Ануш. Обрученные судьбой - Мартина Мэдден

Постепенно тьма в лесу стала чуть менее густой, и то, что сначала я принял за просеку, превратилось в широкую проездную дорогу, идущую через лес. Дорога поросла мхом, деревья простирали над ней свои ветви, но было ясно, что когда-то это была подъездная аллея, и она наверняка вела к какому-то строению.

Хусик двигался по дороге, которая сворачивала на юг, и постоянно озирался, будто не хотел терять нас из виду. Вдруг он резко остановился и стал ждать нас.

– Здесь, – сказал он, вытягивая вперед руку, – здесь я слышал крики.

В конце проезда, скрытый лесом со всех сторон, стоял деревянный двухэтажный дом, вернее то, что осталось от дома.

Крыша просела так сильно, что сломанные балки валялись на полу второго этажа. Только одни ставни свисали с ржавых петель.

Окна без стекол давно деформировались, плющ обвил их со всех сторон и даже пророс сквозь рамы. Из каждой ниши и трещины выглядывала трава.

Ануш, капитан и я вошли через дверной проем, а Хусик остался снаружи, будто это бывшее жилище человека было противно ему.

Внутри мне понадобилось время, чтобы глаза привыкли к темноте.

Первый этаж был целее второго, хотя в некоторых местах потолок разрушился, как и стены, разделяющие комнаты. И все же можно было представить, каким этот дом был когда-то.

Заброшенный дом, наполненный запахами птичьего помета, плесени, мокрой глины и чего-то еще.

– Дальше этого места сигаретные окурки не валяются, – отметил капитан, – еще дюжина лежит здесь, около двери. О, что за черт?!

Я повернулся и увидел, как он пытается отряхнуть от чего-то подошву своего ботинка. Пока я озирался, он отшвырнул это ногой. Я был не в состоянии избавиться от ощущения, что это зловещий дом.

Деревья, темнота, тошнотворный запах разложения. И затем я услышал это. Первый звук, слабый и жалкий, как стон раненого животного…

– Идите сюда! – позвал капитан, указывая на то, что когда-то было лестницей.

Я добрался туда первым.

– О господи боже мой!

Кто-то пошевелился возле меня, и я вытянул руку, чтобы помешать этому человеку пройти:

– Стойте! Не подходите!

Это была Ануш, она стояла рядом, глаза ее расширились, а лицо в зеленоватом полумраке было бледным, как у призрака.

Хават лежала на спине, нижняя часть ее тела и грудь были полностью обнажены. Ноги были разведены, одна нога была согнута под неестественным углом.

Одежда под бедрами была пропитана кровью, лужицы жидкости светлого цвета застыли у нее на животе, бедрах и груди. Руки были связаны за спиной одним шнурком из ее ботинка, а другой ботинок все еще был на ноге. Эти ботинки сегодня утром крепко зашнуровала ее сестра.

Внезапно дом наполнился ужасным шумом.

Глаза Хават широко распахнулись, и из ее рта вырвались вселяющие страх звуки.

Она дернулась, но сдвинуться с места не могла. Ее нога билась о скрипучий пол, похожий на бульканье крик рвался из груди.

Хусик стоял, уставившись на нее, но она с ужасом смотрела на капитана.

– Выйдите! – гаркнул я. – Ваша форма пугает ее! Выйдите, капитан!

Но капитан стоял, будто пригвожденный, и не мог отвести взгляда от девочки. Он смотрел на ее лицо, на подбородок, залитый темной, черной кровью.

– Да будет милосерден Аллах! – прошептал он. – Ее язык… они вырезали ей язык!

– Капитан, выйдите! Немедленно!

Он пересек комнату и подошел к окну. Опершись на толстую деревянную раму, он нагнулся, и его вырвало.

Ануш немного пришла в себя, стала на колени возле Хават и нежно поглаживала ее по растрепанным волосам.

Крики утихли и перешли в тихие рыдания, как только Хават узнала подругу.

Как можно осторожнее я попытался выпрямить поврежденную ногу, но девочка громко застонала от боли.

– Бедро вывихнуто, – сказал я.

Из кармана пальто я достал бутылочку с настойкой опия, которую всегда ношу с собой, и снял крышку.

– Это от боли, – сказал я Хават, – я налью немного тебе в рот. Настойка чуть горчит, но тебе станет легче.

Она скривилась, когда настойка достигла горла, а ее рука потянулась к Ануш. Через пару минут она затихла.

У задней стены лежала старая дверь, нам удалось положить Хават на нее. Ножом Хусик проделал отверстия в двери и продел в них веревку, чтобы мы с ним могли тащить дверь за собой, как санки.

Хават не произносила ни звука. Она не сводила глаз с Ануш, будто боясь, что ее ангел милосердия исчезнет.

Ануш

Вода сомкнулась над головой Ануш, когда она нырнула, преодолев полоску ила. В благословенной тишине она плыла в шелковой зеленой толще воды, пока ей не пришлось вынырнуть, чтобы глотнуть воздуха.

Она была одна в бухте, Джахан не смог вырваться, чтобы встретиться с ней. Несмотря на то что он просил ее никуда не ходить одной, Ануш отправилась к морю – она нуждалась в успокоении, которое оно давало ей.

Когда бы она ни проходила мимо леса, перед ее глазами возникала Хават, лежащая в грязи, и запах мучителей, исходящий от ее тела.

Случившееся напугало Ануш. Жестокость содеянного. Она закрыла глаза и снова нырнула.

Слухи о насилии, совершенном над Хават Таланян, быстро распространились. Кроме самой жертвы, больше всего эта трагедия затронула Саси. Подруга Ануш стала тенью самой себя, она страдала и молчала, как будто это она, а не Хават была обречена на безмолвие.

Она винила себя в произошедшем, и никто не мог убедить ее, что это не ее вина.

Мать Саси сохраняла самообладание. Госпожа Таланян наконец покинула свою спальню и выхаживала Хават, делая для нее все возможное. Она крепко держала дочь, когда доктор Стюарт вправлял бедро. Именно она заново учила ребенка ходить, кормила ее супами и бульонами, пока не спал отек с обрубка ее языка. Но никто, ни мать, ни сестра, и вообще ни одна живая душа не могли убедить Хават покинуть дом и уйти из-под защиты его старых облупленных стен.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Издевательства над Хават Таланян завладели умами всех жителей деревни. Люди все говорят и говорят, будто разговорами можно стереть произошедшее. Ради нашего общего блага мне хотелось бы, чтобы это было так просто.

Мне удалось вправить бедро Хават, и все повреждения на ее теле постепенно заживали. Но состояние ее психики ужасно. Она стала несдержанной и беспрестанно кричит, если ее оставляют одну. Я не посвящал Хетти в жуткие детали и заметил, что сам стал очень осмотрительным.

Рассказы Пола о списках смерти и погромах армян расстраивали жену.

Так получилось, что она сама узнала о совершенном насилии, потому что об этом все говорили и у всех было собственное мнение относительно того, кто это сделал.

По ночам на улицу старались не выходить. Люди покрепче запирали двери своих домов, некоторые забрали детей из школы.

Нашим детям мы запретили шататься за пределами дома, что стало для них идеальным поводом бездельничать. Но мы по крайней мере знали: они в безопасности.

Хетти добилась того, что всех продолжавших учебу школьников провожали и в школу, и из школы. Саму ее всегда сопровождал Махмуд Ага, если она шла к пациентам, живущим за пределами деревни.

Я очень боялся за жену. Я не мог понять, как может человек сотворить такое с ребенком.

Ашен Налбадян утверждал, что видел группу солдат возле леса тем утром. Капитан Орфалеа уверял меня, что все его люди провели день за выкапыванием выгребных ям.

Могу ли я верить словам капитана? Учитывая его реакцию, когда он увидел Хават, я думаю, что его люди здесь ни при чем, по крайней мере, ему ничего не известно об их похождениях. Тогда возникает вопрос: какие солдаты могут быть виновны в этом злодеянии?

Это напомнило мне о приглашении, которое мы получили на прошлой неделе.

Один высокопоставленный турецкий офицер, капитан Ожан, пригласил Хетти и меня отужинать в его доме в Трапезунде.

Вторая жена капитана наблюдается у Хетти, будучи беременной его первым ребенком, и я встречал капитана Ожана раз или два в особняке губернатора.

Это маленький человек со светлыми волосами, большими амбициями и всегда бездонными карманами.

Его фаэтон подобрал нас в предместье города, а конюх отвел наших лошадей в конюшню. Дом был большим и впечатляющим. Его окружал великолепный сад, на участке возле дома выращивали цветы и овощи. Оранжерея, бассейн с золотыми рыбками и стая голубей придавали поместью истинно викторианский шик.

Капитан встретил нас в вечернем костюме, провел в гостиную и предложил мне дорогой импортный виски, хотя сам его не отведал. Старшая из двух его жен, маленькая застенчивая женщина в хиджабе и простом черном платье, накрыла стол к ужину и, отозвав Хетти в сторону, спросила, правильно ли она это сделала.

Беременная жена тоже была в хиджабе, но ее платье было более европейского кроя, а из-под подола выглядывали яркие туфли. Женщины хорошо ладили, и Хетти провела большую часть вечера с ними, а Ожан тем временем показывал мне свое имение.