Неоконченное путешествие Достоевского - Робин Фойер Миллер

сливается с настоящим, становясь столь же близким[48]. Более того, рассказчики «Записок» и эпилога «Преступления и наказания» одинаково описывают течение времени в остроге: подробно говорится о первом годе тюремной жизни, тогда как остальные года раздвигаются или сжимаются почти до нуля. Но Раскольников понимает то, что Горянчиков и другие арестанты в «Мертвом доме» могли ощущать только бессознательно и с трудом выражали через свои свободные занятия «искусством для искусства»: «Вместо диалектики, – думает Раскольников, или, по крайней мере, мы должны считать, что он так думает, – наступила жизнь, и в сознании должно было выработаться что-то совершенно другое» [Достоевский 8: 422]. Жизнь заняла место логики.

Глава 3

«Преступление и наказание» в учебной аудитории: слон в саду

…гул и жужжание подразумеваемого.

Лайонел Триллинг. Манеры, нравы и роман

…всем человекам надобно воздуху, воздуху, воздуху-с… Прежде всего!

Свидригайлов в «Преступлении и наказании»

Вчера мне один человек сказал, что надо воздуху человеку, воздуху, воздуху! Я хочу к нему сходить сейчас и узнать, что он под этим разумеет.

Раскольников в «Преступлении и наказании»

Вот исполните-ка, что требует справедливость. Знаю, что не веруете, а ей-богу, жизнь вынесет. Самому после слюбится. Вам теперь только воздуху надо, воздуху, воздуху!

Порфирий Петрович в «Преступлении и наказании»

Роман «Преступление и наказание» (1866) занимает центральное место и в творчестве Достоевского, и в нашей монографии. В настоящей главе я прибегну к подходу, отличающемуся от того инструментария – пристальных прочтений, критических оценок и размышлений, – который использую в других главах. Хотя основное внимание будет уделяться изменениям и качественным трансформациям убеждений, столь важным для личности и творчества Достоевского, я попытаюсь предложить прочтение романа, связывающее его с настоящим и, в частности, с реальным пространством и атмосферой университетской аудитории. Таким образом, данная глава, при всей ее «приземленное™» и практичности, так же важна для раскрытия темы нашего исследования, как и «Преступление и наказание» – для творчества Достоевского.

Романы живут не только на ограниченном пространстве печатной страницы, они преломляются и видоизменяются в воображении каждого читателя. Но романы обретают жизнь также в разговорах и обсуждениях – и чаще всего это происходит в учебной аудитории. Студенты и преподаватель или любое сообщество читателей, собравшееся для обсуждения романа, неизбежно переосмысляет его особым образом. Эти разговоры и дискуссии, хотя и не являются сами по себе перформансами, все же содержат перформативные элементы в том смысле, что роман на протяжении обсуждения оживает в словах и жестах нескольких читателей одновременно. В такие моменты текст буквально оказывается мячом «в игре»; он обретает тот «воздух», о котором так много говорится в самом романе – в диалогах с участием Раскольникова или в тех отрывках разговоров, которые он подслушивает[49]. В итоге произведения художественной литературы обретают жизнь как в общественной, так и в частной жизни.

Хотя многие из нас, литературоведов, одновременно являются преподавателями литературы и в силу профессии часто сталкиваются с трудностями в аудитории, мы не склонны писать о действительных проблемах изучения литературного произведения в классе[50]. Этот предмет почему-то считается неважным, находящимся за пределами интересов интеллектуалов и бесполезным для более глубокого и содержательного прочтения того или иного текста. Впервые обращаясь к этой области, я убеждена, что данная деятельность – размышления о художественном произведении на фоне опыта тех, кто впервые его прочел или совместно интерпретирует, – важна сама по себе. В настоящей главе, посвященной столь прозаичной теме, как преподавание «Преступления и наказания», рассматриваются также прагматические и более широкие контексты изучения литературы в университетах и вопросы судьбы чтения в целом.

Мы уже видели, что Достоевский большую часть своей жизни активно участвовал в общественной жизни; кроме того, он с интересом относился к критическим дискуссиям о своих произведениях, участвовал в полемике о них. Он считал, что его проза напрямую связана с событиями недавнего прошлого, настоящего и будущего. Более того, «Преступление и наказание» – это роман, посвященный тем идеям и словам, которые вихрем кружили в воздухе – по большей части в петербургском воздухе, печально известном своей духотой. И потому тем более уместно взглянуть на сегодняшние метаморфозы романа в атмосфере наших классных комнат, подчас столь же душной. Затхлый, потенциально заразный воздух, который впитал этот роман, выходит из него и наружу.

Нетрудно показать, что современная культура изобилует болезнями, экстремизмом, идеологией и отчаянием точно так же, хотя и на другой манер, как и художественные миры Достоевского. Отношение сегодняшних «девственных» читателей к «Преступлению и наказанию», как и отношение первых читателей 1866–1867 годов, все еще оказывается пугающе живым: роман волнует и шокирует их несмотря на то, что мы почти ежедневно с помощью телевидения погружаемся в криминальные драмы с участием полиции, мафии и т. д., что, по идее, должно было бы снизить нашу чувствительность к подобным историям[51]. Почему же этот роман продолжает оказывать на нас столь сильное влияние? Если в нашем обществе чтение художественной литературы фактически находится под угрозой исчезновения, то станут ли в будущем читать такие тексты, как «Преступление и наказание»? Помогут ли они сохранить культуру чтения? Достоевский всегда охотно обращался к подобным практическим вопросам. Так же следует поступать и нам.

Существует ли опасность исчезновения чтения?

Как мне кажется, в Соединенных Штатах эта опасность действительно существует. В июне 2004 года Национальный фонд искусств выпустил отчет, озаглавленный «Чтение в опасности». Этот всеобъемлющий документ основан на большом статистическом опросе, проведенном Бюро переписи населения США: было опрошено 17 тысяч взрослых, принадлежащих к большинству демографических групп. Результаты оказались, мягко говоря, отрезвляющими. В отчете говорится: «Впервые в современной истории литературу читает менее половины взрослого населения, и подобные тенденции к заметному сокращению охватывают и другие виды чтения». Исследователи отмечают, что «скорость падения показателей усилилась, особенно среди молодежи», и приходят к неутешительному выводу: «На карту поставлено нечто большее, чем чтение»[52].

Отчет «Чтение в опасности» указывает на то, что печатная культура

основана на незаменимых формах сосредоточенного внимания и размышления, стимулирующих сложные идеи и формы коммуникации. Утрата подобных интеллектуальных способностей – и многих видов преемственности, которые эти способности делают возможными, – означала бы культурное обнищание [RAR 2004: vii].

Это не означает, что чтение художественной литературы уже не является существенным компонентом нашего досуга: в отчете говорится, что доля читающих людей выше, чем доля тех, кто участвует в большинстве культурных, спортивных и развлекательных мероприятий, за исключением просмотра телепрограмм,