Мальчик как мальчик - Александр Альбертович Егоров

– Макса нашли мертвым, – сказал ты потом. – Помнишь Макса Колесникова? Он выпал из окна. С двенадцатого этажа. Сегодня рано утром.

Бедный рыжий Рон, думал я. А мы-то совсем про тебя забыли.

– Не знаю, что сказать, – честно ответил я.

– И я.

Из твоих отрывочных фраз я узнал, как обстоит дело. А поставив правильно вопросы, узнал даже больше, чем ты хотел, чтобы я узнал.

Максу Колесникову не нужно было даже заглядывать в интернет, чтобы узнать о твоем триумфе. Ты сам позвонил ему. Вчера, после банкета. А может, и во время. Тебе нужен был слушатель, и ты никак не мог потерпеть. И подумать головой. И пожалеть его, в конце концов.

Выслушав твой пьяный хвастливый бред, он всё понял. Он не был глупым, этот Рон Уизли. Хотя актер из него получился бы неважный. Он смог бы играть только самого себя, вот только амплуа брошенного друга не пользуется спросом. Это надо ставить «Возвращение в Брайдсхед», думал я. Только сборов не будет.

Ну, а когда твой друг всё понял, решение пришло само собой.

Кажется, ночью он приехал к кому-то в университетскую общагу, в известную башню на Васильевском острове. Сказать, что в этот час он уже определился со своей участью, было бы неправильным. Будь кто-то из ваших друзей поумнее, или хотя бы повзрослее, что не одно и то же, – он решился бы не в этот день, а в какой-нибудь другой. Может быть, лет через десять.

А так, выпив со всеми, он вышел из комнаты незамеченным. Выбрался на лестничную площадку. В разбитое окно дул ветер с моря. Берег был не виден, только далеко внизу гаражи темнели, и цепочки фонарей отчего-то выглядели размытыми.

Он написал несколько слов маркером на стене. Ну, и шагнул.

Что это были за слова? И были ли вообще? Не знаю, не знаю. Я не настолько хорошо знаю психологию лучших друзей. У меня таких не было. Или не было уже очень давно.

– Я взял билет на дневной поезд, – сказал ты мне. – Извини. Я еду в метро. Сейчас связь пропадет.

Накатил гул и стук колес, как на «Красных Воротах», и ты отключился. Через секунду я понял, что связь тут ни при чем. Связь если и пропадает, то в тоннеле, а не на платформе. Опять ты врешь, подумал я вслед за этим.

До официальной премьеры оставалась неделя.

* * *

На третий день я начал беспокоиться. Я звонил, ты не отвечал. Один раз трубку взяла Маша. «Простите, Сергей, – вежливо сказала она. – Митя не может подойти».

И отключилась.

Тогда я решил, что неплохо бы проверить положение дел в Питере. Я ведь даже не видел постановку «Коллекционера» в «Балтийском Доме». Это стало убедительным доводом для Светки.

Она ничего не знала про тебя и про твоего друга. Я берег ее нервы.

Петрович вез меня в «Шереметьево». Всю дорогу в пробке мы промолчали. Лишь под конец Петрович взглянул на меня и спросил:

– А что, Сергей Владимирович, совсем ваш парень от рук отбился?

Интересно, откуда он знает, подумал я. А вслух сказал:

– У него проблемы. Личные.

– Кхм, – Петрович прочистил горло, но не сплюнул. – Не был он в армии. Там такие проблемы быстро решаются.

Я подумал: не много ли он берет на себя? А потом решил, что это вполне справедливо. У Петровича был сын лет двадцати и дочка помладше. У меня же не было никого.

– Митьку в армию не взяли, – сказал я. – У него эпилепсия.

– Это он нас всех до припадка доведет. Точно говорю.

Мы втиснулись на парковку, и Петрович пошел проводить меня до регистрации. Снимая ремень и ботинки на досмотре, я размышлял о том, что он сказал. Из-за рамки металлоискателя помахал ему рукой, улыбнулся. Он помахал в ответ.

В Пулково было пустынно и скучно. Стемнело; я не стал брать такси и доехал до «Московской» на автобусе. Я легко чувствовал себя питерцем, когда хотел.

Правда, на метро меня уже не хватило. Мне чертовски не хотелось спускаться под землю.

Выходя из такси возле дома, я зачем-то огляделся. Совершенно зря. Усмехнувшись, я поднялся в лифте к себе на пятый.

В квартире все так и осталось, как было, когда мы ночевали здесь в последний раз, после неоконченной партии в бильярд. Даже смятые пивные банки все так же валялись в ведре на кухне. Пришлось открыть форточку.

Вечерний купчинский ветер отдавал сыростью и мусором. Луна пряталась в облаках. Внизу светили фонари и бродили какие-то люди.

Твой телефон не отвечал.

Погоди, завтра я тебя разъясню, пообещал я почти вслух. По-любому разъясню.

Я взял в руки планшет. Хотелось отвлечься. Я поглядел, что делают друзья в соцсетях. Разобрал сообщения, кое-кому ответил. Потом довольно долго читал новости про нас: теперь в околокультурных пабликах высказывались те, кто ничего еще не видел, но уже не мог молчать.

Михаил Афанасьевич вертелся бы в гробу, как волчок, —с

написал один умник. Метафора была убогой: волчок не вертится, лежа на боку. Да и к чему это лицемерие? – думал я. Что за обращения по имени-отчеству? Автор что, пил водку на крышке булгаковского гроба?

Ладно. Они могли врать что угодно. Правда была в том, что я очень любил тексты, которые переиначивал. Думаю, автор не был бы в обиде на мои мэш-апы. Но я ненавидел дерьмокритиков, которые воспринимали мои действия всерьез. За редкими исключениями.

Напряженный нерв сюжета так и хочется порвать и посмотреть, какой получится звук, —

слегка покрасовался какой-то чел, а где-то ближе к концу поста посерьезнел и подытожил:

авторы сами не понимают, что за «Красные Ворота» они открыли. Это редкий случай, когда фарс может обернуться драмой. Только зрители ее уже не увидят. Они будут смотреть в другую сторону.

Я перечитал последние фразы еще раз. Я снова гадал, надо мне обижаться или нет. А пока я думал, на столе запиликал и заерзал телефон.

– Эй, – сказал я в трубку. – Ты где?

– У тебя свет горит, – услышал я. – Я позвонил предупредить. Вдруг ты в Москве, а квартиру грабят?

Выругавшись, я встал и откинул занавеску.

Длинная фигура под фонарем сдвинулась. И приветственно вскинула руку.

* * *

Ты стоял на лестничной площадке с банкой пива, еще одна торчала из кармана. Принес гостинцы, надо же.

Я глядел на тебя и молчал.

– Привет, – сказал ты, слабо улыбаясь.

Пропустив тебя внутрь, я запер дверь. Вернулся.

Ты сидел на скамейке в