Сражение за Варшавское шоссе. Битва за Москву - Сергей Егорович Михеенков

Немцы опять завозились. Слышны были их голоса, топот.

Я отстегнул от ремня Ф-1 и ждал. Я знал, что сейчас произойдёт. Сразу несколько гранат прилетели из-за изгиба траншеи. Когда гранаты разорвались, немцы бросились на третье отделение. Я швырнул гранату через танк, пытаясь достать пулемётчика.

А в траншее третьего отделения между тем началась рукопашная. Немецкие пехотинцы кинулись на крапивинцев.

Когда начинается рукопашная схватка, стрельба обычно прекращается.

«Горюнов! Не давай им подняться!» – крикнул я сержанту и указал за танк, из-за которого перекатывались и стреляли в нашу сторону зелёные мундиры. Боковым зрением увидел, как Пётр Маркович быстро расчехлил сапёрную лопатку и воткнул её рядом с собой.

И вот что через мгновение началось.

Из-за изгиба траншеи выскочил немец с карабином. Карабин со штыком. Я выстрелил в него из ТТ. Он ещё падал, когда через него перескочили ещё двое, одетые в камуфляжные куртки. У одного в руках была квадратная сапёрная лопатка и автомат без рожка, у другого пистолет. Пётр Маркович опередил меня и первого, замахнувшегося на меня лопаткой, тут же ловко достал штыком. Он, как ящерица, выбросился на самый гребень бруствера и сбоку ударил штыком. Я выстрелил из пистолета в другого. Немец в меня тоже. По голове ударили чем-то тяжёлым, так что меня отбросило к стенке траншеи. Но пуля, к счастью, попала в каску лишь по касательной. Моя же ранила немца в горло. Он выронил пистолет и уткнулся головой в стенку траншеи. Двумя руками он пытался закрыть рану, из которой с пузырями выгоняло густую тёмную кровь. «А-а! Мамушку твою!..» – крикнул Пётр Маркович и вогнал ему в бой штык своей СВТ.

Всё вскоре затихло. Только где-то справа и позади, возле второй линии наших траншей, взрёвывали моторами прорвавшиеся танки, длинными уверенными очередями били их башенные пулемёты.

«Что это? Неужели отбились, лейтенант?» – Пётр Маркович, мой верный связной и всегдашний напарник в бою, как пишут в романах, имел вид самый свирепый. Глаза его ещё не остыли, бегали и пылали бешеным огнём. Руки тряслись мелкой дрожью. Чтобы, видимо, успокоиться, он торопливо счищал что-то со штыка полой шинели. Рукав его шинели от локтя и до середины спины, до самой складки, был распорот, так что в широкий прогал виднелась гимнастёрка. «Что это у тебя? – спросил я. – Осколком, что ли?» – «Да нет. Штыком. Двое мимо пробежали. А ты что, не видел?» – «Нет». Пётр Маркович усмехнулся: «Ты, лейтенант, в это время очень занят был. Туда, к Горюнову, пробежали. Там их ребята лопатками… Напролом лезут. Такого за Десной не было. Шинелку, мамушку его через дедушку, как сильно попортил. Во, велика даже стала, с плеч спадает. А вроде поджимала под мышками…» – «Дуй-ка на КП роты, доложи, что атака отбита. Много потерь. Скажи, что правый фланг открыт, второй и третий взводы отошли. Но я думаю, что они частично уничтожены, а частично рассеяны. Так и доложи». – «Слышь, лейтенант, пистолет у него забери». И Пётр Маркович указал на немца, лежавшего в углу траншеи. Там всё было залито кровью. Я посмотрел на пистолет, лежавший в тёмной луже, над которой уже начинали летать мухи, на немца и махнул рукой. «Ладно, побёг я», – сказал Пётр Маркович, на ходу нагнулся, подобрал тяжёлый офицерский парабеллум и сунул его в карман шинели.

Пользуясь тем, что вокруг никого не было, я сел на дно траншеи. На меня напало какое-то безразличие. Надо было пройти по ходу сообщения, узнать у отделённых командиров, какие потери, какие трофеи. Но сил не было. Ноги меня не держали, а руки тряслись сильнее, чем у Петра Марковича, когда он чистил свой штык. Я шарил по карманам, там я носил горсть патронов для ТТ. Обойма в моём пистолете оказалась пустой. Когда успел выстрелить все патроны? Стрелял ведь только два раза.

Пётр Маркович вскоре вернулся. Смотрю, он вроде как не в себе. «Что случилось?» – «Там – никого». – «Все убиты?» – «Нет. Просто никого нет. Пусто. Ушли. Всё брошено. Бумаги раскиданы. Что-то в углу жгли. Ещё дымится. Телефон даже стоит. Я позвонил на КП комбата, тот сразу в матушку через такого-то дедушку понёс. А потом всё оборвалось. Связи нет».

Подошёл сержант Горюнов. Начало нашего разговора он не слышал, но обо всём догадался. И говорит: «А может, приказ был на отход?»

Возможно, кого-то с приказом на отход ротный к нам и посылал. Тела убитых лежали там и тут. Может, где-то среди них лежал и бежавший к нам посыльный со спасительным приказом. А может, нас попросту оставили в заслоне, чтобы прикрыться нами во время отхода? Такое тоже случалось. Война есть война. Если, к примеру, надо отвести полк или батальон, то взводом вполне можно пожертвовать. Мольтке в своё время верно заметил: «Высшей формой милосердия на войне является жестокость». Немец был трижды прав. И правы были те командиры, кто не задумываясь жертвовал малым, чтобы сохранить большее. Правда, какой тебе прок от такой правды и такого милосердия, если ты попал в число того малого, которым необходимо пожертвовать? Оставлял заслоны и я. Чтобы вывести, спасти остатки взвода.

Надо было осмотреться и понять, в каком положении мы находимся. Я поднялся на колокольню. Там сидели пулемётчики и перевязывали друг друга. Оба ранены. «Что, ребята, перекур?» – «Покрошили мы их, кажись, здорово, – отвечают. – Можно теперь и покурить». – «Курите, – говорю, – только недолго нам курить». – «А что такое? Отступаем?» Смотрю на них – в глазах надежда. «Ещё не знаю. А где ваш взвод?» – «Нет нашего взвода. Все пулемёты кверху колёсами. Одни мы остались. Слава богу, «максимка» цел». – «Связной от ротного к вам не приходил?» – «Нет, никто не приходил. Они все в лес ушли. В самом начале боя. Нам отсюда видно было хорошо, как они уходили. Побежали, в гроб их душу. А вы что, товарищ лейтенант, ещё не поняли, что нас тут бросили? Мы тут теперь одни остались. Артиллеристы тоже накрылись».

Этот «максим» здорово нам помог. Он вёл огонь вдоль нашей траншеи, во фланг наступавшим от ручья из-за ольховника. Вся площадка засыпана стреляными гильзами. «Как вы думаете, товарищ лейтенант, человек десять мы тут положили? – спросил меня пулемётчик помоложе, у которого была забинтована рука выше локтя. – Там, за танком, вон, видите, все наши лежат. Отсюда хорошо видны». У пулемётчиков это был, видимо, первый бой.

Я