Мальчик как мальчик - Александр Альбертович Егоров

выскакивал, матерясь и злобствуя. Садился снова, заводил мотор и дергал машину взад-вперед, рискуя сжечь сцепление. Я напрягался, упираясь сзади в его лоханку, пока за спиной не послышались шаги и еще одна пара рук не легла на крышку багажника рядом с моими руками.

Хорошо еще, дорога шла под гору. Взревев мотором и окатив нас рыжей грязью, «логан» вырвался из плена и от радости чуть не нырнул в канаву.

А я поскользнулся и схватился за тебя, а точнее, просто обнял за шею. Эпизод нужно было доигрывать до конца, поэтому ты поскользнулся тоже, и мы рухнули в грязь друг на друга, сопя и толкаясь. Наверно, таксист порядком охренел, глядя на это. Подошел к нам и даже не придумал, что сказать.

Мы поднялись.

– Это вы с похорон такие? – спросил водитель.

Ничего не скажешь, вопрос был законным.

– Всё кончилось, – ответил ты и вправду смутился. Только глаза почему-то блестели.

Водитель сплюнул.

– Для кого, может, и кончилось, – сказал он нелюбезно и почесал под мышкой. – А для кого продолжается. Да. Часы не ваши вон там лежат?

Я схватился за запястье. Ты нагнулся, вытащил часы из грязи, передал.

– По деньгам, наверно, как моя машина, – заметил водитель.

Он тоже не ошибся, этот нагловатый чувак. Но водил он плохо. У него явно не было опыта движения по дерьму. Ему бы в московский шоу-бизнес, подумал я.

– Ну, чего, поехали? – продолжал он. – Только садитесь сзади, пожалуйста. На места для поцелуев, ага… там седушки в целлофане.

Усевшись, куда он сказал, мы переглянулись. У нас не получалось больше грустить, и от этого было не по себе. Но мы ничего не могли с этим поделать. Наверно, так чувствуют себя соучастники удачного ограбления: да, охрана инкассаторов пристрелила нашего друга прямо на выходе, но мы-то живы, и сумки с долларами у нас в ногах, а самолет мчится в теплые страны.

А еще я почему-то вспомнил про Машку. Она ведь так и осталась с теми убитыми горем людьми. Не побежала за нами.

Вся в черном, она вдруг сделалась очень красивой. Гермионе тоже пошел бы траур, подумал я. Если бы леди Роулинг рискнула написать на материале «Гарри Поттера» готический роман.

«Готический роман? – повторил я про себя. – А что? Это интересно».

О чем думал ты – я не знал.

Вот так бедный рыжий Макс ушел из твоего спектакля. Твой последний друг, если только можно назвать дружбой то, что он так неудачно испытывал. У него не выросли крылья, и ему некуда было лететь. Разве что вниз, на асфальт. Еще одна мечта разбилась с печальным звоном.

Правильнее сказать, с глухим стуком и хрустом. Звон начался уже после, когда сонная вахтерша со страху врубила пожарную сигнализацию.

Отчего же мы не слышали этих звоночков? – думаю я сегодня. Почему не оглядывались? Мы были замкнутыми и ограниченными. Замкнутыми друг на друге и ограниченными от всех остальных.

Здесь я не могу удержаться от виноватой улыбки. В любом правиле есть исключения.

Глава 4. Продолжение предыдущей

После похорон Макса ты приехал ко мне. Заперся в ванной и включил воду. Потом вышел. Уселся в кухне на табуретку напротив. Положил руки на стол, а голову – на руки.

– Зачем он так, – произнес ты невнятно. – Объясни.

Я молчал. Что тут объяснишь, думал я.

Ты шмыгнул носом и продолжал:

– Он уже хотел… так сделать. Он мне признался однажды. На втором курсе. Ему тогда вообще театралка разонравилась. И некоторые преподы особенно.

– Я догадываюсь, почему, – сказал я.

В молчании мы пили вино. Курили у окна. В моей питерской конуре не было даже балкона.

В полпервого ночи ты отрубился на диване. А мне что-то не спалось. Я лежал, закинув руки за голову, и думал о разных невеселых вещах.

Театр – дьявольское искусство, думал я. Именно это слово. В русском языке оно очень точное. Дьявольское искушение.

И этот парень, Макс – он ведь влюбился не в тебя, а в твое искусство. В твой голос. В жест. В воображаемый образ. Думаю, ему больше всего хотелось, чтобы ты перестал быть воображаемым, чтобы ты стал грубым и простым, – этого всегда хочется таким ребятам, как Макс. Возможно, у него просто не хватило выдержки. Он уже вырос, и он не мог ждать. Это было дьявольским искушением, и он с ним не справился.

Князь Тьмы и не таких обманывал, – думал я, глядя в лиловое небо за окном, на синий фонарь луны, только что перешагнувшей за полнолуние.

Я поднялся. Неслышно прошел на кухню. Нашел в холодильнике немного вискаря. Разбавил ледышками.

Телефон тихонько звякнул: мне пришло сообщение.

«Можно мне к вам?» – написала Машка Кричевская.

Пару минут я соображал: на «вы» мы были или на «ты»?

Я глотнул, и мне стало весело. Это чувство было абсолютно невозможным, нечестным и безобразным. Как и то, что я сделал после.

А поступил я очень просто. Я вызвал для нее такси.

* * *

И спустя тридцать минут проводил в комнату. Перед этим было еще кое-что. В полутемной (свет я не решился включить) прихожей Машка нашла мою руку и тихонечко пожала. А затем, привыкнув к темноте, прижалась губами к моим губам.

Когда мы вошли, ты сидел на диване, встрепанный и все еще слегка пьяный, закутанный в плед. Луна заглядывала в окно. Точно такие лунные фонари висели над сценой на «Красных Воротах».

Ты поднял глаза на Машку. Вот так же Бездомный Поэт смотрел на Маргариту в последней сцене: недоверчиво, с голодным восторгом. Да и как еще можно смотреть на подругу самого дьявола?

Я взял со стола бутылку.

Девушка в дверях улыбнулась.

– Там очень холодно, – произнесла она. – Ветер. Мы проехали по мосту последними.

А я-то и забыл, что в Петербурге разводятся мосты до поздней осени. Машка приняла стакан из моей руки, и я заметил, что пальцы у нее холодные.

– Ну да, ты же с севера, – сказал я, чтобы что-то сказать. Прозвучало это странно, но вряд ли кто это заметил.

Ты поднялся на ноги – с клетчатым пледом в руках. Накинул его Машке на плечи. Спросил:

– Так теплее?

Она кивнула. Даже в полутьме я видел, как она раскраснелась. В мое время студентки театралки за компанию запросто пили даже водку, вспомнил я. Они ее пили как-то необычно, маленькими глотками, с видимым удовольствием.

Я взял пустой стакан. Вы оба не сводили с меня глаз. Будто чего-то ждали.

Моралист внутри меня… ничего он