Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

на данный момент не представляю, как мне воспользоваться его откровениями. Возможно, пригодится когда-нибудь для новой книги.

Мне в любом случае еще придется решить, как поступить с этими заметками. Знаю, что мне никто не поверит, если скажу, что историю своих взаимоотношений с Клио я по преимуществу пишу для себя, ибо страдаю профессиональной деформацией: по-настоящему я способен испытывать переживания только после того, как предам их бумаге. Тот, кто сомневается в отсутствии каких-либо намерений с моей стороны, вероятно, тоже прав — слишком уж у меня писательская натура, чтобы в какой-то момент не задуматься о публикации. Но тогда в лучшем случае я использую эти заметки в качестве ее фундамента, отдав предпочтение роману, в котором изложу свой материал в форме художественного повествования. Я нареку Клио другим именем и буду вынужден смягчить реальные события ради придания им большего правдоподобия. Только мне вовсе не хочется думать об этом сейчас.

Кстати, я собирался писать совсем другую книгу. Своему издателю я обещал роман о туризме. Надо бы уточнить у моего менеджера, но подозреваю, что мне уже даже перевели приличный аванс. Та книга была идеей Клио. Это тоже целая история, которую мне еще предстоит рассказать. Мне еще столько всего предстоит рассказать. В любом случае я рад, что могу вдосталь черпать истории из своего прошлого, ибо понятия не имею, какое придумать для себя будущее, после того как выполню поставленную перед собой задачу.

4

Стоило мне записать последнее предложение, как в номер ко мне постучали. Я накинул пиджак и открыл дверь. Это была Луиза, одна из горничных. Я поблагодарил ее за приход, выразил сожаление, что, увы, ничего не заказывал, но, желая сделать ей приятное, обещал тут же восполнить данное упущение.

— Мои искренние извинения за беспокойство, маэстро Леонард, — сказала Луиза, — но мне велели пригласить вас на церемонию.

— Я весьма польщен, — ответил я, — невзирая на то, что пока не могу представить себе, о какой именно церемонии идет речь.

— Новый владелец попросил меня пригласить всех завсегдатаев отеля в фойе. Никто из нас не знает, что он задумал. Господин Ванг любит сюрпризы. Если хотите, я скажу ему, что вы не сможете прийти.

— Нет, ни в коем случае. Для меня большая честь, что меня уже причислили к завсегдатаям, к тому же по чистому совпадению я обожаю церемонии. Я спущусь через минуту.

В фойе, широко расставив ноги, стоял облаченный в черный костюм господин Ванг со своим переводчиком. Он покачивался с пятки на носок, демонстрируя терпение и готовность подождать, пока все соберутся. Переводчик настолько серьезно относился к своим обязанностям, что, пока его чревовещатель молчал, даже не позволял себе какого-либо выражения на лице. Рядом с ними образовался круг, которому, похоже, было совестно принять идеальную форму. Большинство присутствующих притворялись, что случайно оказались в фойе и решили ненадолго задержаться. Пришли все мои знакомые, кроме Пательского.

Я заметил, что сменилась мебель. Вместо потертых, обитых пыльно-розовым велюром диванов перед камином под портретом Паганини теперь разместились добротные кожаные «честерфилды». Нельзя отрицать, что это было улучшением. Прежний велюр выглядел как плешивое футбольное поле, а сама мебель не представляла собой ни малейшей ценности, оправдывающей приобретение новой обивки. Фойе, претендующее на звание парадного входа в роскошный отель, вполне гармонировало с помпезными объемами блестящих кожаных «честерфилдов».

Однако что же случилось с люстрой? Темнота в фойе наводила на подозрение, что ее тоже заменили. Почти наверняка. Неслыханно! Пусть прежняя люстра то и дело выходила из строя, но все же представляла собой антикварный шедевр ручной работы, щедро декорированный в стиле рококо. Я хорошо помнил, что в день моего заселения в гранд-отель «Европа» Монтебелло справедливо назвал ее одной из жемчужин заведения.

Господин Ванг начал говорить. Его речь, порционно доходившая до нас через переводчика, была, как ни странно, панегириком старому Европейскому континенту. Господин Ванг сказал, что многие его соотечественники считают Европу исторической диковиной, на которую приезжают поглазеть, чтобы узнать, как жили когда-то, в предшествующую прогрессу эпоху, их предки. Но он не такой. Он питает уважение к европейской культуре, которой, по его мнению, тоже свойственно немало достижений, особенно в области искусства и старинных ремесел. Руководствуясь своей личной философией, он делает ставки на сильные стороны, а не на слабые. Поскольку он намерен превратить гранд-отель «Европа» в успешное предприятие — а он намерен, в этом нет никаких сомнений, — то должен собрать в этом отеле все лучшее, что только способна предложить европейская традиция. Тогда китайские гости будут стекаться сюда сами собой, мы можем поверить ему на слово. Согласно другому постулату его философии, первые впечатления важны как никогда. Фойе, на его взгляд, служит визитной карточкой отеля. Вот почему он не пожалел ни средств, ни сил, чтобы именно здесь, в этом фойе, повесить шедевр европейского искусства, созданный специально по его заказу в лучших традициях старого континента известной австрийской фирмой «Сваровски».

Он отправил переводчика к настенному выключателю, чтобы тот торжественно привел в действие его драгоценное приобретение. Сотни светодиодов засверкали в бесчисленных каплях граненого хрусталя. Центральным элементом этого представления был триумфально светящийся логотип с изображением лебедя, устраняющий любые сомнения в подлинности хрусталя «Сваровски». Господин Ванг зааплодировал сам себе. После чего к нему присоединились и остальные.

Торжественное мероприятие на этом не завершилось. Самое интересное ждало нас впереди. Переводчик повернул переключатель, и светодиоды поменяли цвет. Люстра засияла розовым. Потом синим, красным и зеленым. Наконец переводчик перевел выключатель в режим «диско», и все эти цвета стали автоматически чередоваться. Господин Ванг щелкнул пальцами, и в фойе внесли подносы с шампанским. Когда все взяли в руки бокалы, он произнес тост за Европу.

Глава шестая. Тонущий город

1

Есть города реальные и вымышленные, тщательно спроектированные и разрастающиеся, как опухоль, города, не тронутые войной и восстановленные после бомбардировок, воспетые писателями и невидимые, стремительно развивающиеся и вечные. Венеция же — это город, которого больше нет. Венеция, точно Троя Энея, на наших глазах превращается в миф. Она погружается в лагуну чудесным воспоминанием о городе, коим когда-то была. Тот, кто сюда наведывается, приезжает исключительно в память о былых визитерах. Замедляя шаг, он отправляется на поиски воспоминаний о воспоминаниях умерших. Вот тюрьма Пьомби, из которой бежал Джакомо Казанова. Здесь, меж