Русская история. Том 2 - Михаил Николаевич Покровский

class="p1">В свое время, в дни казацкого самоуправления, польское правительство играло на противоречиях классовых интересов внутри самого казачества — на вражде «дуков» и «нетяг». Ошибка ординации 1638 года в том и заключалась с польской стороны, что ординация, уничтожив казацкое самоуправление вовсе, на время отодвинула на старый план всякие внутренние казацкие разногласия, и «дуки» выдвинули из своей среды гетмана Богдана. Восстановление казацкой, а не украинской, автономии должно было восстановить и прежние отношения внутри автономного казачества, и московское правительство не хуже польского сумело использовать классовую вражду казацкого верха с казацким низом. Постепенное превращение казацкого государства в московскую провинцию, только управляемую на особых условиях, было ближайшим результатом этого. В трех гетманствах — Выговского, Юрия Хмельницкого и Брюховецкого — процесс был почти закончен. Боярин Брюховецкий был уже не столько «казацким государем», сколько просто наместником государя московского с особыми полномочиями. А к началу XVIII века это положение стало считаться настолько нормальным, что попытка Ивана Мазепы подражать Хмельницкому в деле шведского союза даже для самого казачества показалась настоящей государственной изменой.

Москве необходимо было ассимилировать Украину по той простой причине, что иначе московская «польская Украина» превращалась в бездонную бочку, и основная задача, из-за которой только и стоило вмешиваться в казацко-панскую войну, — колонизация пристенных южных уездов Московского государства, становилась задачей неразрешимой. В Москве на каждого прибылого черкаса смотрели как на ценную добычу и даже по поводу Хмельницкого одно время питали надежду, что, может быть, он со всем «войском запорожским» перекочует в московские пределы, на Донец, а теперь Украина начала полниться на счет этих самых московских пределов. То явление, которое мы отмечали уже выше, бегство великоросских крестьян в казачину, продолжалось неудержимо и после смерти Хмельницкого. «В это время, — говорит Костомаров о гетманстве Юрия Хмельницкого, — Малая Русь сделалась притоном беглых людей и крестьян из Великой Руси. Из уездов Брянского, Карачевского, Рыльского и Путивльского от вотчинников и помещиков бегали боярские люди и крестьяне в Малую Русь, составляли шайки около Новгорода-Северского, Почепа и Стародуба, нападали на имения и усадьбы своих прежних владельцев, и делали им всякие «злости и неисправимые разорения»[19]. Любопытно, что интересы «можнейших» и московского правительства в этом пункте совпадали: для казачества и свои «гультяи», просившиеся в его ряды, были не малой докукой. Что же было сказать о тех, кто старался пробраться на Украину из-за московского рубежа? Гетман Выговский (заступивший место Хмельницкого после смерти последнего 27 июля 1657 года) бил челом царю Алексею, чтоб великий государь послал сделать перепись между казаками, написать 60 000 и вперед бы гультяям в казаки писаться было не вольно. Очень хорошо, что решено царских воевод посылать по украинским городам: «Этим в войске бунты усмирятся; да хотя бы государь и в иных городах изволил воеводам быть, то у них бы в войске было гораздо лучше и смирнее; изволил бы великий государь послать в войско запорожское своих воевод и ратных людей для искоренения своеволия»[20]. Найдя московское правительство в деле «искоренения своеволия» недостаточно энергичным, Выговский ушел к полякам, к тем кто его поддерживал, это достаточно ясно из договора, заключенного им с Речью Посполитой в Гадяче (6 сентября 1658 года). По одной из этих знаменитых «гадячских статей», король обязывался «нобилитовать», возвести в шляхетское звание казаков, которых представит ему гетман, по другой — все уряды и чины в воеводствах Киевском, Брацлавском и Черниговском должны были остаться в руках шляхты. Казацкая старшина и местное дворянство сливались теперь и фактически, и юридически в один класс. В первую минуту Москва так испугалась неминуемой, казалось, потери Украины, что московскому главнокомандующему, князю Трубецкому, было дано полномочие — просто переписать гадячские статьи на царское имя, если Выговский согласится. Но Москва напрасно беспокоилась: если царские воеводы не хотели покончить с «своевольниками», дабы не нарушать необходимого для них на Украине неустойчивого равновесия, всегда дававшего повод для московского вмешательства, то поляки не могли этого сделать. Занятые в это время войной на других театрах, они не в состоянии были предоставить в распоряжение Выговского более 1500 человек коронного войска. С москвичами преемник Хмельницкого справился только при классической помощи татар, лишний раз оправдав поговорку: «За кого хан, тот и пан». Крымцы уничтожили московское войско (под Конотопом, весной 1659 года), но оставить их в стране для «поддержания порядка» не пришло бы в голову самым жадным до шляхетского звания казакам. А между тем без жандарма они обходиться уже не могли. «Благоразумнейшие из старшин казацких молят Бога, чтобы кто-нибудь или ваша королевская милость, или царь взял их в крепкие руки и не допускал грубую чернь до такого своеволия», — писал польскому королю его генерал, начальствовавший небольшим коронным войском на Украине. Пришлось обратиться опять к Москве, и Выговский уступил булаву сыну Хмельницкого Юрию. Условия, предъявленные Москве при этом случае казацкой старшиною, представляют собой последнюю попытку отстоять казацкую автономию, как понималась она при отце нового гетмана. Мы опять видим перед собой казацкое государство, самостоятельно сносящееся с иными странами, только с ведома своего союзника и покровителя; опять находим просьбу, чтобы царских воевод на Украине не было, разве в одном Киеве. Но в 1659 году выяснились уже кое-какие новые пункты, о которых при Хмельницком еще не думали. Царь русский и православный, принявший под свою высокую руку Украину, именно ради того, чтобы там не терпела больших обид православная вера (это была официальная мотивировка войны с поляками), должен бы, казалось, иметь в малороссийском православном духовенстве своих ревностнейших слуг, главную опору своего влияния. На деле, как только зашла речь о присяге московскому государю украинцев, первые, кто от этого уклонился, были шляхта и дворовые люди митрополита киевского.

Сам митрополит, хотя и признавал свою обязанность «за государево многолетнее здоровье Бога молить», одобрял, однако же, поведение своего вассалитета в вопросе о присяге и упорно избегал личного свидания с представителем московского царя. Такое начало не обещало ничего доброго. И действительно, довольно скоро в Москве узнали, что киевский митрополит и остальное высшее украинское духовенство присылали к Яну Казимиру тайно двоих монахов «с объявлением, что им (митрополиту и другим малорусским архиереям) быть с московскими людьми в союзе невозможно, и они этого никогда не желали; Москва хочет их перекрещивать: так чтобы король, собравши войско, высвобождал их, а они из Киева московских людей выбьют и будут под королевской рукой по-прежнему»[21]. Московские люди, в свою очередь, не оставались в долгу, и первый же московский комендант Киева начал с