Нерон. Безумие и реальность - Александр Бэтц

Воодушевленный всеобщим энтузиазмом и завышенными ожиданиями, 18 марта 37 года сын Германика был утвержден сенатом в должности принцепса[253]. Тиберия Гемелла, который только что достиг совершеннолетия, хитроумным способом оттеснили на задний план. Калигула бесцеремонно усыновил внука Тиберия и, в соответствии с римским семейным правом, целиком подчинил его своей отцовской воле[254]. С политической точки зрения возвышение Калигулы было феноменальным: до этого дня он занимал лишь должность квестора, низшую в традиционной римской служебной карьере. На фоне того, как Тиберий смог продемонстрировать свои личные – и немалые – заслуги перед государством, по крайней мере на военном поприще (в качестве полководца при Августе), и, таким образом, утвердить свою роль принцепса, Калигулу избрали ни за что.

Но дело пошло на лад: Калигула отпраздновал консенсус с сенаторами, объявил амнистию и выступил за отмену судебных процессов об оскорблении величия. Сомневающихся в народе и армии убедили щедрые денежные раздачи Калигулы. Вряд ли кто-то предполагал, что калиги отца окажутся не в пору молодому императору.

Рядом с Калигулой новые роли получили и его сестры: Ливилла, Друзилла и Агриппина, самая старшая из них. Все эти годы четверо оставшихся в живых детей Германика поддерживали друг с другом близкие отношения, которые, согласно древним источникам, явно переходили границы семейных уз[255]. В частности, Калигула и Друзилла жили, что называется, душа в душу[256]. В любом случае новшеством было то, что молитва о здравии, которой консулы завершали свои доклады в сенате, касалась не только благополучия императора, но и благополучия его сестер.

Возвращение в Анций

Через девять месяцев после восшествия на престол Калигула поспешил в Анций, чтобы увидеть новорожденного племянника, первенца сестры Агриппины. В атрии виллы, помимо молодого императора и его свиты, наверняка присутствовали Ливилла и Друзилла. 19-летняя Ливилла в сопровождении мужа Марка Виниция, 20-летняя Друзилла в гордом одиночестве. Она только что рассталась с мужем Луцием Кассием Лонгином. По словам Тацита, Кассий отличался скорее любезностью, нежели активной деятельностью, но это не помешало Калигуле распорядиться о разводе[257]. Как уже упоминалось, по словам Светония, он питал к своей сестре куда более нежные чувства, чем следовало[258].

На dies lustricus в Анции также присутствовал дядя императора и его сестер – Клавдий. 46-летний, хромающий, вероятно, из-за полиомиелита, заикающийся, довольно неуклюжий и с вечно болезненным видом, Клавдий выглядел слегка неуместно среди привлекательных молодых людей[259]. Он привык к тому, что при дворе над ним смеялись, а временами даже грубо оскорбляли. Политическую ответственность на Клавдия не возлагал практически никто. До восшествия на престол Калигулы он не занимал ни одного поста. В источниках упоминается лишь жреческая должность авгура, о которой в свое время позаботился Август[260]. Поэтому весь Рим с удивлением узнал, что летом 37 года Калигула на два месяца повысил своего дядю до должности, формально высшей в государстве, назначив его consul designatus, то есть избранным консулом.

Страстью Клавдия была история. Придворный хронист Августа Тит Ливий якобы лично вдохновил его на создание исторических трудов, в том числе «Истории этрусков» в 20 книгах, написанной на греческом языке[261]. Однако никто не мог предвидеть, уж тем более Калигула, что всего лишь через три с небольшим года Клавдий наденет императорский пурпур, а еще через несколько лет женится на Агриппине и станет приемным отцом новорожденного Луция, которого они все окружили сегодня. По словам Светония, который подчеркивает нелепость и в то же время мрачность этого факта, император, обращаясь к своему дяде Клавдию на dies lustricus, предложил назвать новорожденного в его честь[262].

Плохие гены

Хотя Светоний упоминает, что Калигула и Клавдий присутствовали на семейном празднике в Анции, он и другие источники умалчивают о присутствии здесь кого-либо еще. В контексте появления младенца на свет почти ни слова не говорится о самом важном человеке, стоявшем за торжественным событием, – о супруге Агриппины, Гнее Домиции Агенобарбе, отце новорожденного, которому было тогда почти 40 лет. Мы вообще очень мало знаем о нем, а то, что все же дошло до нас, предстает в каком-то мрачном свете. В записях Сенеки Старшего, который тогда еще был жив, Гней Домиций предстает образцом благородного человека без амбиций, а у Квинтилиана он судится со своей старшей сестрой Домицией из алчности[263]. Однако Светоний рисует односторонний образ пьяницы и шалопая. Домиций был просто отвратителен во всех отношениях, как лаконично заявляет Светоний в начале биографии Нерона. Только благодаря смерти Тиберия Домиций избежал судебного процесса об оскорблении величия, более того, он якобы поддерживал кровосмесительные отношения со своей младшей сестрой Домицией Лепидой и случайно сбил ребенка на своей колеснице на Аппиевой дороге[264]. Светоний также мало что хорошего может рассказать об отце и деде Домиция[265].

Создается впечатление, что мрачная тень Нерона, проявившаяся лишь спустя десятилетия после его смерти, простиралась далеко в прошлое, еще до рождения чудовища, так что даже отец был окутан ею. Безупречная родословная Нерона по материнской линии требовала противовеса со стороны отца, чтобы как-то объяснить феномен Нерона. Считалось, что зло передается по наследству, как и доброта или стремление вершить великие дела. Якобы Домиций в ответ на поздравления с рождением сына бросил мерзкую фразу о том, что от связи между ним и Агриппиной вряд ли может родиться что-либо, кроме погибели для мира[266]. Кого еще удивляет то, как именно все обернулось в последующие годы?

С рождением Нерона появились и другие намеки на мрачное будущее. Помимо скудных подробностей о родах Агриппины, источники сообщают о различных предзнаменованиях, которые, как и в случае со многими античными героями, казалось, уже задали приблизительный план того, что должно было произойти. Сюда относятся роды ногами вперед, предвещавшие несчастье и воспринимавшиеся как противоестественные[267]. Кроме того, при рождении младенца его окружало зловещее свечение, пишет Кассий Дион, что в сочетании с расположением звезд в момент рождения привело астрономов к роковому предположению: мальчик станет императором – и убьет свою мать. Считается, что эти предсказания побудили Агриппину к знаменитому высказыванию, которое также упоминается у Тацита, о том, что мальчик убьет ее, если только станет императором[268].

Вопрос веры: кормилицы в Риме

Бесспорно, никто из присутствующих, склонившихся над колыбелью в декабре 37 года, не стал главным опекуном новорожденного в первые годы его жизни. Во всяком случае, никто из мужчин, но не стала им и Агриппина. Статус Агриппины не предполагал того, что она сама будет кормить сына грудью или вообще проводить с ним много времени; необходимость постоянно