Тайные врата - Кристин Керделлян

Хозяйка провела нас в гостиную – уютную комнату с ивовой мебелью, большими подушками и занавесками из бежевого полотна.

– Хотите что-нибудь?

Мадам Костелло была моложе, чем ее умерший муж. Окончила университет, факультет литературы в Эксе. Одета без фантазии, как многие учительницы: серая юбка, серая кофта, белая рубашка.

– Чай, с удовольствием, – ответила Катрин.

– Вам, месье?

– Колу-лайт, если у вас есть.

– Да, для внуков. Я часто им говорю, что американцы нас ею травят…

Она изъяснялась без обиняков. По сути, суховато, но в голосе все же слышался намек на веселье – несомненно, из-за южного акцента. Это ты познакомила меня однажды с особенностями произношения в разных регионах Франции. Ты говорила, что в прованском акценте слышна музыка Вивальди, даже если говорящий бранится.

Бландин Костелло быстро вернулась с напитками и сухими кексами. Поставила тарелку на низкий столик и села на край кресла. Обычная вежливость по обстоятельствам.

– Хорошо добрались?

– Да, прекрасно. Поезд пришел вовремя. И ехали через заснеженные поля. Ваш TGV – такое чудо! Правда, Дэн?

В силу необходимости Катрин называла меня по имени. Но попытка оживить беседу провалилась. Бландин Костелло вставила реплику:

– Чудо, несомненно, только вот американцы у нас так ни одного и не купили.

За иронией я уловил негатив, который французы порой испытывают к моим соотечественникам.

– Да, знаете, американцы ничего не понимают во французском гении! – вежливо ответил я, отпивая колу.

Бландин Костелло запротестовала:

– Гении? Вы считаете TGV гениальным? Доехать до Парижа в два раза быстрее? Мне лично плевать на возможность доехать до Парижа в два раза быстрее! Чем реже я туда езжу, тем лучше себя чувствую! Французский гений – это не TGV. Это Шатобриан, Виктор Гюго, Матисс…

– И Ленотр, – добавила Катрин.

– Так считал мой муж…

Но шведская хранительница ухватилась за возможность продолжить тему разговора:

– Что ж, мадам Костелло, я благодарю вас, что приняли нас в таких обсто…

– Ничего, мы уже говорили об этом по телефону. Знаете, Мишель был бы рад, если бы вы приехали повидаться с ним пораньше.

– Знаю, мне ужасно жаль. Это был очаровательный человек. Великий исследователь. Я познакомилась с ним два года назад на конгрессе, и на меня огромное впечатление произвели его труды.

– Было бы вас больше, тех, кто интересуется работой Мишеля! Он был такой тонкий. Потрясающий исследователь. В последние месяцы он вплотную подошел к решению. Но болезнь помешала… Время решало все, ведь он не мог больше ходить в сад. Знаете, он понемногу терял зрение.

– Нет, я не знала, – пробормотала Катрин.

Воцарилось неловкое молчание. Бландин Костелло поднялась с явным раздражением. Я почувствовал, что Катрин не стоило уходить от сути дела.

Наша хозяйка, подойдя к камину, внезапно повернулась ко мне:

– А почему вы интересуетесь Версалем?

Пора рассказать, как я страстно увлекаюсь королями Франции, о вопросах, о планировке парка, о сомнениях по поводу положения Аполлона, о поездке в Стокгольм. И о том, что стало уже навязчивой идеей: «Вписал Ленотр в расположение сада математическую формулу, доказывающую существование Бога, или нет?»

И я начал говорить. Едва я произнес фразу «божественная теорема», как Бландин Костелло вздрогнула.

– Так вы знаете про формулу! – сказала она, глаза ее забегали, словно она внезапно испугалась, что нас подслушивают. – Но муж говорил, что никто не знает… Он не хотел о ней говорить! Даже со мной: он никогда не показывал мне саму формулу. Говорил, что…

Она остановилась и села в кресло, чтобы опереться на спинку, словно пытаясь прийти в себя.

– Да, так что он говорил? – выдохнула Катрин.

– О, будете смеяться. Он говорил, что это может принести несчастье. Как проклятие Тутанхамона, знаете, да? Или Отци…

Ты следила за этой историей, нет? В 1991 году в снегах Альп нашли Отци, мумию, и с тех пор шесть человек, которые нашли его, погибли кто от несчастного случая, кто от внешне вполне естественных причин. С тем любителем гор, Гельмутом, во главе.

Я подумал: чтобы проводить параллели с Тутанхамоном и Отци, архитектор должен был немного спятить.

– Хотите сказать, что другие люди до него открыли формулу и все они мертвы? – прошептала Катрин.

Бландин Костелло покачал головой.

– Я не знаю. Открытие насчет Бога он сделал не больше шестнадцати-восемнадцати месяцев назад. Может быть, он искал отговорки, чтобы не говорить о нем, учитывая то, как были приняты его предыдущие открытия… Знаете, он двадцать пять лет стучался во все двери. Хранители Версаля, понятное дело, министр культуры, политики в Париже, пресса, журналисты – никто не принимал его всерьез.

– После открытия лестницы ничего не изменилось?

– Ни капли. Поверьте, понадобилась бы настоящая революция, чтобы эксперты посмотрели по-новому на свой Версаль. Они считают, что знают его наизусть просто потому, что придирчиво изучили счетные книги.

– Счетные книги? – спросил я, боясь, что неверно ее понял. – Что именно вы имеете в виду, Бландин?

Катрин ответила вместо нее по-английски:

– Французские историки восстанавливают историю Версаля, опираясь на записи затрат, потребовавшихся на постройку и реконструкцию дворца и садов. Кольбер, премьер-министр Людовика, вел точный и подробный учет. Так что можно узнать, как день за днем здесь подрезали боскет, там пересаживали деревья…

– Но проблема в том, – продолжила по-французски Бландин, – что стройка, не указанная в книгах, автоматически признается несуществовавшей!

Она начала постукивать пальцами по подлокотнику кресла, как бы призывая меня в свидетели.

– Даже после открытия лестницы они делали вид, что Мишеля не существует! Во всяком случае, так я считала до сих пор. Потому что потом мне показалось, что дело приняло совсем другой оборот.

Бландин Костелло наклонилась назад и показалась внезапно более хрупкой в своем большом ивовом кресле. Она продолжила:

– Я ни в чем не уверена. Между тем… Мишель регулярно работал на общественных стройках, но в течение десяти лет после этого не получил ни одного государственного заказа. Большинство заказов, которые, по логике вещей, должны были попасть к нему, ускользнули из-под носа. – Вдова съежилась в кресле: – Это подорвало его здоровье. Три года назад у него усилились головные боли. Но опухоль обнаружили только год назад. Затем все развивалось очень быстро…

Я прекрасно понимал отчаяние Костелло, но начинал терять терпение. Катрин знала меня не так хорошо, как ты, однако почувствовала мое раздражение. Все то же покачивание вперед-назад, которое меня выдает.

– Мадам Костелло, как я сказала вам по телефону, у нас мало времени. Нам надо уехать на TGV в шесть вечера. Месье Баретт должен обязательно быть в Париже сегодня вечером. И мы не хотим слишком долго вас беспокоить. Можно мы взглянем на архивы вашего мужа?

– Вы за этим сюда приехали. Пойдемте. Идите за мной. Это наверху, в голубятне.

Голубятней назвалась мастерская Костелло под крышей. Маленькая комнатка вроде мансарды, набитая всякой всячиной: макеты и скатанные в рулон планы, прислоненные к стенам. На стеллажах дюжина архивных папок в алфавитном порядке. Под окном кушетка, обитая вытершимся красным бархатом.

– Вот, здесь все, что есть, – объявила Бландин, указывая на полку с дюжиной картонных папок, от руки черными чернилами помеченных «Версаль». – Я ничего еще не открывала, не было времени… или смелости.

Стол был полностью завален. Бландин Костелло отодвинула несколько рулонов, покрытых пылью.

– Вот. Располагайтесь здесь. Можете все посмотреть. Прошу только ничего не выносить. Если хотите сделать фотокопии, используйте мой телефон-факс.

Я улыбнулся. Прежде всего от жалости, когда увидел этот телефон-факс на куче пожелтевших номеров Monde. Ни компьютера, ни сканера – ничего. Архитектор со своей аурой поэта, которая так нравилась женщинам, был, наверное, из тех динозавров, кто может часами рассуждать об «обезличивании письма» и «бесплодии мысли», вызванных использованием компьютера.