Ануш. Обрученные судьбой - Мартина Мэдден

Это могучего телосложения мужчина средних лет с чертами лица закоренелого преступника и обманчиво добродушной улыбкой.

Как я понимаю, он вожак банды отступников из племени шота, но, в отличие от Махмуда Аги и прочих представителей горных племен в окрестностях Трапезунда, это жестокий человек и его разыскивают за различные преступления по всей провинции.

Хетти однажды лечила одну из его жен от послеродовой горячки, а я видел его лишь один раз несколько лет назад, когда пострадала его правая рука в стычке с местными жандармами. Этого человека сложно забыть. Рассказывают невероятное количество историй о его жестокости.

Его власть распространяется на все окрестные земли к югу и востоку от Трапезунда, и он зверски расправляется с каждым, кто ему противится. Все землевладельцы живут в постоянном страхе перед ним, и даже Махмуд Ага приносит ему ежегодные «дары» – овец и лошадей, – чтобы заручиться его благосклонностью.

Разбойник этот действительно легендарная личность, и я был поражен тем, что он обосновался в моей больнице.

Я вошел в палату в тот момент, когда Манон заканчивала перевязывать ему ногу, при этом шестеро его головорезов наставили на нее винтовки.

На беглом курдском она велела им опустить оружие, иначе им самим придется бинтовать ногу вожака. Мурзабей нахмурился, как вдруг увидел меня в дверях.

– Салам алейкум, доктор Стиппет, – сказал он. – Вы пришли как раз вовремя. Я хочу, чтобы вы осмотрели мою ногу.

Манон сообщила мне, что у него на ноге язва, к которой она уже приложила лекарство и забинтовала ногу как следует. Я заверил Мурзабея, что нет никакой необходимости мне его осматривать.

– Она не вы, доктор Стюарт. Вы должны решить, что у меня с ногой.

Я уже собирался сказать ему, что полностью доверяю Манон и что она обработала его ногу так же, как это сделал бы я, но все же решил не возражать.

Я развязал прекрасно наложенную повязку, и моя медсестра, фыркнув, вылетела из палаты.

Язва была рыхлой, воняла гниющей плотью, но ее великолепно очистила Манон и наложила на нее цинковую мазь.

Больше ничего не требовалось, я сказал, что необходимо менять повязку ежедневно, и выписал ему направление в клинику.

– Вы не упрячете меня в клинику, доктор. Как видите, мои люди хотят как можно скорее убраться отсюда!

Потом он напомнил мне, что, хоть это и произошло столько лет назад, именно я спас ему жизнь, и он рассчитывает, что я смогу вылечить ногу.

– Вас же не зря прозвали великий доктор Стиппет!

– Тогда последуйте моему совету! Если вы не будете ухаживать за ногой, разовьется гангрена и вы ее потеряете. И после этого ни я, ни какой-либо другой врач вам уже не поможет!

Впервые с того момента, как я вошел в палату, Мурзабей замолчал и уставился на меня своими знаменитыми зелеными глазами. Мужчины, стоящие вокруг кровати, придвинулись, будто ожидая приказа перерезать мне горло, но, к моему облегчению, Мурзабей улыбнулся:

– Хорошо, доктор! Я сделаю так, как вы говорите, и вы почините мою ногу, она станет как новенькая. Пришлите медсестру, пусть перевяжет. Скажите ей, что ружья будут направлены не на нее, а на дверь.

Его смех все еще звучал в моих ушах, когда я вышел из палаты.

Ануш

Казнь старика Акиняна положила начало тому, что должно было случиться. События за пределами деревни отбрасывали длинные тени, но Ануш думала лишь о Джахане.

В последующие после казни недели они встречались, когда только могли, в полуразрушенной церкви, но из Трапезунда прибывало все больше и больше жандармов, и ей было сложно покидать деревню в одиночку.

За всеми следили, и люди относились друг к другу с подозрением.

Последние две недели они с Джаханом не виделись. Мать и бабушка Ануш не отпускали ее ни на шаг, и было невозможно уйти незамеченной.

Однажды днем Джахан пришел в больницу купить настойку кассии от комариных укусов. Ануш была так счастлива видеть его, что ей было сложно сосредоточиться на своих привычных делах. В тот день в больнице было много пациентов, и девушке приходилось вести себя так, будто он просто один из очереди больных и голодных.

Джахан не сводил с нее глаз, наблюдал, как она входит и выходит из комнаты, и это осталось незамеченным – доктор Стюарт осматривал пациента, медсестры тоже были заняты.

Ануш передала Джахану коричневый пузырек с настойкой кассии, и он шепнул ей, что они должны встретиться сегодня в руинах.

День был необычайно жаркий и тихий. Солнце почти село, но от надгробных камней на кладбище веяло жаром.

Джахан ждал Ануш у входа в церковь. Они без слов стали стягивать одежду друг с друга, путаясь от нетерпения в застежках и завязках.

Беззастенчиво раскинувшись на каменном полу, Ануш ощутила спиной приятную прохладу. Ее накрыла волна желания, дыхание сбилось.

Джахан так быстро не сдался. Прижав руки Ануш к полу, он начал ласкать ее бедра и живот, пока она не взмолилась. Едва войдя в нее, он вышел и так делал снова и снова. Для Ануш это была невыносимая пытка, еще минута – и она не сможет этого вытерпеть.

Внезапно он встал.

– Пожалуйста, не останавливайся! – взмолилась она, но он уже поднял ее на ноги.

Развернув ее к себе спиной, он прижал ее к стене и раздвинул ноги.

– Сейчас… – сказал он, обдавая ее ухо жарким дыханием.

Когда раздался ее крик, он замедлил движения, оттягивая момент наивысшего блаженства, а затем забился в ней, исторгая волны, норовившие разорвать ее изнутри. Она закрыла глаза, полностью отдавшись ощущениям.

После они лежали рядом, купаясь в лучах заходящего солнца. Глядя на вечернее небо, Ануш чувствовала на себе взгляд Джахана.

– Знаешь, ты необыкновенная, – сказал он, целуя ее в шею. – Ты не похожа ни на одну женщину из тех, что я знал.

– Не надо.

В замешательстве Джахан сел и посмотрел на нее.

– Не заставляй меня стыдиться больше, чем я уже стыжусь!

Его лицо помрачнело, но Ануш приподнялась и легонько коснулась уголка его рта.

– Я не говорю, что жалею о произошедшем. Нет! Но я стыжусь своего поведения, когда я с тобой! И стыжусь всего, что хочу делать.

– Я думал, ты хотела…

– Да! Я не могу сдержаться, – сказала она, поглаживая его по щеке.

Джахан снова обнял ее, и они лежали, прижавшись друг к другу, глядя через дверной проем на надгробия.

Впервые в голову Ануш прокрались нежелательные мысли. Что с ней будет, если ее застанут с ним? Разве она сможет скрыть это от Саси и Парзик? После того, что случилось с Кеворком, Саси ее никогда не поймет. Парзик не сможет сохранить эту тайну.

Она почувствовала, как губы капитана легонько коснулись ее щеки.

– Не думай слишком много, Ануш. Поговори со мной. Расскажи мне об этом месте. Что это за церковь?

– Армянская, – ответила она, глядя на купол над их головами. – Ее сожгли, когда моя мать была еще ребенком.

– Она помнит, как это произошло?

– Она была еще очень мала, но говорит, что помнит. Она рассказывала, что на стенах и куполе были золотые росписи.

На куполе были видны лишь пласты отпадающей штукатурки да россыпи конусовидных ласточкиных гнезд.

– Наверное, ветер и дождь разрушили то, что не уничтожил огонь, – сказал капитан, глядя вверх.

– Я рада, что нет никаких росписей.

– Тебе нравится, что церковь превратилась в дом для летучих мышей и птиц?

– Я рада, что никто не смотрит.

– Ты имеешь в виду Силы Небесные? – засмеялся Джахан.

– Не богохульствуй! И не смейся надо мной!

– Я никогда не буду смеяться над тобой! – Капитан сел и обнял Ануш за плечи. – Я люблю тебя, Ануш! Я не помню, какова была моя жизнь до того, как я встретил тебя.

Неожиданные слезы полились из ее глаз.

– Я никак не мог понять, что я делаю в Трапезунде, до этого самого момента. Мне было суждено встретиться с тобой. Тот ужасный день на ферме положил начало прекрасному. Ты стала моим миром, Ануш. Скажи, что ты чувствуешь то же самое!

Она кивнула. Джахан обнял ее и стал целовать более нежно, чем прежде. Лежа на холодном каменном полу, они вытеснили из разума все, что происходило за пределами маленькой церквушки, за пределами деревни, за пределами войны.

Все, что было разумным и целесообразным, отодвинулось на задний план. С эгоизмом влюбленных они думали лишь друг о друге. Ей нравилось то, как он смотрит на нее, как его глаза говорят больше слов, а губы произносят лишь значимые для них вещи.

Ему нравилась ее дикость, отрицание условностей. Влюбленные стали пределами существования друг друга, гражданами собственной страны. Они были влюблены, и, так как любовь эта была запретна и бесконечно ценна, ради нее они пожертвовали всем.

Ануш

– Ты везде расплескала воду! – сказала Хандут. – Возьми швабру и все вытри!

Ануш, только что вымывшая голову, обошла лужу и начала подниматься на чердак.

– Белье Казбека само не постирается! А твоя бабушка, как всегда, делает что хочет, – улеглась спать!