Крымский Ковчег - Александр Прокопович

Эскалаторы жили своей отдельной жизнью. Каждый раз нужно постараться понять, чего ждать. Когда-то Антон пытался разобраться, наблюдая за самой лентой. Позже понял – наблюдать нужно за пассажирами. И не так уж важно, что лента вниз и лента вверх могут себя вести абсолютно по-разному. Так голосовые связки работают, даже если человек молчит. Можно осипнуть напрочь, просто послушав, как другие кричат. Едущие вверх против воли прикладывают к себе все то, что случается с теми, кто едет к ним навстречу. И сегодня был явно нелучший день – сходившие с эскалатора, в основном контрактники, сильно напоминали бегунов-марафонцев, только что пересекших финиш, – силы кончились, и воли к движению уже тоже нет, не нужна больше.

Стрельцов выдохнул и в одно движение запрыгнул на лестницу, бегущую вниз. Вначале рука зацепилась за перила, и только потом ноги коснулись резиновых ступеней. Эскалатор шел чуть быстрее обычного. Сначала. После трети пути ускорился, стал выгибаться, сразу почти незаметно, понемногу, пока не оказалось, что спуск прекратился, ступени спрятались, резиновая лента неслась прямо вперед, чтобы потом, почти под углом девяносто градусов, обрушиться вниз.

Удержался, вцепившись в поручень. Секунд десять до того момента, когда девяносто градусов превратились в сорок и можно было снова встать, а не висеть на резиновой кишке, гадая, что случится раньше – эскалатор успокоится или руки ослабнут?

Напоследок эскалатор резко ускорился, когда Антону не хватало какого-то метра до схода на платформу. Не сошел – вылетел. Грех жаловаться – руки болят, а так – ни царапинки. Вверх обычно без приключений поднимает, так что дальше будет легче.

Стрельцов едва успел отойти, когда на гранит платформы одно за другим вынесло два тела. Контрактник и то ли торговец, то ли турист-дикарь, видно, не удержались где-то на спуске – тела ехали до платформы уже без сознания. Стрельцов не обернулся. Знал – этим уже не помочь. Два человека за его спиной медленно погружались во вдруг ставший мягким и податливым гранит, и неважно – живы эти двое или нет, если и живы, то ненадолго – на двести сорок секунд.

Метро до сих пор Антона не подводило. Скорее всего, дело было в происхождении – ребенок большого города, он с детства чувствовал себя частью монстра. В шесть лет было важно ехать в вагоне не держась, сходить с эскалатора не глядя, узнавать о приезде поезда по только-только наметившемуся запаху смолы, пропитавшей шпалы, – поезд выдавливал впереди себя по туннелю воздух, наполненный этим ароматом странствий…

Сейчас питерское метро уже не казалось клоном московского, и глупых фантазий о том, чтобы сесть на станцию в Москве, а выйти в Питере, уже не было. Круглых вагонов с круглыми непрозрачными плафонами – какой-то странной тоски советского дизайнера по идеальной женской груди, которые оставались молочно-белыми, пока не горели, и выстраивались десятками огненных сосков, стоило машинисту зажечь свет, вагонов, в каждом из которых висело две изящные трости – стоп-крана и аварийного открывания дверей, и, кажется, вручную окрашенных стен, вдоль которых устроились – так и хочется сказать литерные – диваны с мягкими подушками… такого в Питере уже нет. В подземельях Северной столицы все квадратное, пластиковое, легко моющееся, составы – один большой вагон, выгибающийся гармошками, каждый запросто наберет пассажиров на пол-«Титаника». В Москве поезда, кажется, даже еще постарели, новые сгинули, каждый изгиб стальных перил в вагоне тянет на премию за изысканность форм, каждый – будто из учебника по топологии.

Двери прибывшего поезда чуть приоткрылись – Антон не рискнул. Только если откроются до конца, тогда, даже если начнут вновь закрывать, – успеешь, если сунуться вот в такие, полуоткрытые, – стиснут, зажуют, а поезд свернет в боковой туннель, где уже ждут рискнувшего.

Двери, словно заманивая, открылись до конца, только слегка подрагивают. Стрельцов ждал. Если уж поезд решил играть, лучше пропустить. Двери с грохотом захлопнулись, сила удара была такой, что и резина на кромке створок не спасла бы – ребра вбило бы в легкие. Поезд рванул с ускорением, которого должно было хватить, чтобы еще до следующей станции набрать вторую космическую скорость. Антон посочувствовал пассажирам – сиденья в вагонах слабо приспособлены для ускорений и торможений.

Следующий поезд подошел, тщательно маскируя свой характер. Плавно замедлил ход, раздвинул створки с явным усилием – мол, смотри, еле двигаются. Стрельцов не шагнул – влетел, чтобы не дать ни шанса, обе ноги оказались внутри вагона почти одновременно. Створки даже не дернулись. Поезд солидно постоял еще минуту и так же неспешно начал ускоряться.

Как обычно, мест хватало. Как обычно, выдраенный, стерильный – хочешь, ложись на пол – ни пылинки, старый мытищинский вагон с мягкими диванами – легко садится, трудно вставать. Антон пристроился в углу у вогнутого стекла. Если смотреть в глубину-черноту туннеля, можно решить, что ничего с Москвой не случилось, сейчас поезд доедет до нужной станции, встретит толпу на перроне – тысячи торопящихся на работу и не представляющих, что в этом городе может быть трудно не жить, а оставаться в живых.

Стрельцов задремал. Три перегона проскочили, слились в один. Двери были еще открыты, но стартовать было поздно. Можно было проехать еще одну станцию и вернуться. Только это кажущаяся простота. В Москве такие фокусы чреваты. Как-то Антон попытался проехаться по Кольцевой. На двадцатой станции сдался. Кольцевая все никак не хотела замыкать кольцо, поезд пошел вразнос, мигрируя между линиями.

Антон из положения сидя выпрыгнул в сторону дверей, успел оттолкнуться ногой и уже совершенно отчаянной рыбкой влетел между уже начавших сходиться створок.

Куда делась медлительность состава. Створки пошли навстречу друг другу с решительностью спущенной тетивы, и Антон сделал невозможное. Еще в полете, распластанный в воздухе, открытый для любого удара, – умудрился поджать ноги, уйти от захвата. Удар о перрон был легким. Не потому, что Стрельцову удалось как-то сгруппироваться. Просто вагон сделал то, чего Антон уж никак не ожидал: стальное чудище, уже не успевающее поймать Стрельцова створками, выпустило побеги – и цепкие усики, вооруженные десятками крючков, вцепились в ноги беглеца. Фактически Антон просто не смог упасть, он висел в воздухе, подвешенный за пойманные ноги, а поезд уже пошел, и руки Стрельцова бесполезно скользили по граниту. Сначала он переломает все кости о металлический поручень в конце перрона, а затем его расплющит в начале туннеля. По крайней мере все должно произойти довольно быстро.

Поезд притормозил: видно, скорая смерть Антона радовала состав не так сильно, как его же гибель, но медленная.

Когда-то давно в платформу, сантиметрах в десяти от края, вмонтировали фонари. Работающими их Антон не видел, но подозревал, что, зажигаясь, они должны были убеждать пассажиров держаться подальше от края. Стекло, которое прикрывало столь человеколюбивое устройство, было крепким и старалось выдержать любые усилия по выковыриванию. Видно, все же не любые. Поезд подтягивал Антона к месту, где от фонаря осталась только дыра. Маленькая, сантиметра три глубиной – толком не уцепиться, а даже если и уцепиться? Даже сто Антонов, уцепившихся за сто дырок в платформе, не остановили бы поезд.

Антон попытался сделать другое. Он не цеплялся, он оттолкнулся одновременно выпрямленными ногами и на мгновение зацепившейся за дырку рукой. Оттолкнулся, чтобы крутануться вокруг своей оси. Усики, державшие его, кручения не выдержали – выпустили жертву. На этот раз падение было мощным. Головой вперед и вниз.

Повезло – не отключился, только соображал трудно и немного. Встал на ноги, слегка покачиваясь, все еще не веря в то, что жив, и побрел к выходу. Эскалатор в виде исключения работал, как в лучшие, давно забытые времена, – без неожиданностей. Без сюрпризов обошлось и на поверхности, Антон добрался до Периметра без намека на тревогу. Москва побрезговала забрать оглушенную жертву, вероятно, хотела получить исключительно свое в борьбе.

Антон прошел Периметр, не замечая рыскающих пулеметов, не вглядываясь в тонированные забрала таманцев, сел в машину и на автопилоте проехал лабиринт минных полей, ни разу не сбавив скорость, – страх, поселившийся где-то сразу за бровями, упрямо толкал вперед. Страх не за себя: откуда-то знал – он не вырвался, его припугнули и отпустили. Чтобы вернулся. Значит, дома что-то не так. Что-то совсем плохое.

На трассе Стрельцов заставил «хонду» вспомнить молодость – старушка подергивалась, дребезжала, но держала сто двадцать километров в час. Антон сбавил скорость уже в Питере на Лиговском, выруливая к стоянке. Припарковался в одно движение, вылетел из машины, хлопнув дверцей так, будто с разбитыми стеклами она ему больше нравилась.