-то тебя кинул!

— А это не так?

— Насколько я помню — нет.

— Какая избирательная у тебя память. Только я вот помню совсем другое.

Сейчас она была очень красивой — немного лохматой, с пылающим взглядом и кожей. Ему до ломоты захотелось ее поцеловать. Прямо сейчас, в этот совершенно неподходящий момент. Когда оба на взводе, среди грязных тарелок. За это можно здорово огрести.

Да и пусть.

И он ее поцеловал.

Просто положил ладонь на ее затылок, притянул к себе и поцеловал. Раздраженно, показательно агрессивно. Сначала. А потом… Это они. Ее губы. Он вспомнил их. Вспомнил все. И вдруг так резко стало мало одних поцелуев. И была бы его воля, он бы не церемонился ни одной секунды. Как не церемонился никогда. Умри, но получи свое.

Рука, совершенно автономно работающая в этот момент, со снайперской точностью сама поползла вниз, под подол ее то ли платья, то ли юбки. В голове вспыхнула мысль, что средств контрацепции у него с собой нет, потому что собирался он в Сколково, а не в эротическое приключение. А потом мелькнуло осознание, что в доме, вообще-то, ребенок за стеной в соседней комнате.

Здесь толстые стены? Вряд ли.

Внезапный всплеск теплой воды заставил его прийти в себя и открыть глаза, посмотреть вниз — носки были в хлопьях пены.

— Раковина… — как-то тягуче проронила она, тоже едва разлепляя веки.

— Что?

— Раковина забилась…

— Да и черт с ней.

Хлопком ладони по рычагу он не глядя перекрыл бьющий поток и вернулся к тому, с чего начал. И на чем закончил.

Он вдруг понял, чем она притянула его тогда. Уж точно не своей необычной внешностью, интеллектом и своим "янетакая", было в ней что-то особенное, что-то, что заставляло его мужское буквально выть перед ее женским. Феромоны ли, или какие-то иные гормоны радости, но его либидо было совершенно точно настроено под ее.

Он ее чувствовал.

Ему нравился запах ее волос, ее кожа, ее губы. Он не просто брал это все, потому что в природе мужчины заложено — брать, он наслаждался тем, что делает.

А уж как наслаждалась она… Ее удовольствие как отдельный вид его удовольствия. Никогда он не видел чтобы кто-то настолько таял от его поцелуев. Чтобы кто-то настолько преображался в его руках.

Она любила его и любит до сих пор, вне всяких сомнений. И ее такая безусловная любовь, любовь гордая, не на коленях, длящаяся уже кучу лет, тоже делала ее особенной в его глазах.

— Могу не приезжать, говоришь, — нашел в себе силы прошептать в ее губы. — Уверена?