Сотворение миров. Авторский сборник - Ольга Ларионова

– Сардина в Канарском рыбохозяйстве… – скептически протянул Солигетти, но на него уже не обращали внимания.

– М–да. Но пока я сомнениями маюсь, мои кибы–рыбари уже исходные позиции заняли и трал–самохват навстречу косяку распустили. Никто из вас в такое приспособление не попадал?

Жертв не нашлось.

– Это радует. Потому как из самохвата никому еще выбраться не удавалось. Для обитателей тверди земной, не имеющих представления о работе в море, поясняю: такой трал, пока он на борту, – это что–то вроде кишки с бахромой. Внутри кишки – миниатюрные биолокаторы, вроде цепочки сарделек, автоматически нацеливающиеся на ихтиомассу. С минимальными зачатками . вычислительных способностей. А наружный слой – растущий, он на определенном расстоянии от косяка начинает стремительно расширяться вверх и вниз и вырастает в сеть с нужными ячейками – эдакий кошель, готовый принять фронт косяка с максимальной эффективностью. Коррекция ячеек постоянна, так что ускользает только мелочь, коей и положено по несовершеннолетию свое догулять. Ну, да я уже начал цитировать учебник…

Лерой кокетничал: на всех лицах отражался живейший интерес.

– Итак, трал мой ведет себя, как китовая пасть: сначала раскрывается, а затем захлопывается, а вернее, зарастает в задней части. Рыбка, естественно, нервничает – у нее на консервную банку вроде ясновиденья, хотя ученые такую возможность и отрицают. Плещется она, сердечная, под тропическим солнышком, а я гляжу и понять не могу: или с моими глазами что–то приключилось на радостях от выполнения плана, то ли я такой рыбы никогда и видом не видал. Потому как блещет мой трал на одиннадцать тонн чистейшего червонного золота!

Он снова позволил себе паузу, и напрасно, потому что все невольно посмотрели в сторону Золотых ворот, хотя ничего червонного в них не было, так, тусклая бронза. '

– Ну, рыбку мою принимает сортировочный лоток, тоже не приведи вас на него попасть, и тут вся моя команда является на палубу, словно ее из кают ветром вымело. Потом ребята говорили, словно их что–то толкнуло, и шепоток послышался легонький, бормотанье такое бессвязное. И я тоже слышу: шелест. Сперва едва уловимо, словно ветерок по волнам пробежал, а потом все громче, все отчетливее: «Отпусти ты меня, старче… отпусти ты меня, старче… отпусти ты меня…» Все одиннадцать тонн разом шепчут!

– На сколько, выходит, каждая тянула? – прищурился Артур.

– Да граммов сто. Так, с карасика рыбка.

– Тогда это хор… На килограмм – десять штук, на тонну – десять тысяч, на весь улов – что–то вроде ста тысяч голов. Ничего не скажешь, должно впечатлять!

– То есть такое впечатление, что на меня вроде столбняка нашло. Но механики мои покрепче нервами оказались и сообразили, что к чему, со значительным упреждением. Я еще уши себе прочищаю на предмет галлюцинации, а в воздухе уже рыбьи хвосты так и мелькают. А навстречу им что–то летит обратно, из воды на палубу. Я поначалу и внимания не обратил, мало ли летучих рыб наши экспериментаторы развели: они давно уже лелеют планы такую промысловую рыбу сочинить, чтобы она навстречу кораблю шла, из воды выметывалась и без всякой сети сама в трюм порхала.

– Могу вас успокоить, – вмешался Келликер, – сия продукция все еще в перспективном плане числится.

– Я и не сомневался. Но мне–то на палубу сыпалась отнюдь не летучая рыбка. Потому как из рыбы первоклассное французское шампанское фонтаном не бьет.

– Ай–яй–яй!.. – не удержался Теймураз.

– Вот именно: ай–яй–яй. Правда, на нашем флотском языке это звучало несколько иначе. Выговорил я все, что в таком случае положено, хватаю одну рыбешку – царь водяной! Глаза – как у газели, масть – фазанья, и лепечет на совершеннейшем бельканто: «Отпусти ты меня, старче, в море…» – «Плыви, – говорю, – только чтоб на палубе ни единой бутылки больше не было!» Только моя голубка в океан–море шлепнулась, как – пок, пок, пок! – бутылки все произвели перелет за борт, а следом и все огнетушители выметнулись. Перебрала рыженькая.

– Вот что значит неточно сформулировать техническое задание, – простонал Солигетти, дрыгавший ногами от смеха.

– Ну, огнетушители мне боцман вернул, поскольку он за них отвечает. Но я как глянул за борт – там вода кипит: из глубин морских выплывает то одноместный планетоход конструкции «Ягуар – восемьсот восемьдесят восемь», то глубоководный гидрокостюм фирмы «Марссинтетик», и я нутром чую, что это еще только мелочи. И действительно, ка–ак трахнет нам что–то под самый винт, ну, думаю, конец нашей скорлупке со всем ее перевыполненным месячным планом, поскольку кто–то решил на Моби Дика живьем посмотреть. Только ошибся я. Всплывает по правому борту целая каланча со всякими лесенками, стрельчатыми окошечками да арочками. Закачалась она на волнах, сердечная, тут я ее сразу и опознал: в Пизе стоит такая, и уж какое столетье набок валится. Видно, кто–то из моих механиков – большой любитель архитектуры, решил ее выпрямить, да не оговорил место, вот она и появилась под собственным килем. Ну что же, тонет она в строго вертикальном положении (а куда ж ей деваться – тоннаж ведь свое берет!), а вокруг судна гуляет восьмерками всамделишный змей морской, метров на триста и весь изумрудно–зеленый, гадюка. И целая эстрада всплывает, а на ней, разинув пасть, победительница джазового фестиваля всех колец Сатурна с сопровождающим оркестром…

– Паноптикум, – не выдержала Серафина.

– Вам – паноптикум, а мне – самотоп. Приходится хватать второго карася и во всю ширину легких давать команду: «Руки за спину!!!» Пока моя команда очень, заметьте, нехотя приказ выполняет, я при помощи все той же рыбьей силы аннулирую все, не имеющее непосредственного отношения к морскому промыслу, затем рычу боцману: «Держать всех под гипноизлучателем, к рыбе не допускать!» – и ныряю в рубку.

– Был хоть излучатель–то?

– А, только кобура, да и в той боцман, сластена невероятный, финики держал. Да, вызываю я командующего флотилией, а тот полагает, что я опять с рекламацией на кибер–разведчика, и мне встречный выговор, повод ведь всегда найдется. Чтобы не кляузничал. Едва я сквозь его капитанский акустический заслон пробился, докладываю о сложившейся ситуации, а он в хохот. Не верит ни единому слову, но признает, что лихо закручено. Просит: потратьте, мол, одну никудышную рыбешку на второе солнце, поскольку при нескончаемом дне путина пойдет вдвое веселее. Зубоскалит, значит. Ну, выложил я все, камеру на сортировочный лоток направил, но крупного плана не получается. Золотые блики картину скрадывают. Убедила его только крупная золотая чешуя у меня на куртке. Задумался мой командир. Тут не то что годовой план, тут из океана в один момент рыбную солянку учинить можно. Одна беда: не в его правах и обязанностях такой приказ отдавать. Тут требуется начальство помасштабнее. Посему он оперативно связывает меня с капитан–директором объединения всех тропических флотилий.

– Тот, естественно, не верит…

– Как это вы догадались? Таки да, не верит. И показать ему ничего нельзя, потому как заседает он в Бубунимапишме – был такой город на понтонах, сейчас уже лет тридцать как пересадили его на какой–то атолл и переименовали в Мирный.

– А! – сказали все хором.

– Ну, я сейчас уже не помню, что я тогда с его капитан–директорским понтоном сделал, – крупную рыбку на то потратил, живучую… Поверили мне. Но опять же – ответственность! Как вы подсчитали, в среднем осуществимы сто тысяч желаний, и начинать надо, разумеется, с глобальных. А каких?

– Ну, я собрал бы президиум всемирной академии, как минимум, – глубокомысленно протянул Келликер.

– То есть доверить каким–то сухопутным деятелям то, что преподнес нам его величество океан? Ну, я посмотрел бы на моряка, который согласился бы с вашим предложением. А посему соединяет меня мой капитан–директор с самим Управлением Мирового океана, выше у нас, флотских, уже некуда.

– Это где флаг–президентом был Коркошко? – спросил Артур.

– Вот–вот, его тогда только назначили, а я его еще по Калининградской рыбной академии помню, он на четыре курса старше меня был, но когда я назвался, узнал меня сразу. Ну, думаю, хоть тут–то не придется долго убеждать… Не тут–то было. Я ему и про пизанскую башню, и про огнетушители, а он мне: «Ай–яй–яй, на рабочем месте и в разгар путины…» Ну, я прямо света белого невзвидел. Если я его сейчас не доконаю, то сделают посмешищем на два полушария, такие басни про меня начнут рассказывать. Потому командую уже привычно: «Боцман, рыбку!» Пихаю ее прямо в микрофон носовой частью, и она лепечет еле слышно: «Отпусти ты меня, старче…» – а в ответ хохот. Коркошко грохочет на всю океанскую акваторию.

– А вы бы на его месте не смеялись? – спросил Теймураз.

– На его месте я бы тоже смеялся. А он на своем месте мне говорит, и вполне резонно: у тебя, мол, там многодетная мать, она, ради того чтобы к своим сорванцам на пару дней в интернат слетать, и рыбьим голосом заговорить может… Логично. Но я на своем месте беру твердой рукой под жабры вышеупомянутый фольклорно–сказочный персонаж, даю ей некоторые указания, отчего ее прямо–таки дрожь пробирает, и швыряю в иллюминатор. «Товарищ Коркошко, – спрашиваю, – перед тобой на столе ничего не имеется?» – «Нет, две бумаги на подпись…» – и осекся. Потому как появилось перед ним то, что я рыбке моей заказал, и он без дыхания на это чудо смотрит.