Майор Пронин против врагов народа - Арсений Замостьянов

Малль величественно поднялся навстречу гостю. Андрей пристроился между ними, почуяв, что настало его время.

– Прекрасная музыка. Запомните этот день. День вашего успеха.

– Спасибо. Польщен. – Вблизи Дунаевский казался маленьким и тощим, на голову ниже своей спутницы. – Посмотрим, как вам понравится финал…

– Понравится. И не только мне. Поверьте старому театральному волку.

Во время их беседы Пронин меланхолично рассматривал партер, отметил активность Лифшица и его людей. «Да, не умеем мы еще работать тихо и незаметно. Железнов умел, только где он теперь… Скольких унесла эта проклятая война. Теперь вот возись с юнцами неотесанными…»

Малль спросил у композитора об истоках его творчества, о новаторстве в жанре оперетты, поинтересовался планами на будущее. Дунаевский отвечал тихо, вынужденное интервью смущало его. Он с готовностью вручил дипломату книжку с нотами, размашисто подписав первую страницу. После этого композитор удалился к своей спутнице. Малль, излучая улыбки, занял свое место.

– Замечательный, скромный, талантливый человек! – сказал он Пронину.

– Да, у нас не в ходу самореклама и позерство.

Пронин налил в бокал шампанское. Почему-то он не сомневался: террористических актов сегодня не будет. Но, вспомнив о недавних своих метаниях, он снова оглядел пол и бросил взгляд на рукав Малля. Что за черт! Запонка была на месте.

Пронин небрежно откинулся на спинку кресла, чтобы получше рассмотреть вторую руку швейцарца. На правой руке запонки не было! «Стоп. Десять минут назад все было наоборот. Это точно».

– Искусство сближает людей, – теоретизировал Малль. – Я уже почти забыл, что нахожусь в стране с иным социальным строем.

– Классика марксизма-сталинизма говорит совсем о другом, – ответил Пронин. – Искусство – это идеология правящего класса. Так что наше искусство сближает, пожалуй, трудящихся всех стран. А вы, господин Малль, причисляете себя к трудящимся?

– Я – общественный деятель, следовательно, тружусь в интересах общества, выразившего мне доверие. – Малль поднял руку, чтобы отбросить назад выбившуюся прядь надушенных волос.

– Браво, отменно. Хороший ответ.

Пронин восстановил в памяти то, что он заметил полчаса назад: ну да, конечно, тогда запонки не было на левой руке. Именно этой рукой Малль привычно заглаживал назад свои волосы. «Что это еще за чудеса в решете? Не руки же, в самом деле, у него поменялись местами, это же не протезы. Да и не фокусник этот Малль, а уважаемый дипломат. Но если он все-таки фокусник и пошел на этот трюк – значит, что-то в его запонках кроется! Тайный знак? Пароль, зашифрованный разговор? С кем? С послом ему переговариваться таким образом нет смысла – они и так могут уединиться в тиши посольства. Значит, в зале должен быть связной. Или связные. И почему здесь нет его секретаря?»

Теперь уже Пронин не мог думать ни о чем другом, кроме запонок дипломата. «Нельзя посвящать в это дело Лифшица и других. Они арестуют Малля, чего доброго, повяжут и Дунаевского, чтобы применить к нему свои бериевские методы дознания, аккуратные и болезненные. Все будет испорчено. Да, это загадка для одиночки, для майора Пронина».

– Господин Малль, – обратился он к своему подопечному, – а где же ваш секретарь? Он что, избегает посещать наши скромные культурные мероприятия?

– Да нет, отчего же? Юрген, правда, любит более динамичные зрелища. Футбол, атлетика… На худой конец – цирк или мюзик-холл. Но сегодня у него работа в посольстве. Вообще-то я жду его ко второму отделению, но, как видите, его все еще нет. Видимо, не успел закончить дела.

– А повар?

– О! – воскликнул Малль. – Этого в театр и на аркане не затащишь! Уж не знаю, в чем тут дело, видимо, что-то личное… Предположительно, он был влюблен в циркачку или артистку варьете, ну и – разбитое сердце навек… Нерастраченный жар сердца он теперь использует для приготовления бифштексов.

– Да, грустная история, – сочувственно проговорил Пронин.

– Но, как это часто бывает, сердечная драма способствует становлению таланта. Я бы даже сказал – гения! В данном случае – кулинарного гения.

– Ах, господин дипломат, это не очень дипломатично – так хвастаться своим работником. А ну, как мы его перекупим у вас?

– Нет, Джеймса нельзя купить! – рассмеялся Малль. – Можете мне не верить, но деньги его совсем не интересуют.

– Почему же мне в это не верить? – задумчиво проговорил Пронин.

– Ага, вот и гаснет свет.

Все второе отделение Пронин сидел как на иголках. Каждое движение в зале заставляло его напрягаться. Он едва сдерживался, чтобы не выдать волнение. Заставлял себя не оборачиваться на каждый звук в партере и других ложах; осторожно переводил взгляд на подозрительные участки; исподволь наблюдал за движениями рук Малля. Он отметил, что на их ложу время от времени кидают быстрые взгляды около двух десятков зрителей. Большая часть, он знал это точно, были работники Лифшица. Но некоторые были Пронину незнакомы. Эта неизвестность еще более усугубляла его подозрительность.

Малль же, в отличие от Пронина, чувствовал себя превосходно. Веселая оперетта оказала на него самое благотворное влияние. Он порозовел, воодушевленно аплодировал каждому удачному номеру. Особенно понравилась ему песенка озорной девчонки Пепиты – «Пепита-дьяволо», в которой явно слышались латиноамериканские ритмы. Он даже попросил Пронина перевести ему первые строки куплетов: «Чертову дюжину детишек растила дома матушка моя…».

Пронин немного повертелся в кресле еще перед спектаклем – и сразу заметил во втором ряду балкона адвоката Потоцкого. Он умел протискиваться на любую «валютную» премьеру! Все это время Потоцкий сидел тихо, как добропорядочный театрал.

К середине второго отделения восторг Малля достиг апогея. Он постоянно оборачивался к Пронину, ожидая от него подтверждения своих чувств.

Пронин натужно откликался на восклицания и цоканья Малля, думая совсем о другом. «Если что, надежда вся на Лифшица. Лишь бы он, дуболом, не оплошал».

И вот тут, когда сценическое действие окончательно перешло на оптимистические рельсы, когда победа добра над злом стала явной и бесповоротной, настроение Малля неожиданно изменилось. Что-то в нем надломилось. Пронин заметил, что дипломат посмотрел на часы, застыл на несколько секунд… И весь его восторг куда-то исчез. Он о чем-то глубоко загрустил.

Лифшиц, ведший наблюдение из будки осветителя, заметил, что переводчик Андрей еще до начала спектакля пересел от Малля к чете Хармишей. Это было непредвиденное обстоятельство – план зала с аккуратно расставленными на своих местах марками лежал перед ним. Молодой чекист счел перемещение переводчика условным знаком. Теперь нужно было выяснить, как отреагируют на него в партере.

Лифшиц отдал по цепочке приказ всем чекистам: отслеживать каждый взгляд в ложу. Вот и Вольф, секретарь Малля, куда-то запропастился. Так и не пришел в театр. Марка с его именем осталась не приклеенной к схеме. Что это? Маневры? Совершенно потрясло Лифшица посещение ложи Малля самим Дунаевским. Уж не в сговоре ли они? Малль – птица высокого полета, у него может быть старая агентура в СССР, о которой мы не знаем. Почему бы не Дунаевский? Хорошо, что шеф рядом и контролирует ситуацию. На крайний случай снайпер готов выполнить приказ – стрелять на поражение. «Метить будем в лысину композитора. Удобная мишень», – прикинул Лифшиц. На всякий случай он сказал Нечипоренко: «Следи за моей рукой. Если взмахну платком – нужно немедленно убрать Дунаевского. Стрелять в затылок». – «Есть, товарищ капитан!»

Опять же – незапланированная передислокация переводчика Андрея. Лифшиц, как и Пронин, ожидал самого худшего. Но оперетта подходила к финалу. «Неужели пронесет?»

Пронин боковым зрением отслеживал поведение Потоцкого. Адвокат не обращал на ложу Малля никакого внимания. Казалось, он поглощен опереттой!

Зрители были проинструктированы по поводу оваций: Малль должен быть уверен в полном успехе оперетты Дунаевского. Так и случилось: зычные крики «Браво!» и оглушительные аплодисменты раздались сразу после финального аккорда. Весь зал устроил овацию. Артисты вышли на сцену кланяться и пригласили Дунаевского. Когда он поднялся, показалось, что стены зрительного зала задрожали от раскатов грома. Композитор был счастлив: он и не представлял, какую небывалую клаку устроил ему майор Лифшиц!

Что такое отпуск?

В гостиницу Малль возвращался вместе с Прониным. После яркого света театральной рампы ночная Москва казалась темной и загадочной. Ехали как в колодце. На заднем сиденье автомобиля театралы лениво обменивались впечатлениями о премьере. Запонка швейцарца оставалась на прежнем месте, другой не было видно. Пронин хрипловато напевал навязчивый мотивчик из оперетты: «Ты видел все, морской соленый ветер…Трум-пум-пум».