Джереми Полдарк - Уинстон Грэм

Но эта молодая дама задержалась дольше остальных. Сейчас она задала ему вопрос, а он не расслышал. Листер наклонил голову.

— Что вы сказали?

— Ваша милость танцует?

Листер отрицательно покачал головой.
— Но не смею вас удерживать. Несомненно, превеликое множество мужчин ожидают возможности воспользоваться такой честью.

— О нет, милорд. Я лучше посмотрю со стороны. Думаю, большее удовольствия от танца получает зритель.

— Я в том возрасте, мэм, когда наблюдение за тем, как что-то пытаются сделать другие, интереснее личного участия. Не думал, что и вы придерживаетесь того же взгляда.

— А при чем тут возраст? Разве не мудро не участвовать в глупости, а посмотреть со стороны, как бы мы выглядели, ввязавшись в неё?

— Если вы будете придерживаться этого правила в более важных случаях, — судья посмотрел на нее с большей заинтересованностью, — вы преуспеете в жизни.

— В более важных случаях жизнь всегда предоставляет выбор.

— Каждый подданный должен служить королю, но душа каждого принадлежит ему самому [5]. Как он ею распоряжается — его личное дело.

— О да, милорд, полностью с вами согласна. Но иногда это похоже на птицу в клетке — она никогда не будет петь так же сладко, как та, которую бросили в колодец, ведь пение не приведет ее к свободе.

— Вы весьма находчивы, мэм.

— Вы так любезны. Конечно, с моей стороны это пре-предположение. Я так невежественна в подобных вопросах. Вы же знаете так много.

— Мы знаем лишь то, что нам дозволено знать, — сказал Листер. — Совесть — более точный судья, чем знания.

— Неужели она вас беспокоит?

— Что?

— Судейская мантия, — поспешила продолжить она, глядя на собеседника, — разве не трудно судить безупречно, если не знаешь, что есть безупречность? Простите, если я не понимаю.

— Мэм, куда бы мы ни взглянули, везде есть возможность для усовершенствования. Непогрешимость есть только в божественных творениях.


— Чем я вас обидел? — спросил Анвин в комнате отдыха.

— Ничем, дорогой мой, — ответила Кэролайн, теребя локон волос. — Да и чем бы вы могли?

— Этого я не знаю. Я из кожи вон лез, чтобы вам угодить, и навлек на себя неодобрение партии, приведя вас на выборы, но вы весь вечер игнорируете меня, предпочитая Ченхоллса или любого другого щеголя преклонных лет, проходящего мимо. Удивлен, как это вы до сих пор не танцевали с Бодруганом.

— Благодарю, дорогой, на медведя я предпочитаю охотиться на свежем воздухе, — в нежном голоске Кэролайн прозвучали ледяные нотки. — Но почему бы мне не танцевать со щеголями преклонных лет, если мне это доставляет удовольствие? Мы с вами пока еще не связаны оковами — вот и славно, потому как нынче вечером они были бы скучными, унылыми, мрачными и непереносимыми.

Анвин взял себя в руки и улыбнулся.
— Простите, Кэролайн. В этом виноваты выборы, умоляю меня простить. Как только положение прояснится, я буду лучшей компанией, обещаю. Был бы ей и сейчас, если бы вы дали мне шанс.

— Ах, это ваше вечное «вот закончатся выборы». Они ведь уже закончены.... О, Джон! Джон!

— Да? — раздраженно отозвался старший Тревонанс. Он не любил, когда эта девица называла его по имени, и терпел это только ради брата.

— Вы знакомы с доктором по фамилии Энис, живущем в Соле или где-то поблизости? Дуайт Энис, если не ошибаюсь.

— Да. Живет не на земле Полдарка, не то в поместье Тренеглоса. Совсем молодой. Я не так много о нем знаю. А что?

— Он сейчас в городе, и я уверена, появится на завтрашних слушаниях. У него есть деньги, как думаете?

— А что? Вы с ним встречались? — подозрительно спросил Анвин.

— Вышло так, что его позвали к Горацию. Я вам об этом рассказывала. Он был таким несговорчивым, когда узнал, что его вызвали к собаке.

— Какая дерзость. Был бы я там, прямо так ему бы и сказал.

— О, я ему тоже это сказала. Но дерзость — не такой уж великий грех, Анвин. Вы так не думаете? Она демонстрирует определенную стойкость духа.

Тем временем в бальном зале разговор чуть сместился от опасной темы. Уэнтворт Листер смотрел на темноволосую девушку, сощурившись.
— Скромность, как сказал один греческий философ, это цитадель красоты и добродетели, первая добродетель — простодушие, а вторая — чувство стыда. Этот принцип уже много лет помогает мне в оценке дам.

— А как насчет оценки мужчин? — спросила Демельза.

— И в этом тоже.
Танец закончился, и судья медленно оглядел зал. Здесь было тепло, и он пожалел о том, что надел третью пару чулок.
— Умоляю, не позволяйте мне более вас задерживать, — произнес он немного обиженно. — Уверен, что вы можете провести время и более приятным образом.

Демельза облизала губы.
— Иисусе, похоже, я злоупотребляю вашим временем.

Он вежливо отрицал это в ответ, и Демельза в свою очередь быстро огляделась. Хотя вокруг мелькало множество людей, никто сейчас, похоже, не собирался помешать их разговору тет-а-тет. Судья был не из тех, кто привлекает внимание.

— Хорошо бы в следующий раз сыграли что-нибудь потише, — сказала Демельза. — А то ничего не расслышишь. Слишком много флейты и свирелей.

— А вы сами играете? — спросил судья.

— Немного, — неожиданно обворожительно улыбнулась она. — И люблю петь, когда остаюсь в одиночестве.

— Соглашусь с вами в предпочтении виол и скрипок. Что же до пения, то сегодня ничего стоящего не услышать.

Её острый, как у хищницы, слух уловил особые нотки в его голосе. Какое-то мимолетное проявление чувств в его обычно чопорном характере.

— В Корнуолле на удивление много поют.

— И причем все вместе, — он улыбнулся. — Не сомневаюсь, что вы именно об этом говорите. Церковный хор по воскресеньям.

— Разумеется, может, это и не совсем то, что в Лондоне...

— В Лондоне тоже такое бывает. Нечто, не испорченное современными тенденциями. Легкомысленные и пустые песнопения. Подделка под итальянцев, жеманная и искусственная. Чтобы найти чистый источник, придется вернуться на две сотни лет в прошлое, а то и больше.

Внезапно Листер замолчал и взял понюшку табака. Чихнув в кружевной платок, он сцепил руки за спиной и уставился в зал, как будто решил больше не вступать в разговор.

— А что не так с церковной музыкой, милорд? Я не уловила вашу мысль, — отчаянно произнесла Демельза.

— Ха!

Братья Тревонансы вышли из обеденного зала. Пламенеющие волосы Кэролайн чуть возвышались над сэром Джоном, а Анвин целиком ее закрывал.

— Это первая церковь, в которой я услышала орган. В Труро есть один, но я его никогда не слышала. Великолепное звучание, но мне скорее нравится старинная манера, если она исполнена хорошо.

Судья чихнул и утер лицо.
— Вам повезло, что ваш слух не целиком разрушен современными тенденциями. Несомненно, вы никогда не слышали пения в манере органум [6]?

— Нет, милорд. А это разве не пение под орган?

— Орган тут вообще ни при чем...

...Сэр Хью Бодруган говорил о последствиях выборов с мистером Колдренником, ему хотелось что-нибудь выпить. Он до смерти устал от Бодмина и был бы рад завтра уехать домой к собакам и лошадям, Конни с её ругательствами, своей комнате в большом ветхом доме, где он мог развалиться в кресле и рыгать, когда вздумается.

Здесь всё на него давило. Единственной отрадой послужила встреча с Демельзой Полдарк, чье остроумие освежало и заставляло держаться начеку. Хью огляделся и увидел, что она все еще разговаривает с тем высоким и похожим на паука судьей. Она чертовски неуловима, вот в чем печаль.

Немного изворотливости и неуловимости только придавали удовольствия, он знал это и не хотел, чтобы рыбка досталась слишком легко, но до сих пор он только дважды поцеловал её, и только раз в губы, да пару раз полапал. Проклятая дразнящая длинноногая шалунья. Пора к ней вернуться.

Он что-то второпях сказал мистеру Колдреннику, прервав какие-то скучные рассуждения об аренде городской земли.

— Да, — согласился последний, — и я так думаю. Должен признаться, я редко видел нашего ученого судью столь разговорчивым. Юная миссис Полдарк смогла найти подход.

— О да, это она умеет, — мрачно подтвердил Бодруган. — Чертовски верно. Только не ко всем хочет его искать.

Приблизившись, они услышали голос судьи.
— Дорогая юная леди, до десятого или одиннадцатого столетия в церковной музыке не существовало никакой гармонии, даже самого примитивного рода. Начиналось с простых песнопений, а затем вступали более высокие и низкие голоса и пели на четвертый или пятый счет, а вовсе не в унисон. Без сомнения, это было за много лет до того, как мы обнаружили, что терции и октавы оказались гораздо более благозвучными и мелодичными, а также придают разнообразие. Есть один шотландский гимн... хм... Святому Магнусу.

— Хм, — буркнул сэр Хью Бодруган.