Несколько шагов до прыжка (СИ) - "Val. Ekkert"

Альбуса камера, конечно же, не показывала.

Криденс не выдержал и закрыл вкладку. К чертям собачьим, он не мог на это смотреть.

В голове его постепенно выстраивалась картина произошедшего. В сезон две тысячи восьмого Альбус поставил своему подопечному — первому подопечному, какому-то Алексу Льюису, вчерашнему юниору — короткую программу на ту музыку, под которую когда-то катался Геллерт. С которой выиграл Олимпиаду две тысячи второго. Прессе больше понравился подопечный Альбуса, и это даже было объяснимо: фигурное катание развивалось каждый год, и некоторых элементов Геллерт просто не мог тогда сделать.

Их сравнивали. И не в пользу Геллерта.

Тот наверняка пришёл в ярость и вызвал Альбуса на разговор. И, судя по всему, за несколько минут до своего проката.

Мать твою.

А потом — падение, малоутешительное серебро, конец карьеры.

Криденс поднялся со стула и постучал костяшками по папке счёта, куда уже вложил деньги.

Через минуту он уже бежал обратно. К Геллерту.

~

В дверь позвонили.

Ланц поднялся с плеча и, проорав что-то, улетел восвояси. Геллерт, подавив вздох, отправился открывать.

Криденс теребил в руках ремень сумки, но выглядел при этом куда решительнее, чем час назад.

— Надо поговорить, — начал он с порога, оттесняя Геллерта и входя в квартиру. — Только не ори на меня, ладно? Сам обещал… Пойдём. Пожалуйста.

Смотрел он напряжённо, но и как-то… как же это называлось… участливо, что ли?

Геллерт вдохнул, выдохнул и дёрнул подбородком в сторону кухни. Криденс, понятливо кивнув, пошёл туда, куда указали.

Достав из холодильника бутылку сока, Геллерт разлил его по стаканам и сел за стол. Криденс опустился напротив, отпил и глянул на него очень прямо и даже немного жёстко. Растёт мальчик.

— Геллерт, — аккуратно, но твёрдо заговорил Криденс, — я почитал и посмотрел.

Всколыхнувшаяся досада была крайне некстати, Геллерт даже поморщился. Ну кто его за язык тянул, интересно?

А с другой стороны, внутри в последнее время было неожиданно так рвано и пусто, что поделиться даже таким уже не казалось дурным делом. Напротив — возможно, вот сейчас этим разговором что-нибудь и… заполнится. Компенсируется.

Хотя где-где, а здесь нечего было компенсировать.

Только выстраивать заново.

— И? — он хмыкнул, поднимая брови. Грейпфрутовый сок слегка горчил на языке.

— И ничего, — огрызнулся Криденс. — Прокат отличный, я не удивлён, что тебе даже с падением серебро дали. Ты на таких эмоциях откатал, мне ещё расти и расти.

Хамил он, конечно, отчаянно. И осадить бы его, да только вот отчего-то не хотелось. И, возможно, было бы нечестно заставлять Криденса заткнуться, учитывая, что Геллерт намеревался воспользоваться его умениями.

— Не ори, пожалуйста, — пробормотал Криденс, просяще вскидывая ладонь. — Видишь ли… Пресса напишет всякого, а что там было на самом деле, знаете только вы двое. А ты выбрал меня своим ключом, Геллерт. Своим средством для достижения цели. Так что мне кажется, что я имею полное право знать. Из первых рук. Из твоих. Расскажи мне, ладно? Ты же сам понимаешь, что дальше меня это никуда не пойдёт, а с этим знанием у меня лучше получится этот… максимальный артистизм.

Геллерт сжал губы вокруг края стакана. Самым отвратительным во всей этой ситуации было то, что Криденс оказался невыносимо прав. Он действительно мог и расспрашивать, и желать узнать, и всё остальное. И рассказ правда мог оказаться полезным.

Но чёрт раздери, ворошить это?! Снова?! После того, как столько лет пытался забыть — хотя бы эмоциональную составляющую?!

— А чего тебе не хватает? — хмыкнул Геллерт, ставя стакан на стол. — Ты уже, мне кажется, понял: я хочу таким способом донести до него, что… заинтересован в возобновлении некоторых аспектов нашего общения…

Сказанные слова были настолько в духе Альбуса, что аж дёсны свело. Криденс понимающе ухмыльнулся. Зараза.

— Я-то, может, и понял, — вздохнул он, — но это не то. Если ты мне расскажешь, мы вместе сможем придумать больше, чем просто красивую презентацию, понимаешь? И если уж ты заинтересован, но не хочешь — или не можешь — просто поговорить с ним, то…

Он замолчал, отпил сока и угрюмо уставился в столешницу.

И Геллерт решился. За восемь лет он не говорил об этом ни с кем, а Криденс… Даже не имело значения, что он действительно выбрал Криденса своим средством. Просто именно он был для Геллерта отнюдь не последним человеком в этой Вселенной.

— Я проиграл Олимпиаду две тысячи шестого, — медленно начал он, принимаясь барабанить пальцами по столу. — Едва выехал на серебро. Опередил бронзового призёра всего на два балла. Через год на Чемпионате мира и вовсе еле наскрёб на бронзу. Тогда мне было уже тридцать четыре… сам понимаешь. Я хотел докатать ещё три сезона. Включая Олимпиаду две тысячи десятого. Но…

Он почти на автомате ухватил бутылку и долил в свой стакан. Криденс сидел на стуле с ногами, обхватив руками колени, и смотрел прямо и вопросительно. Геллерт хорошо знал: это было прямым признаком того, что он внимательно слушал.

Отпив глоток, он продолжил:

— Ты видел Льюиса?

Криденс быстро кивнул:

— Под твою музыку две тысячи второго, да?

— Именно, — воспоминания ворочались внутри, не желая ни оживать, ни выходить на поверхность, но они были нужны для дела. — Он меня сделал и обскакал. Сам понимаешь, почему: тебе должно быть ясно всё насчёт разницы в элементах по прошествии шести лет. Пресса орала дурным голосом. Тогда между короткой и произвольной прошло чуть больше суток, и за эти сутки меня не один и даже не десять раз спросили, как я отношусь к успеху Льюиса. И всё это происходило у меня дома, понимаешь? В Швейцарии.

Криденс кивнул. В его глазах плескалось явное сочувствие, но отчего-то никакого раздражения оно не вызывало.

Не было сил даже злиться на себя за сентиментальность.

Отпив ещё сока, Геллерт продолжил:

— Тогда я припёр Альбуса к стенке. И спросил, зачем. Понимаешь, Криденс: в этом не было бы ничего особенного. Сам знаешь, под одну и ту же музыку могут выйти даже два спортсмена подряд. Так складывается иногда. Но он был подопечным Альбуса, Криденс. Он не случайно поставил ему такую программу: мы были друг у друга на глазах всю карьеру, он знал все мои прокаты, и я его — тоже.

В груди защемило, Геллерт мысленно выругал себя, но это не помогло. Криденс спустил ноги на пол, взялся руками за сиденье стула и вместе с ним подвинулся поближе.

— Мы тогда встречались, — Геллерт не счёл нужным давить кривую ухмылку, — если это можно так назвать. Переписки, перезвоны, редкие встречи — не при нашем графике они могли бы случаться чаще. Это длилось несколько лет, я уже не вспомню, сколько именно. И эта рыжая сволочь мне на голубом глазу ответила, что хотела таким способом меня… подхлестнуть.

Он прислушался к себе. Рассказывать об этом было как-то дико. Возможно, именно потому, что он впервые всё это проговаривал.

— Он, видишь ли, подумал, что чужой успех заставит меня работать лучше. Не могу сказать, что он был не прав: я азартен, ну да ты в курсе, и если бы не пресса, Альбус меня заставил бы. Но… думаю, ты можешь понять, насколько меня это тогда выбило из колеи.

Чёртова Америка: хотелось курить. Хотя и бросил-то он шесть лет назад, перед самым переездом, и до окончания карьеры сигареты в рот не брал.

— Ты говорил с ним в день произвольной, да? — наконец подал голос Криденс. — И вы разругались?

Умный мальчик. Талант растёт.

— Я врезал ему в зубы, — Геллерт хмыкнул. Никаких приятных чувств это воспоминание не вызывало. — Когда он заявил мне, что не ожидал такой реакции СМИ. А через полчаса был мой произвольный прокат.

Он старательно не думал о том, что тогда испытывал, выходя на лёд. Он ведь действительно планировал посвятить этой «рыжей сволочи» ту программу. Встречались они или нет, но ни один из них не заговаривал о чём-то серьёзном. А Геллерт всегда был падок на эффекты. И надеялся, что сможет дать понять…