Вверх тормашками в наоборот-2 (СИ) - Ночь Ева

– У меня нет сердца, Чер.

– У тебя оно есть, друг. Просто ты никому не хочешь его показывать. Наверное, это и правильно. Тогда никто не всадит в твоё сердце кол.

Черрон Дирайя – высший маг и по совместительству друг –  был тем ещё мерзавцем и негодяем. Саркастичной дрянью, шагающей по трупам своих врагов и пьющей нектар на могилах тех, кто желал ему смерти.

Они шли рука об руку долго-долго. Смеялись, шутили, проливали кровь. Подставляли спину друг за друга. Айбингумилергерз – кровочмак первородный по отцу – не задумываясь вырвал бы своё сердце за Черрона.

Война разметала их по свету, развела по разные стороны, но не смогла убить ни огонь душ, ни умения пожертвовать ради кровной дружбы всем.

– Я хочу, чтобы ты жил, Айбин, – сказал Черрон Дирайя, всаживая  ему в грудь печать. Произнёс перед тем, как отправиться гулять по Небесному Пути в одиночку. Кровочмаки умеют убивать молниеносно – жертва не чувствует ни боли, ни удивления. Черрон принял первое не дрогнув, лишь судорога невольно обезобразила его чистые черты, когда шагнул маг навстречу Вечности. Последнее, что видели его глаза – лохматое ничтожество с затравленным взглядом, в котором разливалась кровавой рекой угасающая жизнь друга.

Тогда Айбингумилергерз впервые убил подобного себе. Рвал зубами, слабея от собственного бессилия, почти умирая от раскалённой боли в груди, проваливаясь в беспамятство и желая только одного: уйти за Черроном вслед.

«Я хочу, чтобы ты жил, Айбин» – эти слова не давали ему слететь в бездну.

«Я хочу, чтобы ты жил, Айбин» – ненавидел эту фразу всей душой, но продолжал влачить жалкое существование, потому что, закрывая глаза перед забытьём, видел Черрона – могучего, ясноокого, с неизменной едкой усмешкой на губах.

«Я хочу, чтобы ты жил, Айбин» – било эхом где-то внутри, когда бунтовал, получая пинки и побои.

– Я не хочу больше жить, Черрон, – выкрикнул зло, когда срывал ненавистную печать, а, избавившись от клейма и вдохнув чистый воздух свободы, понял, что не может уйти просто так, исчезнуть, как трус. Хотя бы в память о друге, который умер, завещая ему жизнь.

Может, именно это дало силы держаться. Умирать от голода, но не вернуться назад, не попасться глупо в ловушку из-за лишней выпитой капли крови. Валяясь по ночам в траве, он смотрел в небо и слышал голос Черрона.

Прошли столетия. Время закрыло глаза многим, кто помнил войну. Он видел, как сжигались свитки и писалась новая история. Презрительно кривил губы, слушая, как вдалбливают в юные головы новые лозунги и гимны. Усмехался, когда события перестали быть прошлым, превратившись в недомолвки и туманные обрывки. Закрывал глаза, когда добивали, гноили или возводили на костёр тех, кто осмеливался говорить правду.

Он помнил разбитые в хлам губы менестрелей, клейма на лбах и растоптанные вдребезги лютни. Смотрел, как шли по дорогам Зеосса в рваных одеждах и цепях «раскаявшиеся» философы. Как переставляли изгои ноги, оставляя в пыли кровавые отпечатки сбитых до мяса ступней.

Хватило полтысячелетия, чтобы зеоссцы разбрелись по телу Дракона, словно блохи, спрятались в шкурах замков и городов, отгородились  заборами и потеряли связь друг с другом. Мужчины за это время превратились в шутов и бездельников, а магия земли дала женщинам небывалую силу, о которой грезили люди прошлого…

Коварный план драконов сработал, но щёлкнул по носу не только людей, а и самих великих интриганов. Все, кто помнит или знает, предпочитают молчать, не поднимать муть со дна столетий, чтобы не захлебнуться в горькой правде, которую никто не хочет ни слышать, ни видеть.

Айбин смотрит в небо и ловит звёздную дрожь. Чувствует, как меняется ветер, а земные токи поднимают на-гора вихри перемен. Грядёт. Он знает.

– Я помню тот день, Черрон Дирайя, – шепчет Айбингумилергерз растрескавшимися губами и обнимает себя руками, будто ему холодно. Людишки верят, что кровочмаки ничего не чувствуют, кроме голода. Это почти правда. Почти. Но истины уже не помнит никто. Разве что маги, что выжили в той войне.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Ему нестерпимо хочется посидеть у костра. Не разговаривать, не вмешиваться. А просто быть в толпе, где никто не хочет тебя ударить или унизить. Пусть боятся, брезгуют, презирают – что значат подобные чувства по сравнению с возможностью дышать и смотреть в теплое сердце огненного цветка?..

Он подползает неслышно, сливаясь с твердью. Подслушивает разговор Алесты с магом. Закрывает глаза и перестаёт дышать. Кровочмаки могут не дышать долго.

Ренн ничем не напоминает Черрона. Ни одной схожей черты. Другой характер и голос. Иная внешность. Внутри – клубок противоречий и спутанных желаний, тёмные пятна страстей и зияющая дырой мрачная тайна. Айбин мог бы рассказать, но знал: не время. Спешить – всегда плохо. Пусть всё идёт своим чередом.

– Прячешься?

Он не слышал её шагов, пропустил, углубившись в себя и вихри, что клубились вокруг путешественников. В темноте сверкают глаза девчонки. Айбин может увидеть её улыбку не открывая глаз.

– Почему не спишь? – спрашивает тихо, чтобы не потревожить сплетение небесных линий с нитями Обирайны.

– Почувствовала, что ты рядом. Решила поговорить.

Айбингумилергерз делает вдох.

– Интересно.

– Это не я, – хихикает довольно и хлопает себя по бедру. – На ярмарке ведьма придарила мне небесный дар из прошлого. Когда ты неподалёку, кинжал вибрирует.

Кровочмак садится. Внутри звенит, разрастаясь, тонкая нить. Быть ей канатом, если… это то, о чём он подумал.

– Покажешь?

Дара кивает и отбрасывает полу плащика. Осторожно вынимает стило из ножен. Лезвие светится в темноте розовым. Тёмные всполохи проскальзывают от рукоятки и собираются в светящуюся точку на острие. Кинжал вспыхивает, разрывая ночь и освещая лицо Небесной.

Ему нет нужды брать нож в руки. Если бы у кровочмака было сердце, оно б замерло и забыло, как биться. Но у полутрупов сердца нет, поэтому Айбин не меняется в лице, смотрит на светящуюся полоску в руках девчонки равнодушно.

– Надо же, – выдавливает из себя, понимая, что голос дрожит, как розовый свет, – удивительно.

Дара смотрит на него с интересом. Затем аккуратно прячет оружие и в полной темноте произносит:

– Думаю, нет ничего удивительного: ты знаешь, что за штуку мне придарила сумасшедшая ведьма. Говорить пока не хочешь. Келлабума однажды сказала, что я спешу жить, а всему своё время.

– Иди спать, Дара. Завтра трудный день.

Девчонка вздыхает, сердито трясёт головой, хочет что-то сказать, но передумывает.

– Ну и ладно. Подумаешь.

Стремительно поднимается, шагает в ночь, тут же налетает на стакера, что стоит изваянием почти всё время, пока она откровенничала с кровочмаком.

– Геллан?

– Дара.

Они называют друг друга по имени, словно выстреливают пароль, известный только им. Стакер никогда не признается, что будет следить и ходить по пятам, надоедать и вызывать гнев, напарываться на сопротивление – ему всё равно. Лишь бы с девчонкой ничего не случилось. Лишь бы никто не посмел тронуть её пальцем. И поступает он так  не только потому, что Дара – небесный груз.

Стакер говорит что-то холодно, девчонка возмущается, но вскоре становится тихо. Айбин закрывает глаза и возвращается снова в тот самый день.

Черрон Дирайя стоит у открытого окна. Полуденное солнце запускает в комнату лучи, лаская крепкую фигуру мага, отчего кажется, что вокруг него движется и дышит золотистая аура.

– Когда-нибудь ты вспомнишь этот день, Айбин, – произносит он торжественно. Глаза горят азартом, а рот впервые искривлен не сарказмом или усмешкой, а волнением. – Пройдут столетия, пыль веков закроет глаза и бесстрашным, и трусам. Земля спрячет всех, даже меня. А ты будешь жить и вытаскивать из сердца мгновения и годы, лица и морды, занозы и драгоценности.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Слова звучат гулко, множатся эхом. Уходят ввысь к высокому потолку. Солнце рисует золотую корону над головой Черрона и разбрызгивает розовый свет, что идёт от стило, крепко зажатого в кулаке друга…