Антонов коллайдер - Илья Техликиди

беспрецедентно жестокий турнир, на котором отбирала в свои ряды лучших бойцов со всей Вселенной. Для чего всё это было устроено и чем именно занимались «мастера», не знал никто. Возможно, об этом не догадывались и разработчики файтера, вышедшего уже лет пятнадцать назад и мгновенно ставшего живой общепризнанной классикой всех цифровых симуляторов драк, когда-либо созданных человечеством. Миллиард поклонников по всему миру (по официальным данным, в этом году в «Мастеров» поиграла 1/10 часть населения Земли) горячо верит, что в ближайшее десятилетие авторы выпустят долгожданную вторую часть, которая прольёт свет на предназначение тайного общества – или хотя бы приоткроет завесу над ним. А пока фабула продолжает обрастать всё новыми догадками. И самая популярная из них такая: «Мастера Боли» – бесчувственные наёмники, боевые рекруты, привлекаемые могущественными правительствами для подавления гражданских восстаний и многочисленных энергетических войн с соседствующими цивилизациями (всё как у нас, у землян). Эта версия, конечно, имеет право на достойную безмятежную жизнь, но мне больше по нраву моя собственная: история про тайное общество – красивая метафора, родившаяся в больной (в буквальном смысле) голове главного создателя игры – легендарного гейм-дизайнера Пао Чи. У него когда-то диагностировали рак мозга, который он всё-таки смог побороть. Узнав об этом, я тут же сделал умозаключение: планета, на которой базируется тайное боевое общество, возведшее боль в статус абсолютного божества, символизирует тот самый поражённый участок извилин бедного Пао, в то время как остальной мозг с миллиардами нейронов есть отражение бескрайней Вселенной с бесконечным количеством небесных тел. Не знаю, насколько точна была эта метафора, но звучала она красиво и стройно.

Старые, с кое-где отваливающейся штукатуркой стены участка, на которых висели потрёпанные архивные фотографии отличившихся за долгие годы службы сотрудников и смутные, плохо отрендеренные 3D-видеороботы разыскиваемых преступников, являли довольно жалкое зрелище. Оглядев угрюмое помещение, я поневоле скривил губы, выдохнул порцию спёртого воздуха и чуть слышно прошептал: «В совке родились – в совке и помрём». Эту фразу я помнил с детства: её часто произносил отец за просмотром очередного выпуска вечерних новостей. Он тогда, точно так же как и я, менялся в лице, делал глубокий выдох и произносил сакральную мантру, после чего неизменно вставал с насиженного кресла, шёл на кухню, откупоривал бутылку любимой водки и выпивал ровно полторы рюмки: сначала одну, полную почти до краёв, потом ещё половину. Этого хватало, чтобы досмотреть выпуск новостей в лёгком отстранении от происходящего в стране и на экране, ещё минут десять безразлично попереключать каналы и заснуть в том же кресле безмятежным сном советского младенца.

– Чего ты там сказал? – буркнул дежурный, не отрываясь от игры.

– Говорю, доставка.

Азиат с недовольством поставил файтер на паузу (жить его аватару – изумрудному оборотню из созвездия Волка – оставалось недолго) и посмотрел на меня с дежурным подозрением.

– На одиннадцать тридцать. Курьер из корпорации Delta Industries.

Азиат неопределённо хмыкнул, бросил ленивый взгляд на заляпанный пятнами кофе допотопный печатный журнал для записей, чекнул мой ID через установленный на потолке сканер и мотнул головой – давай двигай. Я дёрнул рукоятку ржавого турникета и оказался в пустом тесном холле, похожем на первый этаж подмосковного ДК культуры.

– На лифте, последний этаж, кабинет 1988, стучи три раза, – бросил вслед неприветливый дежурный.

Я нажал на кнопку вызова лифта. Где-то вдали послышался зловещий скрежет, достойный старинного хоррора, и кабина неохотно двинулась в мою сторону. Кабинет 1988? Как такое возможно? Я точно помню, что на подходе к участку обратил внимание на серое панельное здание – один подъезд, два этажа. Две тысячи кабинетов могли уместиться здесь только в том случае, если у участка была внушительная подземная часть или же нумерация помещений не имела никакого смысла.

Спустя минуту лифт всё же распахнул передо мной свою грязную душу. Внутри было накурено и явственно пахло мочой, а на стенах написано и нарисовано: афоризмы «Трус не играет в мента», «Сдал информатора – сдал норматив», «Табельное не предаст», «Кинул палку – избежал висяка», схематичные изображения коррупционных схем, внушительный (на весь потолок кабины) инфографичный гид по погонам и другие шедевры полицейского фольклора встречали меня во всём своём великолепии. Я осторожно вошёл и уставился на табло с кнопками: их было всего две, но большие, идеально подходящие для удара по ним среднего размера мужским кулаком. Я не стал противиться и стукнул что было сил по той, что своей прожжённой окурками стрелкой обещала отвезти меня наверх.

Через несколько минут неторопливого движения кабина резко остановилась, тяжело просев под собственным весом, и нехотя со скрипом открылась.

Передо мной был длинный коридор. Времени до встречи с адресатом оставалось ещё около трёх минут, и я, впервые за этот безумный день, решил не торопиться. Благо идти по коридору было интересно: за развлечения здесь отвечали красивые ч/б фотографии, развешенные в шахматном порядке на обеих обшарпанных матово-серых стенах. Снимки рассказывали привычные, но вполне себе занимательные хроники рядового соотечественника в погонах. Чем дальше я продвигался по коридору, тем отчётливее мне представлялась история этого человека: от первого УЗИ-снимка (крохотный эмбрион, сложивший левую ручку так, словно отдаёт честь), через счастливое младенчество (постановочный кадр в фотостудии – между матерью с пронзительно грустными глазами и одетым в винтажную полицейскую форму крепким отцом), беззаботное детство (играет в войнушку с ярко-зелёным пластиковым пистолетом, в потрёпанной отцовской фуражке) и грубую юность (фото из армейской казармы, стоит ногами на двух щуплых «духах», скрючившихся на карачках в три погибели) – прямо туда, во взрослую самостоятельную жизнь (суровые трудовые будни, разудалые пьянки, чьи-то юбилеи, чьи-то похороны, свадьба, развод, ещё одна свадьба, развод и снова свадьба).

Заглядевшись на эти навсегда застывшие, будто впечатанные в многовековой янтарь снимки, я вдруг осознал, что иду по коридору памяти много дольше, чем планировал: часы показывали 11:29:34. В запасе оставалось чуть больше двадцати секунд. Вновь опоздать сегодня я уже не мог, поэтому нехотя побежал – сначала медленно, лёгкой трусцой, а потом всё быстрее и быстрее, постепенно переходя на стремительный спринт. И вот я уже нёсся, как ветер, но заветная дверь всё не появлялась. Зато фотографии на стенах даже и не думали заканчиваться: казалось, их становится всё больше. Теперь они отражали каждодневный быт безымянного героя: он просыпался, вставал с кровати, аккуратно, по-армейски застилал постель, чистил зубы, брился, надевал полицейскую форму, завтракал чёрным кофе и бутербродом с плавленым сыром, целовал жену и маленького (лет пяти-шести) сына, выходил из дома, садился в чуть потасканное временем (лет пяти-шести) служебное китайское авто, здоровался с