Пелевин и поколение пустоты - Сергей Полотовский

По словам Гермеса Зайгота, Бронислав потом на Пелевина обиделся – и зря. «Пелевин его вывел как Простислава, агента ФСБ. Но он настолько тонкий и умный человек, что уже в самом имени героя попросил у Бронислава прощения: “Прости, Слав”, – замечает Зайгот. – Однако Бронислав обиделся, и тут он абсолютно не прав. Потому что если обиделся, значит, ты такой и есть».

Виногродский описывает эту историю суше: «Я там засвечен в “Числах” – в качестве персонажа, узнаваемый абсолютно».

Неудивительно, что теперь Виногродский утратил контакт с писателем. «Не могу сказать, что я фанат Пелевина, – говорит он. – Мне безусловно нравится его ранняя вещь “Затворник и Шестипалый” – самая добрая. А потом пошли проблемы с добром. Последнее я не читал. Между поездками мы общались, а потом он куда-то свалил. Но сожалений не было. Пелевин – тяжелый в коммуникации человек с не очень приятным характером. Мрачный он человек в быту, не оптимистично настроенный персонаж. Мы еще куда-то ездили, в Питере тусили с Африкой, наверное, с Борей Гребенщиковым встречались, в Университете культуры чуть ли не лекцию читали, сидели у каких-то художников… Все это в прошлом. Я не жалею».

Вышеупомянутая лекция проходила в Музее сновидений имени Фрейда на Петроградке. В «Числах» можно найти отголосок и этого события:

– Пару дней меня не будет, – сказал он. – Максимум три. – Куда ты едешь? – спросила Мюс. – В Питер, – ответил Степа, зная, что лучше говорить правду обо всем, кроме самого главного. – У Простислава доклад в музее сновидений. На тему «“И Цзин” и фехтование».

Наркодискурс

Наркотической традиции в европейской литературе два века. Ее, как и много чего еще – от боготворения Шекспира до махрового национализма с соответствующими мистификациями, – придумали романтики.

Сначала английские. Сэмюэль Кольридж «по приходу» в один присест сочинил поэму «Кубла Хан» (1797, публикация 1816), Томас де Куинси в автобиографической книге «Исповедь англичанина-опиомана» расписал радости и горести любителя опиума (1822). Французы продолжили тренд. Шарль Бодлер и ласково привечал опий в «Цветах зла» (1857–1868), и предостерегал от него в «Искусственном рае» (1860). Наркоманом, равно как и алкоголиком, был Эдгар Алан По.

Расцвет наркодискурса в английской литературе связан с паломничеством писателей в Танжер. В ХХ веке американцы Уильям Берроуз и Пол Боулз приложили руку к героизации зависимости. Уильям Берроуз, кстати, показал удивительный пример долголетия, прожив 83 года. Он, а также Боулз или тот же автор «Страха и ненависти в Лас-Вегасе» Хантер Томпсон – деятели, должно быть, крепчайшего здоровья и живые воплощения оксюморона писатель-наркоман. Потому что на длинной дистанции все-таки возможно либо одно, либо другое.

В последние десятилетия особенно отличился по части словесного живописания запрещенных веществ шотландец Ирвин Уэлш, крепко связавший свое имя и с героином в «Трейнспоттинге» (1993), и с кислотой в «Эйсид Хаус» (1994), и с «Экстази» (1996).

Можно ли всех вышеназванных писателей назвать наркоманами? Только если вы считаете, что любого выпускника философского факультета следует величать философом.

У нас в стране тоже не только пили горькую.

Одна из вершин отечественной словесности – булгаковский «Морфий» (1927) из «Записок юного врача». Другая – «Роман с кокаином» (1934) под псевдонимом М. Агеев. Авторство романа долгое время приписывали Набокову, пока не выяснилось, что это был Марк Леви, в 1942-м вернувшийся в СССР и умерший в Ереване в 1973-м.

Современная российская рок-культура, так же как и западная, прошита упоминаниями различных видов наркотиков, намеки на злоупотребления рассыпаны повсюду от «грибочков» группы «Ноль» до «мне не чужд порочный дым» Гребенщикова.

Наркотики, безусловно, присутствовали и в СССР, но именно в 1990-е страна прошла ускоренное развитие в том числе и в этом вопросе. Пелевин – очевидец и летописец строительства нового мира – уделяет наркотикам много, даже, пожалуй, слишком много места в своих произведениях.

Корабли, стаканы и пакеты

Целая глава «Жизни насекомых» (1993) посвящена тому, как молодые люди Максим и Никита курят план. То есть марихуану, то есть анашу, то есть шалу. Фигурируют стандартные в среде курильщиков меры объема: корабли, стаканы, пакеты. Автор явно хорошо знаком с субкультурой.

Однако заигрывание с молодежной стихией (а марихуана – самый продаваемый наркотик в мире вообще и наиболее распространенный в студенческой среде в частности) не ограничивается у Пелевина ранним периодом.

В «t» в сцене гадания у цыган, к которым прибивается странствующий граф Т, что-то курят.

Вынув из костра горящую ветку, он поднес ее к металлической чашечке, затянулся и повелительным жестом протянул трубку Т. Тот осторожно взял ее в руки и, стараясь не вдыхать чересчур много, потянул в себя густой терпкий дым. У него сразу же закружилась голова, и он вернул трубку барону.

Там же чуть позже Достоевский вспоминает «рассказ начальника таможни о ядах, которые перехватывали возле Окна в Европу». Этот рассказ наполнен ностальгией по «дореформенной» травке, которая была и зеленая (киргизская), и салатовая (узбекская), и темная (кавказская), и с прорыжинкой (дальневосточная) – и вставляла «легонько, как шампанское».

А что до Петербурга доходит? Людям рассказать, так никто бы не курил. Жулики в грязном подвале берут веник, опускают в ведро с синтетическим каннабинолом, потом нарезают и продают как селекционный голландский продукт. Она мокрая даже, дрянь эта, и со временем как бы плесневеет – на ней такая белая пленка появляется. Только пленка эта – не плесень, а высохшая химия. Штырит как конкретная гидра. Но пуста, как природа ума в тибетском сатанизме. А уж какой для здоровья вред, про то вообще никто не знает…

Травой, давно уже маркирующей все западные буржуазные фильмы о прекрасной молодости, дело не ограничивается.

Кокаин проходит белой нитью по роману «Чапаев и Пустота». Убив в рамках самообороны Григория фон Эрнена, главный герой Петр обнаруживает в акушерском саквояже полную банку дорогого вещества. Чтобы немного прийти в себя после пережитого потрясения, он «заряжает ноздри изрядным количеством кокаина».

Чуть позже читатель узнает рецепт коктейля «Балтийский чай» (водка с кокаином), после которого герой «садится на измену» в кабаре «Музыкальная табакерка».

Принципиально важная, по мнению многих критиков, VIII глава представляет собой грибной трип бандитов с обсуждением философской модели «субъективизма» на конкретных примерах.

Следующий пелевинский опус – «Generation “П”» – и вовсе напоминает малую энциклопедию основных наркотиков, бытовавших на территории РФ в девяностые.

По Каширке

Уже вначале про героя говорится, что, «покурив однажды очень хорошей травы, он случайно открыл основной экономический закон постсоциалистической формации: первоначальное накопление капитала является в ней также и окончательным».

Затем в гостях у Андрея Гиреева на подмосковной даче Вавилен Татарский пробует мухоморы и бегает по лесу. Далее градус только повышается. Пропивая в ресторане «Бедные люди» маленький гонорар, Татарский уединяется в туалете и вынюхивает дорожку кокаина через свернутую сторублевку («доллары кончились»). Затем он пытается расслабиться, однако «отвратительный московский кокаин, разбодяженный немытыми руками длинной цепи дилеров» оставляет букет аптечных запахов и рождает напряжение и дрожь.

Говорили, что порошок, за грамм которого в Москве берут сто пятьдесят долларов, никакой не кокаин, а смесь эстонского «спида» с российским фармакологическим ассортиментом…

После этого ему открываются «марки», то есть ЛСД, под которым Татарский вступает в общение с духами и приходит к пониманию некоторых важных сюжетообразующих вещей.

При этом кокаин как спутник дорогой жизни никуда не уходит. В НИИ пчеловодства, расположившемся в сталинской высотке, он с Морковиным и Азадовским, уподобляясь пчелам, нюхает с цветочного узора ковра. Неудобство позы компенсируется высоким качеством товара – «кокаин был настоящим и почти не разбодяженным – разве что чувствовался слабый привкус анальгина».

Кокаин вообще встречается во всех пелевинских вещах начиная с «Чапаева». Упоминания белого порошка можно обнаружить и в «Числах», и в «Священной книге оборотня».

Сракандаев, в накинутой на голое тело махровой простыне, стоял к Степе левым боком, склонясь к стеклянному столику, на котором лежала журнальная страница, накрытая перевернутой тарелкой. В его руке была бумажная трубочка, через которую он проворно убирал носом полоску белого порошка со стекла.

– Доктор Фрейд не только сам сидел на кокаине, он его пациентам прописывал. А потом делал свои обобщения. Кокаин – это серьезный сексуальный возбудитель. Поэтому все, что Фрейд напридумывал – все эти эдипы, сфинксы и сфинктеры, – относится исключительно к душевному измерению пациента, мозги которого спеклись от кокаина в яичницу-глазунью. В таком состоянии у человека действительно остается одна проблема – что сделать раньше: трахнуть маму или грохнуть папу.