Письма, телеграммы, надписи 1927-1936 - Максим Горький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дорогой друг — крепко жму Вашу руку, так рад за Вас! Но — почему Вы написали на книге «примите мой последний труд»? Вы — устали? Вас раздражают цензора и критики? От усталости Вы отдохнете, а на критиков не надобно обращать внимания. Зачем они Вам? Ваша книга найдет себе дорогу.
Нет, Вам придется писать еще что-то, такое же монументальное, как «Разин». Вы уж «обреченный».
Обнимаю Вас, дорогой А. П. Будьте здоровы!
А. Пешков
15.I.27.
Sorrento.
846
Н. Д. ТЕЛЕШОВУ
4 февраля 1927, Сорренто.
Дорогой Николай Дмитриевич —
о Н. Г. Гарине напишу и пришлю Вам к марту, а вернее, к 19-му апреля. Буду очень рад хорошо вспомнить о нем.
Как Вы живете? Что же, писать совсем перестали? Читал в «К[расной] н[ови]» Ваши воспоминания, славно Вы написали, но — мало, слишком сжато, мне кажется. Ваши «Среды» имели очень большое значение для всех нас, литераторов той эпохи, и когда я дочитал до конца Ваши записки, то подумал: вероятно, он не все опубликовал, что хотел. Так?
Дорогой Н. Д., нет ли у Вас лишнего экземпляра книги «На тройках»? Если есть — не пришлете ли? Мне бы она и на пользу и для удовольствия нужна.
А «беллетристику» не пишете совсем?
Крепко жму руку. Будьте здоровы.
А. Пешков
4.II.27
Sorrento.
847
Н. М. ХАНДЗИНСКОМУ
26 февраля 1927, Сорренто.
Уважаемый Николай Михайлович!
В 1890 г. я жил в Н.-Новгороде, а в Чарджуе и Ашхабаде никогда не бывал.
Василия Баландина — не встречал тоже никогда; если бы встречался — не забыл бы, память на людей у меня крепкая.
Рассказы Баландина о многообразии моих «специальностей» позволяют мне думать, что Баландин встречал некоего Баринова, крестьянина Сергачского уезда Нижегородской губ.; оный Баринов, удивительный лентяй и столь же удивительный фантазер, посеял не мало легенд обо мне, его приятеле, о колдовских моих знаниях и сказочной физической силе. Был он бродяга по натуре, был со мною на Каспии, где мы с ним расстались; знаю, что он был в Персии; конечно, мог быть и в Чарджуе и в Ашхабаде. О Баринове я писал в книге «Мои университеты», в рассказе «Весельчак». Интересно бы спросить Баландина: знал ли он Баринова? У меня даже является подозрение — не одно ли это лицо, в двух «ипостасях». У Баринова могли быть причины переменить фамилию. Сейчас ему должно быть лет 70–73.
Спасибо Вам за сообщение.
А. Пешков
26.II.27.
848
С. М. БЕЛЯЕВУ
28 февраля 1927, Сорренто.
Из трех книжек, Вами присланных, мне, Сергей Михайлович, понравились «Заметки сов[етского] врача». Я думаю, что вот именно в таком «ирои-комическом» и бодром тоне следует писать об изумительной работе современной «квалифицированной» интеллигенции, — работе, все значение которой лишь в будущем станет понятно и — удивит.
Это — хорошая книжка, очень поучительная и «духоподъемная».
А две остальные не понравились мне. «Иван Иванович» напомнил Лейкина, — был такой «литератор», забавник гостинодворских приказчиков и купцов 3-й гильдии.
Мне кажется, что Вам следовало бы отнестись к себе более серьезно, предъявить к Вашим способностям более высокие требования.
Спасибо за книжки.
Всего доброго.
А. Пешков
28.II.27.
Sorrento.
849
Н. Д. ТЕЛЕШОВУ
10 марта 1927, Сорренто.
Дорогой Николай Дмитриевич —
посылаю рукопись о Н. Г. Гарине; одновременно послал ее и в «Кр[асную] новь», где она, вероятно, будет напечатана в Апреле.
Спасибо Вам за присланную книгу, она очень оживила в памяти моей некоторые впечатления!
«Воспоминания» — читал, был тронут кое-чем, — славная Вы душа! Пришлете книгу — перечитаю вновь. Сильно мы пожили, не правда ли?
Крепко жму Вашу руку, старый, хороший товарищ.
А. Пешков
10. III. 27.
Sorrento.
850
С. Н. СЕРГЕЕВУ-ЦЕНСКОМУ
17 марта 1927, Сорренто.
Дорогой Сергей Николаевич — Ек[атерина] Пав[ловна] не писала мне недель пять, но в конце сего месяца она приедет сюда и, конечно, привезет рукописи.
О необходимости издать полное собрание сочинений Ваших я Ленгизу писал; сожалею, что они опоздали предложить Вам это. Там, в Ленгизе, работают хорошие книголюбы и вообще славные ребята. Пришвин издается там в шести томах. «Мысль» знаю лишь по изданным ею книжкам Анри де-Ренье и не знал, что ею издается русская литература.
Из Америки еще ничего не получилось. Они, американцы, вообще не торопятся в сношениях с нами, «сумасшедшим народом», дух коего «заражает» их «высоколобых», как утверждают ихние «низколобые» — авторы «обезьяньего процесса» и прочих идиотизмов.
«Как в Сорренто?» — спрашиваете Вы. Здесь март — «pazzo», безумный. Дует ветер, хлещет дождь, затем из туч выскакивает солнце, от земли вздымается пахучий пар, а через час — снова дождь, вой, свист, по заливу гуляют сумасбродные волны, бухают в берег, и вспоминается Гончаров на фрегате «Паллада». А уж миндаль отцвел, зацветают абрикосы, персики, дрок цветет, везде по горе фиалки, маргаритки, цикламены. «Воздух напоен ароматом» — чорт бы его взял, потому что у меня астма и я от ароматов задыхаюсь.
Живу я не в Sorrento, а минутах в пятнадцати — пешком — от него, в совершенно изолированном доме герцога — знай наших! — Серра Каприола. Один из предков его был послом у нас при Александре Первом, женился на княгине Вяземской, и в крови моего домохозяина есть какая-то капелька безалаберной русской крови. Забавный старикан. И он и две дочери его, девицы, которым пора бы замуж, живут с нами в тесной дружбе и как хозяева — идеальны: все у них разваливается, все непрерывно чинится и тотчас же снова разваливается. Герцог мечтает завести бизонов, а здесь — корову негде пасти, сплошь виноградники, апельсины, лимоны и прочие плоды. Красиво здесь; не так олеографично, как в Крыму, не так сурово, как на Кавказе, т. е. в Черноморье, а как-то иначе и — неописуемо. Торквато Тассо — соррентинец, его здесь очень понимаешь.
Не попадет ли в руки Вам книга «Республика Шкид» — прочитайте! «Шкид» — «Школа имени Достоевского для трудновоспитуемых» — в Петербурге. Авторы книги — воспитанники этой школы, бывшие воришки, одному— 18, другому — 19 лет. Но это — не вундеркинды, а удивительные ребята, сумевшие
