Пелевин и поколение пустоты - Сергей Полотовский

«Когда я о нем тогда писал, мне Глеб Успенский дал его домашний номер (мобильные были еще не в ходу), – вспоминает Алексей Беляков. – Звоню: “Алло, здравствуйте!” Отвечает глухой мужской голос: “Ты звонил. Ты звонил-звонил-звонил. Звонил…” и так монотонно бормочет несколько минут, словно находясь в иной реальности. Я понял, что контакт невозможен, и повесил трубку. Больше по этому номеру уже никто не отвечал».

Впрочем, нельзя исключать и того, что Беляков просто ошибся номером.

Китай

Китай, крупнейший геополитический сосед СССР, традиционно играл далеко не первую скрипку в оркестре культурных ассоциаций советских граждан. Практически единственная страна, с которой Советский Союз вел прямые военные действия во второй половине ХХ века, удостоилась двух противоположных по смыслу анекдотов. Один – про оптимиста, который учит английский, и пессимиста, который учит китайский. Другой – про намерение Китая послать в зону конфликта два танка: «Как? Оба?!» Страх за маской превосходства.

Но у продвинутых пользователей Китай котировался высоко – как страна-производитель знатного гонконгца Брюса Ли, шаолиньских монахов и вековой даосской мудрости. Пелевин был пользователем продвинутым изрядно, поэтому тема Китая активно играла у него еще в 1991-м – в рассказе «СССР Тайшоу Чжуань. Китайская народная сказка» с зачином: «Как известно, наша вселенная находится в чайнике некоего Люй Дун Биня, продающего всякую мелочь на базаре в Чаньани».

Правда, в истории простого крестьянина из Поднебесной, который с какого-то перепугу очутился в кресле правителя советской империи, Китай не более чем ширма, из-за которой выглядывает простодушный посторонний. Вся культурная специфика относится к осени Советского Союза.

Рассказ 1999-го «Нижняя тундра» гораздо более китайский, хотя и здесь автор склонен использовать экзотический антураж, односложные имена и прочую тигрово-драконью машинерию прежде всего для сатиры на современную Москву с клофелинщицами у Курского вокзала.

Китайские мотивы есть и в «Чапаеве и Пустоте» (1996), и в «Generation “П”» (1999) – наиболее популярных пелевинских вещах. Сам Пелевин свое отношение к родине Конфуция и фальшивых кроссовок сформулировал на семинаре, который он провел в Токийском университете 26 октября 2001 года, свидетельство о чем сохранилось в стенограмме выступления:

«В Китай влечет очень много всего. Я очень люблю древнюю китайскую литературу. Очень многие направления человеческой мысли, которые меня всерьез занимают, возникли там… Мне кажется, что у этой страны огромное будущее. Там чувствуешь прошлое и будущее и стоишь как бы на сквозняке, который дует из одного места в другое. К тому же каждый пятый человек на Земле – это китаец».

Можно сказать, что в его книгах китайское уступает по индексу цитирования только американскому. Все-таки английский Пелевин знает достаточно хорошо, чтобы жонглировать словами и продуцировать кросскультурные каламбуры, а ни мандаринский, ни кантонезский в таком совершенстве не освоил. Хотя кое-какие слова он не мог не выучить в своих китайских путешествиях.

Ритрит молчания

«Слову “хуй” я, конечно, научил его первым делом, – рассказывает синолог Бронислав Виногродский. – “Хуй” в китайском записывается разными иероглифами и имеет много значений: возвращаться, собрание, соединение, оборот…»

Виногродский – виднейший китаевед и переводчик. В 1997-м он вместе с Михаилом Баевым открыл в переживавшем тогда смену владельцев и ремонт московском саду «Эрмитаж» тематический «Клуб чайной культуры» с фонарями, шкафчиками и столами из древесных корней. В конце 1990-х в число завсегдатаев клуба входил и Пелевин.

После нескольких лет общения возникла идея экспедиции в Китай, тура по даосским монастырям. В памятную поездку начала двухтысячных отправились четверо: кроме Виногродского и Пелевина поехали два легких на подъем художника – Африка (Сергей Бугаев) и Гермес Зайгот. По словам последнего, в основном ездили по старым даосским монастырям в провинции Сычуань.

«В некоторых останавливались на три-пять дней, – вспоминает Гермес Зайгот. – В длительном путешествии важно подобрать правильную команду. Потому что тут спадают все маски. Одна комната, один туалет. Одно коллективное бессознательное тело. В такой ситуации люди вскрываются».

Как же вскрылся Пелевин? Сергей Бугаев отказался комментировать поездку. А Виногродский и Зайгот приводят один характерный эпизод, произошедший неподалеку от горы Цинчэншань, в районе плотины Дуцзянъянь. Однажды, проснувшись утром в монастыре, путешественники обнаружили на столе записку: «Я, Виктор Пелевин, начинаю трехдневный ритрит молчания. Просьба меня не беспокоить. Все вопросы в письменном виде».

«Кто разрешал залезать ко мне в голову?»

Ритрит, или обет молчания, – нормальная буддийская практика. Люди могут не говорить годами, к вящему удовольствию окружающих. Однако товарищи пелевинское решение не оценили.

«Обычно ритрит устраивают в более уединенных местах, не с коллективом в совместном путешествии, – недоумевает Гермес Зайгот. – И ритрит заключается не в том, чтобы просто не говорить. Это еще и остановка внутреннего диалога. А если он продолжается, то зачем это?»

Аналогичного мнения придерживается и начальник экспедиции Виногродский. Он вообще остался не в восторге от попутчика-писателя: «В быту он не компанейский, с ним не очень приятно ездить. А этот обет молчания – просто смешно. Он нас всех достал, потому что внутри-то он пищал, как сорока».

Гермес предлагает неожиданное развитие сюжета о ритрите: «Так вот он молчит, мы едем в новый монастырь. И тут он видит фуникулер. Ну и он пошел на фуникулер вместо общения с просвещенными».

Пелевин – сочинитель, придумщик, преобразователь. Прежде всего – фиксатор действительности с блокнотом или электронным записывающим устройством в кармане. Попутчик в любом случае не из легких. Тем не менее впечатления у Гермеса Зайгота остались в целом позитивные.

«Витя – человек очень интересный и в душе тонкий и нежный, – говорит он. – Внешние проявления – это форма защиты. Мы однажды сидели в одном монастыре. Дошли уставшие. Пришли, сидим. Я стал медитировать, и абсолютно случайно я попадаю в голову Вити Пелевина и так спокойно блуждаю. Мне интересно, хорошо, приятно, удивляюсь иногда. Вдруг в какой-то момент – а Витя рядом со мной сидел – он так встрепенулся, напрягся и говорит: “Гермес, кто тебе разрешал залезать ко мне в голову?” И головой так меня боднет достаточно сильно. Такие вот вещи могут происходить только с действительно очень тонкими, раскрытыми людьми».

Виногродскому запомнились меткие писательские замечания. «Он, несомненно, ярко остроумен, – говорит он. – При этом он не то что шутит, но периодически выдает чеканные выражения, которые стоит записывать. Например, “бесплатный сыр бывает только в мышеловке, но нам, тараканам, это похуй”».

По словам и Виногродского, и Зайгота, затем Пелевин провел в Китае год в даосском монастыре. «Вернувшись оттуда, он сказал мне удивительную фразу, – говорит Зайгот. – Я ему: “Ну как?” Он говорит: “Ты знаешь, я все понял”. Я: “А что ты понял, Витя?” Он: “Белая стена – это всего-навсего белая стена и ничего больше”. И тогда я понял, что он действительно познал даосскую суть, дзен даосский».

Прости, Слава

Под впечатлением от первой поездки Пелевин напишет «Числа» (2003) и «Священную книгу оборотня» (2004). В «Числах» фигурирует похожий на Виногродского персонаж. Шарж сложно назвать комплиментарным.

Герой «Чисел» Степа начинает пить зеленые чаи, их приносят из «расположенной на территории парка Горького конторы со странным названием “ГКЧП”».

Когда Степа спросил, что все это значит, ему объяснили, что сокращение расшифровывается как «Городской клуб чайных перемен». Название было интригующим и подвигало на дальнейшие расспросы. Так состоялось Степино знакомство с гадателем Простиславом, который был в клубе за главного консультанта и духовного учителя. Внешне Простислав напоминал Кощея Бессмертного, переживающего кризис среднего возраста. Все в нем выдавало осведомителя ФСБ – восемь триграмм на засаленной шапочке, нефритовый дракон на впалой груди, расшитые фениксами штаны из синего шелка и три шара из дымчатого хрусталя, которые он с удивительной ловкостью крутил на ладони таким образом, что они катались по кругу, совсем не касаясь друг друга. Когда он взял в руки гитару и, отводя глаза, запел казацкую песню «Ой не вечер», Степа укрепился в своем подозрении. А когда Простислав предложил принять ЛСД, отпали последние сомнения.

В другом месте описано, что у Простислава имелась большая коллекция буддийского порно, «стрейт» и «гей» – от стандартной эта порнография отличалась только тем, что все действие происходило в горящем доме – что символизировало недолговечную земную юдоль.