В поисках прошлогоднего снега - Светлана Мосова

дом! – говорили гости, завороженно глядя на их этажерку, дивясь и не осязая простым зрением тайны этой красоты.

…А потом, когда ее поманили за собой другие сны, он поступил правильно, не взяв с собой ничего из их общих вещей.

– Зачем? – сказал он. – Все это само по себе не имеет значения. Да и не существует вовсе.

А она поступила неправильно: она зачем-то взяла с собой в новую жизнь эту старую этажерку с шорохом прошлогодних листьев, погасшими рубинами волчьих ягод и чешскими чашечками, которые они тогда не купили в Брно.

Теперь в том доме с желтыми шторами живут два красивых африканца в толстых свитерах, стряхивают пепел в кокосовые чашечки и мерзнут на лютой жаре чужой широты…

Итак, они вновь поставили ее к стене. Украсили дорогими старинными вазами, желая ублажить, подкупить, польстить, но она, неблагодарная, упрямилась, глядела враждебно и демонстративно изображала из себя полки в комиссионном магазине. Тогда они вернули ее к столу, придавили книгами, журналами, каталогами – и она развалилась, решив им назло покончить с собой.

Они испугались, конечно, собрали ее, склеили, покрасили, отполировали, но она глядела на них безжизненно, как вдова. Соня наедине пыталась увещевать ее: но почему, почему?! – спрашивала Соня.

А где мои бусинки? – обиженно глядела на нее этажерка. – Фантики? Чешские чашечки?

Не знаю… – печалилась Соня.

Ты выбросила их?

Ну что ты, как ты могла подумать!

Но вещи ведь не исчезают сами по себе.

Конечно, нет, но… куда же они тогда деваются – наши любимые куклы, цветные стеклышки, старые письма, – ведь только что были, где они? Разве мы выбрасываем их? У кого поднимется рука? Нет-нет, они сами исчезают куда-то, когда приходит их час…

Наконец нового мужа Сони укачала вся эта возня – сколько можно? Всему есть предел, эта каракатица и без того была насилием над его эстетическим вкусом – и тогда он сказал как Понтий Пилат: я умываю руки. И все его красивые вещи безмолвно одобрили его слова.

Что оставалось делать?

Лишь одно: взять эту этажерку, погрузить на себя и вернуться в тот дом с желтыми шторами, где живут красивые африканцы, выгнать этих красивых африканцев, поставить этажерку, сесть рядом и зарыдать.

Но все это было нереально, конечно, а зарыдать можно было и здесь, не сходя с места. Соня так и поступила: села подле своей этажерки и зарыдала. Не мучай меня, сказала Соня, ты лучше меня, прости меня, отпусти меня…

И однажды этажерка исчезла. Как-то так, в суете ремонта и растасовке вещей.

Больше всех взволновался хозяин.

– Я чист! – уверял он Соню.

Соня кивала: она знала это.

– Но куда же она могла деться? – недоумевал он. – Торчала, торчала тут – и на тебе! Как провалилась. Надо искать.

– Не надо, – отвечала Соня.

Зачем?.. Она исчезла. Исчезла туда, куда исчезают все наши сны, грезы, мечты о счастье, – туда, куда можно уйти, но откуда нельзя вернуться, не обеспокоив своими высокими тенями живых и невысоких…

А Соня спала, вещи красивого дома вели себя тихо, пристойно, часы на стене молчали – им велено было молчать, не беспокоя сны Сони, – время остановилось, ждало Соню… И однажды Соня проснулась.

Она встала, отдернула шторы, тронула рукой заждавшийся маятник – время ожило, радостно побежало вперед, дом проснулся, поглядел на Соню – Соня бродила по комнате, рассеянно останавливаясь то у стола, то у стены, то снова возвращаясь к окну… Красивые вещи глядели на нее с любопытством: кривые ее маршрута кого-то им напоминали… Соня, поймав их взгляд, рассмеялась. Вещи улыбнулись ей в ответ: а ты веселая, сказали они. Соня кивнула, поправила на стене картину. И ты ни в чем не виновата! – сказали вещи. Соня промолчала, выглянула в окно – город провожал белые ночи…

Муж долго искал ее, звонил знакомым, наводил справки и даже напугал своим внезапным появлением красивых африканцев, но все было тщетно: Соня исчезла. Это было непонятно, несправедливо, лишено логики и здравого смысла. Так говорили все. Он соглашался, но…

Может, не хватило каких-то слов? – думал он. А может, наоборот, какие-то слова были явно лишними, например: «уродина!» (это про этажерку). Или: «этажерка!» (это про Соню). А может?.. Все может.

Потом улеглось. Не сразу, но улеглось. Жизнь вошла в колею. Лишь однажды…

Он проснулся от боя часов – им вторил стройный перезвон тонкого фарфора, едва уловимый, как грань сна и яви… Чей-то вздох, чей-то шорох мешался с шумом дождя – этот шум приближался, сгущался; он приподнялся ему навстречу, но, напуганный его движением, шум отпрянул, стал удаляться все быстрей и быстрей, вылетая в окно и сливаясь там навсегда с торопливым прощанием лета, убегающего и роняющего впопыхах самоцветы своих нарядов и оплакивающего свой уход последним коротким дождем…

Колотун Бабай

Если татарскую кровь смешать с казахской, а потом еще с уйгурской – то что получится?

А получится Галя.

А вообще-то она Кульзян. Черный цветок. Красиво.

Смуглая, черноволосая, чернобровая, черноокая – ее с детства все так и звали: галка да галка. (Правда, трудно представить, что другие в том краю были блондинами.) Ну и она стала звать себя в Питере Галей. Чтобы всем проще было. Побеспокоилась. Как зовут? Кульзян. Как? Ну Галя.

Галя возникла в моей жизни средь бела дня – круглая, сдобная, в легкой свободной блузе, которую легкомысленный веселый ветерок вдруг взял да и задрал вверх, обнажив детское, как у амурчика, пузико.

– Я Кульзян.

– Как-как?

– Кульзян. Ну Галя, короче.

– А почему Галя?.. Кульзян лучше. Какая же вы Галя?!

Папа Гали, Аюп, в пятидесятом бежал из Китая. В Китае слышали, что в там, в России, жить хорошо, и Аюп мудро решил, что надо жить хорошо, – и бежал. С приятелем. Ночью перешли границу, а утром поймали колхозную лошадь и, голодные, съели эту социалистическую собственность. Трапезу не закончили, потому что бдительные колхозники, проморгав собственность, поймали конокрадов. И Аюп оказался в тюрьме.

А в тюрьме было хорошо. Зэки работали на сахарном заводе, и голодный худой Аюп впервые в жизни отъелся. Шесть сладких сахарных лет пробежали быстро, и Аюп вышел из тюрьмы с твердым убеждением, что и в тюрьме жить можно.

И пошел Аюп куда глаза глядят, дошел до Усть-Каменогорска, женился и там осел окончательно.

Всю жизнь Аюп проработал в шахте. Вставал в пять утра, возился в огороде – и в шахту. А по воскресеньям готовил китайские блюда: брал бараний