Ануш. Обрученные судьбой - Мартина Мэдден

– Белье Казбека само не постирается! А твоя бабушка, как всегда, делает что хочет, – улеглась спать!

Гохар дремала на кушетке под лестницей.

– Я иду в деревню продавать яйца. К тому времени как я вернусь, все должно быть выстирано!

Хандут повязала голову шарфом и захлопнула за собой дверь.

– Она ушла? – спросила Гохар, приоткрыв глаза.

– Да.

– Хорошо, потому что нам нужно поговорить.

Что-то в тоне бабушки насторожило Ануш.

– Сядь. Я не могу говорить с тобой, когда ты выглядишь так, будто сейчас сорвешься и убежишь.

Ануш взяла стул и села напротив бабушки.

– Я видела тебя. С военным!

Вода стекала с волос Ануш на стул, а потом по его ножке на пол. Она наблюдала, как вода растекается темным пятном по деревянному полу.

– Я пошла на пляж, искала тебя. Тебе повезло, что это была я, а не твоя мать. Судя по всему, он турок, верно?

Ануш кивнула, и бабушка закрыла глаза.

– Я думала… надеялась, что тебе известны некоторые вещи, но теперь мне ясно, что это не так.

– Я знаю, что делаю!

– Ты ничего не знаешь! Как ты могла?! Разве я так тебя воспитывала? Я пыталась оградить тебя от всех тех ужасных вещей, через которые прошла сама, и считала, что мне это удалось! – Она вздохнула. – У тебя есть глаза и уши, Ануш! Тебе хорошо известно, как мы живем! Как ты могла поступить так с собой?! Как ты могла связаться с турком?!

– Джахан – мой друг.

– Ни один турок не может быть другом армянину! Как ты думаешь, почему никто из армян не может купить землю? Может лишь работать на какого-нибудь турецкого землевладельца, пока не станет слишком старым и больным и уже ни на что не будет годен. Наши мужчины годятся лишь в качестве пушечного мяса или для трудовых бригад, и больше ни для чего! Мы для них мулы, Ануш! Они больше ценят собак на улицах!

Под покрасневшими глазами Гохар набрякли мешки, будто она плакала. Ануш никогда не видела бабушку плачущей.

– В каждом поколении армян сжигали, мучили турки, они насиловали армянских женщин, – продолжала Гохар. – Я надеялась, тебе удастся избежать этой участи! Ты образованна и умна, я думала, тебе все ясно. Но теперь… Что ты наделала, Ануш!

– Бабушка… – Ануш встала со стула и опустилась на колени у бабушкиных ног.

Гохар посмотрела на внучку так, будто та выкачала всю ее кровь из вен. Ануш была не в силах это вынести. Она положила голову бабушке на колени, и та начала поглаживать ее по волосам.

– Кто владеет этим домом, Ануш? – спросила бабушка.

– Казбек, – тихо ответила та.

– А кто построил этот дом, в котором ты выросла?

– Наверное, Казбек.

Гохар убрала руку.

– Встань, Ануш. Тебе нужно кое-что узнать.

Они сели за стол друг напротив друга, и Гохар поведала внучке историю дома.

Он был построен дедом Ануш, Арамом. Дом строился на собственной земле, земле, которой владело не одно поколение их семьи. Когда отцу Ануш было девять лет, турки издали указ об удвоении всех налогов, взимаемых с армян. Налоги стали в два раза больше, чем платили фермеры-турки, и в два раза больше, чем могла заплатить семья.

Муж Гохар трудился в поте лица, чтобы собрать необходимые деньги, но их всегда было недостаточно. Землю и дом забрали и продали Казбеку за треть его стоимости. Всю оставшуюся жизнь Арам платил человеку, которого ненавидел за то, что тот получил принадлежавшее нашей семье по праву.

– Это убило его, – заключила Гохар.

– Но Казбек армянин, как такое могло произойти?

– Казбек заключил сделку с дьяволом, и тот за ним присматривает. – Гохар обернулась, будто он мог подслушать, прячась за лестницей, ведущей на чердак. – Та история, которую я рассказывала тебе про мою мать и сестру, – продолжила она, – о том, что их сожгли на костре… это не совсем правда.

Она вздохнула, посмотрела в окно.

– Моя сестра Гарун была незамужней и жила с матерью в Андоке, это возле Сасона. С момента рождения она была не совсем нормальная. Внешне это не проявлялось, но ее разум не развился дальше уровня шестилетнего ребенка, поэтому она, будучи взрослой женщиной, жила вместе с родителями. К тому времени я уже была замужем и жила здесь вместе с твоим дедушкой и двумя нашими сыновьями. Как я часто тебе рассказывала, Андок – очень красивое место. Город расположен у подножья горы Джебин, между горой и городом раскинулся небольшой лес. История, которую я намереваюсь тебе рассказать, произошла в 1894 году. Я отлично запомнила этот год, потому что один из моих сыновей, твой отец Корюн, как раз обручился с твоей матерью. Дело было в августе. Уже много недель не было дождя и стояла ужасная жара.

Султан Хамид, Кровавый, как его прозвали, как раз распустил парламент в Константинополе и приостановил действие Армянской национальной конституции. Конечно, в Сасоне и Трапезунде люди мало интересовались действиями султана. К сожалению.

Как и сейчас, все армянские мужчины ушли. Некоторые были призваны в армию, но большинство просто пряталось из-за резни в Джели-Гузане. Однажды турецкие солдаты прибыли в Сасон. Они собрали всех женщин и детей и погнали их в лес. Женщины думали, что там они будут в безопасности, и не пытались убежать – до того, как солдаты подожгли лес, а тех, кто не сгорел заживо, расстреляли. Мой отец умер во сне за два года до этого, а матери и сестре не так повезло.

Ануш обняла ноги бабушки, не зная, что и сказать. Она не могла до конца поверить в эту историю. А что, если это только легенда, сочиненная, чтобы пугать армянских детей, тем самым защищая их от злых турок? Эту историю Ануш не слышала раньше, Хандут никогда ничего подобного не рассказывала.

– Ты должна это знать, Ануш. Ты должна понимать, что делаешь!

– Я знаю, что я делаю. Джахан не такой!

– Он турок. И способен на такое, чего ты даже не представляешь!

– Если бы ты знала его так, как я…

– Я молюсь Богу, – женщина закрыла глаза, – чтобы я этого никогда не узнала!

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Сегодня в первый раз за все время работы Манон не явилась в больницу. Точнее говоря, она пришла утром и сразу же ушла, что весьма меня встревожило. Раньше такого не случалось – она никогда не отсутствовала на работе, ни из-за болезни, ни по какой-либо иной причине. Я забеспокоился.

Было облегчением узнать, что она вывихнула лодыжку, споткнувшись о швабру, вышла из себя и стала кричать на студентку-медсестру Патиль, которая оставила эту самую швабру на полу. Кроме этого все было в порядке.

Поручив Бедросу и Григору посетить последних пациентов, я пошел проведать Манон. Я впервые шел в ее жилище – домик с двумя комнатами позади диспансера, который изначально предназначался для смотрителя. Я постучал, но мне явно были не рады. Голос Манон четко и недвусмысленно велел мне убираться:

– Allez – vous en!

Проигнорировав приказ, я назвал себя, в ответ – продолжительное молчание. Наконец мне велели открыть дверь и войти.

Внутри было тяжело ориентироваться из-за темноты – шторы были опущены. Как только мои глаза привыкли к полумраку, я заметил Манон, сидящую на диване. Ее нога покоилась на пуфике.

Она велела мне открыть шторы, прежде чем предложила сесть.

В свете, льющемся через запыленное окно, я увидел, что комната чистая и уютная, как я и ожидал, однако казалось, что в ней слишком много вещей, хотя мебели было мало – два кресла, раскладной стол у одной из стен, возле него – одинокий стул. Большой исфахан[27] лежал на полу в центре и буйством красок оживлял комнату, но мое внимание привлекла стена за Манон.

Она вся была занята сувенирами: коллекция четок, выполненных из полудрагоценных камней; паранджи различных стилей, в том числе и выглядевшая так, будто она сделана из стали, а на самом деле из отшлифованной кожи; макраме; на одной полке с курильницами выстроились латунные и медные кофейники, на другой – маленькие шейкеры[28] с рынка золота. Были здесь и молитвенные коврики, и миниатюрные иконы – пожалуй, самые ценные предметы в этой комнате. На шелковых нитях висели, будто застывшие в пространстве, серебряные ханджары – короткие изогнутые кинжалы, вложенные в изысканные ножны.

Меня удивили не только все эти предметы, но и то, как Манон выставила их.

Я никогда не считал ее человеком, который интересуется таким вещами, но, похоже, были такие стороны натуры Манон, о которых я не подозревал.

– Мои дети… – сказала она, окидывая взглядом всю эту выставку.

Я спросил у нее про вывихнутую лодыжку, и после того, как я отмел ее невразумительные объяснения, она милостиво позволила мне обследовать ногу. Лодыжка опухла, на ней расцветал сине-зеленый синяк, скорее всего, весьма болезненный. Я посоветовал подержать ногу в холодной воде и пообещал прийти позже, чтобы наложить повязку.

– Я уже держала ее в холоде, а повязку в состоянии наложить сама! – последовала презрительная отповедь.

– Ну что ж, если тебе еще что-то нужно…