Белоснежка должна умереть - Heлe Нойхаус

— Мы ждем патологоанатома. Он скоро должен приехать.

Пию не интересовало ни явное использование нелегального труда на строительном объекте, ни график ремонтно-демонтажных работ.

— Вы же можете пока сносить какой-нибудь другой ангар.

— Да, вам легко говорить! — откликнулся бригадир и махнул рукой в сторону ждущих экскаваторов и грузовиков. — Из-за каких-то там трех костей простаивает техника! Вы знаете, сколько это стоит?

Пия пожала плечами и отвернулась. По растрескавшейся бетонке, подпрыгивая на колдобинах, приближалась машина. Трава пробилась сквозь все щели в бетоне и превратила некогда гладкую взлетно-посадочную полосу в настоящую полосу препятствий. С тех пор как закрыли аэродром, природа убедительно и наглядно доказала, что способна преодолеть любую преграду, созданную рукой человека. Забыв про сердито бурчащего бригадира, Пия пошла к серебристому «мерседесу», остановившемуся рядом с полицейской машиной.

— Я уже думала, ты вообще не приедешь! — не скрывая досады, сказала она своему бывшему мужу. — Имей в виду: если я простужусь — виноват будешь ты.

Доктор Хеннинг Кирххоф, заместитель начальника отдела судебно-медицинской экспертизы франкфуртской полиции, остался невозмутим. Он в полном спокойствии, не спеша, надел специальный одноразовый комбинезон, переобулся, сменив сверкающие черные кожаные туфли на резиновые сапоги, и накинул на голову капюшон.

— Извини. У меня была лекция, — ответил он. — Потом попал в пробку возле выставочного комплекса. Ну что тут у нас?

— Скелет в старом подземном топливном баке. Его два часа назад нашли рабочие во время демонтажных работ.

— Его кто-нибудь трогал?

— Не думаю. Они только сняли бетон и землю, а потом срезали автогеном верхнюю часть бака, потому что иначе им его не увезти.

— Хорошо. — Кирххоф кивнул, поздоровался с сотрудниками экспертного отдела и полез в прикрытую брезентом яму, где находился топливный бак.

Лучше его, конечно, никто не справился бы с этой задачей, потому что он был одним из известнейших в Германии специалистов по судебной антропологии и человеческие кости были его специализацией.

Струи дождя под натиском ветра падали уже почти параллельно земле. Пия промерзла до костей. С козырька бейсболки на нос ей стекала вода, ноги совершенно заледенели, и она завидовала обреченным на безделье рабочим, которые сидели в ангаре и пили горячий кофе из термосов. Хеннинг, как всегда, работал основательно. Стоило ему увидеть какие-нибудь кости, и время, как и любые внешние раздражители, теряло для него всякое значение. Стоя на коленях перед скелетом, он внимательно изучал одну кость за другой. Пия, подсунув голову под брезент, вцепилась в поручни лестницы, чтобы не соскользнуть вниз.

— Это не просто кости, а целый скелет! — крикнул Хеннинг наверх. — Скелет женщины!

— Старой или молодой? И сколько он тут уже лежит?

— Пока ничего конкретного сказать не могу. На первый взгляд — никаких остатков мягких тканей. Значит, предположительно уже несколько лет.

Кирххоф встал с колен и полез наверх. Сотрудники экспертного отдела начали осторожно поднимать из ямы кости и фрагменты почвы. Через какое-то время их доставят в отдел судебно-медицинской экспертизы, где Хеннинг со своими коллегами займется их детальным изучением. Человеческие кости, обнаруженные при сносе строений, — не редкость, и очень важно точно установить, сколько времени скелет пролежал под землей, поскольку уголовное преследование за преступления, связанные с насилием, прежде всего за убийства, через тридцать лет прекращается за сроком давности. Только после установления возраста убитого и времени преступления можно сопоставить полученные результаты с данными о пропавших без вести за соответствующий период. Полеты на старом военном аэродроме были прекращены в пятидесятые годы, тогда же, по-видимому, в последний раз и наполнялись подземные топливные резервуары.

Погибшей могла быть американская солдатка с военной базы США, просуществовавшей до октября 1991 года, или обитательница бывшего общежития для эмигрантов и политических беженцев по ту сторону ржавого проволочного забора.

— Может, выпьем где-нибудь кофе? — Хеннинг снял очки, вытер их, потом сбросил с себя мокрый комбинезон.

Пия с удивлением посмотрела на бывшего мужа. Походы в кафе в рабочее время были не в его стиле.

— У тебя что-нибудь случилось, что ли? — спросила она с досадой в голосе.

Он надул губы, потом тяжело вздохнул.

— Я тут вляпался в одну историю… Мне нужен твой совет.

Деревня приютилась в долине, между двумя уродливыми многоэтажными монстрами, построенными в семидесятые годы, когда каждая уважающая себя община считала своим долгом воздвигнуть хотя бы один высотный дом. Справа на склоне холма раскинулся «квартал миллионеров», как старожилы не без ноты презрения называли две улицы, на которых в солидных виллах с роскошными участками земли жили немногие новоселы.

Чем ближе они подъезжали к дому его родителей, тем сильнее колотилось его сердце. Прошло одиннадцать лет с тех пор, как он был здесь в последний раз. Вот справа фахверковый домик старенькой фрау Домбровски, который всегда выглядел так, словно он держался на фундаменте только потому, что был втиснут между двумя другими домами. Чуть дальше слева начинался двор Рихтеров с продуктовой лавкой. А напротив, по диагонали, стоял трактир его отца «Золотой петух». Тобиас судорожно глотнул, когда Надя затормозила перед его дверью. Он удивленно скользнул взглядом по обшарпанному фасаду, по облупившейся штукатурке, по закрытым ставням, по водосточному желобу. Сквозь асфальт повсюду пробивалась трава, ворота покосились. Он уже готов был попросить Надю ехать дальше — прочь отсюда, скорее, скорее, — но поборол в себе и этот соблазн, коротко поблагодарил ее, вышел из машины и взял с заднего сиденья чемоданчик.

— Если тебе что-нибудь будет нужно, позвони мне, — сказала Надя на прощание, потом дала газу и умчалась.

А чего он, собственно, ожидал? Радостной встречи? Он стоял один посреди маленькой асфальтированной автостоянки перед зданием, которое когда-то было центром этого унылого захолустья. Некогда белоснежная штукатурка потемнела и потрескалась, выцветшая надпись «Золотой петух» стала почти неразборчивой. На входной двери, за надтреснутым матовым стеклом, висела табличка, на которой полинявшими буквами было написано: «Временно закрыто». Отец когда-то говорил ему, что закрыл трактир, и объяснял это своими проблемами с позвоночником, но Тобиас чувствовал, что принять это тяжелое решение его заставили какие-то другие причины. Хартмут Сарториус, трактирщик в третьем поколении, был предан своему делу душой и телом. Он сам был и мясником, и поваром, и виноделом и ни разу не позволил себе из-за болезни бросить хозяйство хотя бы на день. Наверное, посетители просто перестали к нему ходить. Никто не хотел обедать или тем более отмечать какие-то торжества у отца убийцы.

Тобиас тяжело вздохнул и пошел к воротам. Вид двора привел его в ужас. Там, где когда-то в летние месяцы под мощным раскидистым каштаном и в живописной, увитой диким виноградом перголе стояли столы и стулья, между которыми бойко сновали официантки, теперь царили запустение и печаль. Тобиас обвел взглядом беспорядочные нагромождения старой ломаной мебели и мусора. Пергола наполовину обрушилась, дикий виноград засох. Никто не сметал в кучу опавшие листья каштана, контейнер для мусора явно давно уже не выставлялся на улицу — рядом с ним успела вырасти зловонная гора полиэтиленовых мешков с мусором. Как родители могли жить здесь? Тобиас почувствовал, что его покидают последние крохи мужества, с которыми он сюда приехал. Он медленно прошел сквозь этот хаос к крыльцу дома, поднял руку и нажал на кнопку звонка. Сердце его билось уже у самого горла, когда дверь нерешительно приоткрылась. При виде отца на глаза у него навернулись слезы, и в то же время он почувствовал, как в груди закипает злость — на себя и на людей, бросивших его родителей на произвол судьбы, когда он сел в тюрьму.

— Тобиас!..

Осунувшееся лицо Хартмута Сарториуса, не имевшего ничего общего с прежним Сарториусом, живым, уверенным в себе человеком, осветила слабая улыбка. Некогда густые темные волосы поседели и заметно поредели. Сгорбленная фигура красноречиво говорила о том, как тяжело было бремя, взваленное на него жизнью.

— Я… хотел тут немного навести порядок, но мне не удалось отпроситься с работы и…

Он замолчал, улыбка на его лице погасла, он просто стоял сломленным стариком перед сыном, пристыженно избегая его взгляда, потому что сознавал неприглядность представшего ему зрелища. Тобиас не выдержал, это было выше его сил. Он неловко обнял этого чужого, изможденного, бесцветного человека, в котором лишь с трудом узнал отца. Через несколько минут они смущенно сидели друг против друга за кухонным столом. Им надо было столько сказать друг другу, но при этом любое слово казалось кощунством. Пестрая клеенка на столе была усеяна крошками, окна заросли грязью, засохший цветок в горшке на подоконнике уже давно проиграл свою отчаянную битву за жизнь. В кухне было сыро и неуютно, пахло прокисшим молоком и застарелым сигаретным дымом. Со дня его ареста шестнадцатого сентября 1997 года здесь не переставили ни один стул, не перевесили ни одну картину. Но тогда здесь все сверкало чистотой, было светло и уютно; его мать была хорошая хозяйка. Как она могла допустить такую разруху?