Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918 - Ришард Болеславский

– Я не больший кровопийца, чем ты, подлец!

В адрес капитана раздались угрозы. Поднялся комиссар и, подняв руку, сказал:

– Тихо, товарищи. Дайте представителю буржуазии объясниться. Соблюдайте революционный порядок, товарищи.

– Я не являюсь представителем буржуазии, – категорически заявил капитан. – Я выходец из народа и только себе обязан теперешнему положению. Я знаю вас, солдаты, а вы знаете меня. Мы вместе прожили эти четыре года, и хочу сказать, что вы здравомыслящие люди и отличные солдаты. Вы должны отдать должное своей судьбе, ведь это ваша судьба. Вы оказались участниками великих событий. Тщательно обдумывайте свои действия, чтобы донести до потомков историческое значение этих дней.

Солдаты, изменив отношение к оратору, начали вслушиваться в его слова. Капитан приобрел власть над толпой. Его напевная манера речи, выдававшая москвича, успокаивающе подействовала на солдат. Он являл собой прекрасный пример патриота. Капитан говорил о России, о чести и достоинстве русской армии. Сейчас нельзя закончить войну, заявил капитан, это запятнает честь нашей армии.

Вот тут он совершил ошибку. Толпа с удовольствием слушала о собственном величии и принадлежности к истории, но слова о продолжении войны были встречены бурей возмущения. Раздались крики:

– Офицерские речи!

– Сам воюй, сучий сын!

– Хочешь наград? Мы вручим тебе деревянный крест!

– Долой войну!

– Белоручка!

– Монархист!

– Как только царь сложил полномочия, я перестал быть монархистом, – перекрывая голоса из толпы, крикнул капитан. – Я имею собственное мнение. Меня заботит только честь и величие России, той России, которая теперь принадлежит вам. Поймите, солдаты, Россия, наша любимая родина, теперь принадлежит вам!

Его искренние чувства захватили бурлящую массу. Его опять стали слушать, и он продолжил борьбу.

Один против пяти тысяч.

– Солдаты! – вскричал капитан. – Я прошу, я умоляю вас, оставайтесь такими, какими были до сих пор. Героической русской армией, преданными сыновьями огромной страны, теперь свободными.

Он почти победил, поскольку умел договариваться с солдатами. Когда капитан покинул трибуну, несколько офицеров бросились к нему, приветственно размахивая руками.

Однако у радикалов, стоявших рядом с трибуной, его речь не вызвала одобрения. Несколько одетых в гражданскую одежду мужчин и женщин, по всей видимости члены социалистических организаций, выкрикивали вслед капитану гневные слова. Для них он был и остался «проклятым, кровавым офицером». Они успокоились только тогда, когда капитан смешался в толпе с другими офицерами.

На трибуну поднялся следующий оратор. Сорокапятилетний пехотный унтер-офицер, похожий на Николая II, только выше ростом и шире в плечах. Его грудь украшали Георгиевские кресты всех степеней и много других воинских наград. Белый как мел, он начал свое выступление с предложения, которое навсегда врезалось в мою память.

Его поставленный голос, которым унтер-офицер обычно отдавал команды, перекрыл стоявший в зале шум:

– Офицеры и солдаты! Я дал присягу на верность его императорскому величеству Николаю II. Тридцать лет я служил своему отечеству верой и правдой. Я не отступлю от данной присяги. – Он выдержал паузу и, резко наклонившись вперед, прокричал: – Вы – мерзавцы, трусы, предатели! Бунтовщики, которые должны быть расстреляны без суда и следствия…

Резкий крик пробежал по толпе. Радикалы окружили трибуну, пытаясь стащить с нее оратора. Унтер-офицер отбивался от них словно волк, окруженный стаей собак.

Он должен был выдвинуть обвинения, защитить трехсотлетнюю историю России, объяснить политические репрессии и отчитаться за всех, погибших на войне. Он отчаянно пытался найти слова, а когда не находил их, кричал: «Трусы, предатели!»

Со всех сторон к трибуне стали стекаться радикалы. Они прокладывали путь в толпе, и она раскачивалась вправо, влево, взад, вперед. Так ведут себя собаки, идущие по следу волка.

– Тише! Тише! – размахивая шляпой, закричал господин в гражданском платье, до этого спокойно сидевший на помосте за трибуной.

В заполненном солдатами зале этот человек выглядел довольно нелепо в своем старомодном пальто, под которым виднелась мятая рубашка без пуговиц, и в пенсне. В одной руке сжимая шляпу, а в другой стопку каких-то документов, он нелепо размахивал руками, напоминая огородное чучело на ветру. С бешеной скоростью из его большого рта вылетали односложные предложения. Выкрикнув несколько слов, он замолкал, оглядывая толпу. А затем повторял эти слова снова и снова.

– Этот человек шпион! Этот человек шпион! Шпион! Шпион! Шпион! – твердил он словно в горячечном бреду. Немного помолчав, он быстро и взволнованно заговорил, по нескольку раз повторяя каждую фразу: – У партии есть неоспоримые доказательства! Этот человек шпион! Он работает на полицию! Он доносил на солдат, которые не поддерживали монархистов! По его доносам арестовывали людей! Честных людей приговаривали к каторжным работам! Их отправляли в дисциплинарные батальоны! Он один из тех, кто заставляет страдать Россию!

Постепенно его голос становился тверже. Теперь, уверенный, что услышан толпой, он повернулся к унтер-офицеру и прокричал эти обвинения тому в лицо, словно это была личная ссора.

– Дезертир! Дезертир! – выкрикнул в ответ унтер-офицер.

Вероятно, унтер-офицер решил, что этот одетый в штатское человек был солдатом, а потом дезертировал из армии, скрывался и сейчас открыто появился на митинге.

– Именем революции, приказываю арестовать этого человека, – завизжал гражданский чин. – Требую судить его революционным судом. Он – убийца людей и свободы!

Прокричав эти слова, он протянул руку к плечу унтер-офицера, чтобы сдернуть эполет. Одним ударом унтер-офицер столкнул его с трибуны в толпу. Его тут же подняли и поставили обратно. Со всех сторон на помост полезли солдаты. Скрутив унтер-офицера, они сбросили его с трибуны в ревущую толпу. Он яростно отбивался и кричал. Со всех сторон на него сыпались удары, но он, отбиваясь, продолжал выкрикивать оскорбления.

Унтер-офицер стоял, прижавшись спиной к помосту и отбиваясь от наседавшей на него толпы. С него сдирали награды, пинали, били кулаками по лицу.

Трое с помоста, схватив унтер-офицера под мышки, втянули его на пост. Он уже не мог стоять и упал на колени.

Его лицо было залито кровью. Он бессмысленно поводил поднятыми руками, словно пытался осенить себя крестным знамением. С усилием шевеля губами, он все еще произносил какие-то слова, но они тонули в реве многотысячной толпы. Кровь пузырилась у него на губах. Кто-то сильно толкнул унтер-офицера в спину, он упал навзничь, и его столкнули с помоста. Больше он уже не поднялся с пола. Все было кончено.