Дар - Даниэла Стил

— Пожалуйста, не уезжай… пусть они тебя никуда не отправляют… как бы ты ни провинилась, наказание не может быть таким ужасным… Мэрибет, что бы ты ни сделала, я тебя прощаю… я так люблю тебя… не уезжай…

Мэрибет была единственным человеком, с которым Ноэль могла поговорить по душам.

Мама была слишком беспомощной и всего боялась, отец — слишком суровым, чтобы прислушиваться к ней, брат — слишком эгоистичным и недалеким. Только с Мэрибет девочка могла обсуждать свои проблемы, а теперь она покидала дом.

Бедные сестры проплакали всю ночь, лежа вдвоем на узкой кровати и прижавшись друг к Другу.

Очень скоро — скорее, чем обычно, — рассвело, и в девять часов отец положил чемодан дочери в багажник своего грузовичка. Мэрибет стояла у крыльца и смотрела на мать, страстно желая, чтобы у той достало сил запретить отцу прогонять дочь из дома. Но она прекрасно знала, что мама на это неспособна.

Они обнялись. Господи, как Маргарет Робертсон хотелось, чтобы ее дочь могла остаться дома, чтобы произошло чудо и оказалось, что все это было простым недоразумением.

— Я люблю тебя, мама, — глухо сказала Мэрибет, крепко прижавшись к матери.

— Я обязательно приеду к тебе, Мэрибет, я обещаю, — шепнула мать.

Подступившие слезы мешали Мэрибет говорить, и она только кивнула. Ноэль плакала в открытую, умоляя сестру не уезжать.

— Ну-ну, перестань, я скоро приеду. — Мэрибет пыталась храбриться, но в конце концов сама разрыдалась. — Я скоро вернусь.

К Рождеству. Вот увидишь!

— Я люблю тебя, Мэрибет! — крикнула Ноэль вслед отъезжающей машине.

В этот момент на крыльцо вышел и Райан, но ничего не сказал, а только помахал рукой.

Отец повез ее к пункту назначения кратчайшим путем, через центр города.

Монастырь показался Мэрибет зловещим и угрюмым. Отец даже не стал заходить внутрь, передав дочери ее небольшой чемодан прямо на ступеньках.

— Береги себя, Мэрибет.

У нее не поворачивался язык, чтобы сказать ему что-нибудь ласковое на прощание.

Отец мог бы обойтись с ней помягче, он мог бы попытаться понять ее и простить. Он мог бы вспомнить свою молодость и те ошибки — пусть не таких ужасные, — которые он совершал. Но ее отец не был на это способен. Он не мог подняться над самим собой и над своей чудовищной ограниченностью.

— Я буду писать тебе, папа, — сказала Мэрибет.

Отец долго не отвечал ей, потом молча кивнул.

— Сообщай матери о том, как ты себя чувствуешь. Она будет волноваться.

Мэрибет хотела спросить, будет ли он волноваться тоже, но не решалась задавать ему подобные вопросы.

— Я тебя люблю, — тихо сказала она, когда отец уже спускался по ступенькам, но он даже не повернулся к ней.

Когда машина тронулась, он поднял высунутую в окно руку, но не бросил на дочь прощального взгляда.

Мэрибет нажала на кнопку звонка.

Дверь долго не открывалась, так что ей даже захотелось бегом спуститься по ступенькам я отправиться домой, но дома у нее теперь не было. Она понимала, что родители не пустят ее обратно, пока все это не кончится.

Наконец показалась молодая монахиня.

Мэрибет назвала свое имя, монахиня кивнула, забрала у нее чемодан, впустила девочку внутрь, и тяжелая железная дверь монастырского приюта захлопнулась за ней.

Глава 3

Монастырь Сестер Милосердия был похож на темную, мрачную пещеру. В этом унылом месте Мэрибет в первый же день обнаружила еще двух подруг по несчастью. Обе они были из маленьких соседних городков, и истории всех трех девушек мало чем отличались друг от друга.

Они были уже на сносях; одна из них, нервная семнадцатилетняя девушка, уже на второй день пребывания Мэрибет в монастыре родила девочку, которую немедленно забрали, чтобы отдать сгорающим от нетерпения приемным родителям.

Молодая роженица даже не увидела своего ребенка.

Весь этот процесс показался Мэрибет варварским, как будто это была какая-то грязная тайна, которую надо было скрывать.

Другой будущей мамаше было всего пятнадцать, и она со дня на день ожидала начала схваток. Обе девушки ели и молились вместе с монашками, и разговаривать им разрешалось только в определенные часы. Мэрибет была потрясена, когда узнала, что будущего ребенка ее соседки по комнате должен усыновить дядя девушки; несчастная выглядела очень жалко и страшно боялась родов.

Вечером пятого дня пребывания в монастыре Мэрибет услышала ее дикие крики. Это продолжалось двое суток; монахини бегали по коридорам как угорелые, пока в конце концов юную роженицу не забрали в больницу, где ей сделали кесарево сечение. Мэрибет сказали, что девочка больше в монастырь не вернется, но ребенок — мальчик — родился здоровым.

Теперь, когда обе ее сверстницы исчезли, ей стало еще более одиноко. Мэрибет очень надеялась на прибытие других грешниц, потому что поговорить ей было совершенно не с кем.

При любой возможности она читала местную газету и через две недели после приезда обнаружила там объявление о свадьбе Пола и Дебби. От сознания того, что у счастливых новобрачных медовый месяц, а она сидит здесь, в этой тюрьме, расплачиваясь за один-единственный вечер на переднем сиденье машины, Мэрибет чуть было не впала в отчаяние.

То, что она должна нести это тяжкое бремя одна, казалось ей страшной несправедливостью, и чем больше она об этом думала, тем яснее осознавала, что долее оставаться в монастыре она не может.

Хотя ей некуда и не к кому было пойти, выносить давящее монастырское благочестие она не могла. Монахини обращались с ней довольно снисходительно, правда, не забывали брать с нее деньги, и она уже успела заплатить им сто долларов. У нее оставалось еще семьсот и шесть месяцев до появления на свет ребенка.

Мэрибет понятия не имела, куда податься, но это существование в монастырских стенах, откуда ее не выпускали, словно она была узницей, угнетало ее. Еще несколько месяцев беременности, родовые муки, расставание с ребенком и возвращение к родителям опустошенной и измученной — это была слишком чудовищная плата за ее глупость.

Она хотела куда-нибудь уехать, жить своей жизнью, работать, завести друзей. Да и нужно-то ей было совсем немного — чуть-чуть свежего воздуха, шума, голосов, вообще людей. А здесь Мэрибет находилась под постоянным гнетом и ощущала себя преступницей, чей грех неискупим. Даже если это действительно было так, ей все равно не должны были отказывать в солнечном свете и радости.

Мэрибет не знала, почему это с ней произошло; возможно, период ожидания ребенка должен стать для нее уроком, который она усвоит на всю жизнь, даром судьбы, который нельзя упускать, временем, которое не должно быть потеряно. Вопреки уверениям монашек, беременность не могла быть таким ужасным наказанием, и вскоре Мэрибет сказала настоятельнице, что уезжает.