Смерть выберет тебя - Ричард Пратер

Поначалу я не разглядел Литу. Потом я заметил проблеск розового, который моментально идентифицировал как верхнюю часть бикини Литы. Это было почти все, что я мог видеть сначала, потому что вся она была почти скрыта статуей, но тут она повернулась, и розовая полоска выросла в размерах. И еще как выросла. Дело не в том, что лифчик был слишком большим, просто Литы было очень много.

Она увидела меня, махнула рукой и улыбнулась. Я пошел в ее сторону, и чем ближе я оказывался к Лите Коррел, тем привлекательнее она становилась.

Можно было подумать, что в окружении всей этой плоти, всей этой красоты, всей этой пышной и соблазнительной женственности мои глаза могли безболезненно выдержать натиск дополнительной женской натуры. Можно было подумать, что после обозрения фигуры Диди, напоминающей песочные часы с ногами, где на голый час приходилось не более сорока секунд купальника, я должен был уже приобрести иммунитет к изобилию женской плоти. После того как я видел Сесиль, Йаму, Мисти, Ивонну и всех остальных — я навряд ли наградил бы еще одну женщину долгим взглядом, если бы только у нее не было двух попок, четырех грудей или чего-нибудь столь же неординарного.

Но если вы подумали так, то были бы все-таки не правы.

Поскольку Лита Коррел в своем розовом бикини была восьмым чудом света. Иначе ее можно назвать розовым взрывом, стереошоком, бомбой во плоти, живым райским садом.

Лита Коррел и была Мамзель.

Она служила моделью для пластмассового символа секса, здоровья и красоты в одиннадцать футов и четыре дюйма, с размерами в 78–46–72 дюйма, ровно в два раза большего ее тела. По всем параметрам. Как бы вы ни смотрели на него, это тело выглядело так, словно женщина сама его выбрала для себя.

Она улыбалась, пока я подходил к ней. Такая улыбка обычно сопровождается вытянутыми руками и пальцами. Хотя сейчас ее руки были опущены по бокам, улыбка оставалась почти такой же яркой и завлекательной, как и в первую нашу встречу.

Это случилось всего лишь вчера утром, но так много чего произошло за прошедшие с тех пор часы, что, казалось, минуло не меньше недели. Это было в салоне шейпинга, в «Мамзель», и Лита красовалась не в бикини, а в белом закрытом купальнике.

И я вспомнил, о чем подумал, когда увидел ее в первый раз: Лита Коррел столь женственна, что в сравнении с ней большинство других женщин выглядят мужественно.

Глава 2

Когда все началось, я чувствовал себя как пакет свежих креветок, скармливаемых золотым рыбкам, которых я держу в десятигаллонном аквариуме в моей конторе в центре Лос-Анджелеса — на Бродвее между Третьей и Четвертой улицами. Туда ведет один пролет лестницы, и на ее двери из матового стекла написано: «Шелдон Скотт. Расследования». Не то чтобы я сам был расследованием, но так написано на стекле. Во всяком случае, маленькие разноцветные рыбки жадно поглощали креветок, когда зазвонил телефон.

На другом конце линии оказался Артур Джеймс Лоуренс, известный в шоу-бизнесе и в других видах бизнеса как Сказочный Лоуренс. Так его называли постоянно, даже в печати, где он появлялся довольно часто. Такое было у него дело — попадать в печать самому и рекламировать своих клиентов. Он был представителем в печати, консультантом по рекламе, создателем блестящих карьер. Как его ни называй, он был хорош в своем деле. Действительно, «сказочно» хорош.

Сказочный Лоуренс был тем парнем, который выдумал — если вы еще этого не знаете — «Великое закрытие» вместо «Великого открытия». Сочинил он это много лет назад для универсама «Уолтон», и так удачно, что «Уолтон» заработал кучу денег и на следующей неделе устроил «Великое открытие». Он же выдумал конкурс «Мисс Америка месяца», складную пластиковую «Маску славы», плакаты на воздушных шарах, которые рекламировали над городами «Шейную притирку» для больных шей, «Перерыв на мартини»… и многие другие новые штучки. Он рекламировал кинозвезд, деятелей телевидения, политиков и даже других рекламных агентов. Он был Сказочным Лоуренсом, парнем, который готов был дважды попробовать любую шутку, парнем, который мог сделать стадо слонов из любой мухи.

В данный момент Лоуренс рекламировал «Мамзель». После нескольких первых секунд знакомства он затараторил:

— Вы ведь работали на Джона Рэндольфа, не так ли?

— Верно.

Джон Рэндольф был первым среди теле— и радиокомментаторов на общенациональном уровне. Я поработал весьма интересный денек на него в прошлом месяце и получил за это чек на пять сотен — неплохой дневной заработок.

— Хорошо. Вы тот человек, который мне нужен. Вы сейчас достаточно свободны, чтобы взять работу? Для меня и «Мамзель»?

— Что за работа?

— Я совсем один, и меня окружают эти роскошные девочки. Все они выглядят так, словно попали в машину вакуумного шейпинга груди и выбрались из нее почти слишком поздно. И у нас неприятности. «Мамзель» в беде. Все ее красотки в беде. Всех их может ожидать безработица, они могут оказаться на улицах Голливуда и стать жертвами продюсеров, режиссеров и даже актеров.

— Это было бы ужасно. Я выезжаю сейчас же.

— Как скоро вы будете здесь?

— Если на мосту не будет дорожных происшествий, через двадцать минут.

— Ладно.

Мы оба положили трубки. Я был уже внизу и забирался в свой «кадиллак», когда мне пришло в голову, что Лоуренс так ничего и не сказал мне о деле. Я задумался над этим, отъезжая от обочины. Я, кажется, начал понимать, почему Лоуренса называли Сказочным.

До «Мамзель» я доехал даже быстрее, чем за двадцать минут. Салон находился на бульваре Сансет в Голливуде, в нескольких кварталах к югу от «Палладиума», и по размерам напоминал большой танцевальный зал. Приземистое белое здание, вполне современное, с ничем не испорченным фасадом, если не считать дверей из стекла и хрома в правом углу с одним словом «Мамзель», написанным поверх красными буквами высотой в фут как бы летящим женским почерком. Я оставил машину на стоянке сбоку здания, подошел к центральному входу и проник внутрь.

Я оказался в весьма своеобразной приемной. У стены справа стоял бледно-зеленый диван, два стула блестящего «золотого» цвета и маленький золоченый столик. Ковер на полу выцвел и стал из кофейного бледно-молочным. Три остальные стены состояли из сплошных зеркал от пола до потолка. В середине комнаты — белый письменный стол, столь утонченный и ажурный, что походил на закуску для пары термитов. За столом же сидела, взмахивая ресницами, рыжеволосая красотка в ядовито-зеленом платье. Дамочка, по всей видимости, выполняла здесь роль секретарши.

Понадобилось время, чтобы мои глаза привыкли к слабому освещению комнаты, но гораздо больше времени понадобилось бы для того, чтобы мои глаза привыкли к блондинистой красотке. Она была одной из тех девиц, о которых мне говорил Лоуренс; из тех, что застряли в бюстостроительной машине.

Когда я остановился у двери и посмотрел на нее, она лучезарно улыбнулась и произнесла: «Привет». Потом встала и сделала шаг ко мне.

Ну, это уже было почти чересчур. Если иметь в виду зеркальную стену сзади нее, отражающую каждую подробность ее фигуры со спины, и меня, наблюдающего за каждым ее движением спереди, она, казалось, одновременно приближалась ко мне и как бы отступала от меня, пытаясь при этом еще и двигаться боком. Она выглядела так, словно и дыхание могло оставить на ней синяки, но одновременно так, как если бы она могла забраться на Эверест, даже не запыхавшись. Короче, она выглядела стопроцентно здоровой, полной жизни — в каждой своей клеточке и каждом покачивании бедер, и все-таки мягкой, нежной и восхитительно женственной.

Остановившись в непосредственной близости от меня, она проговорила:

— Вы ведь Шелл Скотт, не так ли?

— Да, а вы, должно быть, Мамзель?

— О Боже, нет! — Она радостно рассмеялась. — Но все равно благодарю за комплимент. Меня зовут Диди, мистер Скотт.

— Шелл. Зовите меня Шелл. Откуда вы знаете, кто я такой?

— Лоуренс предупредил меня, что вы должны появиться, и объяснил, как вас можно узнать. Правильнее было бы сказать, что он попытался описать вас. Ваша внешность подавляет, знаете ли.

— Вот как?

— Конечно. Пойдемте, я вас провожу.

Она взяла меня за руку и потянула за собой, но через несколько шагов повернула меня ко всем этим зеркалам. Я мог видеть себя с трех сторон, лишь слегка поворачивая голову, и мой собственный вид вызвал у меня неприятное впечатление.

Мало того что во мне шесть футов два дюйма, если мерить меня в одних носках, и что я вешу двести пять фунтов, в которых почти невозможно найти жира, мои коротко остриженные волосы совершенно белые. Вернее, они блондинисто-белые, но кажутся абсолютно белыми на фоне моей загорелой кожи. Такого же цвета у меня и брови, которые стоят «домиком» над моими серыми глазами и о которых злословы говорили, что эти четыре брови были случайно собраны не на той голове. Лично я считаю их весьма лихими, поскольку мне все равно от них не отделаться, как и от носа, который однажды был сломан и затем подрихтован не совсем ровно. К тому же мне не хватает маленького кусочка на верхушке левого уха, задетого пулей одного мазурика. Но кто смотрит мужчине на уши? Моя внешность — главная помеха в моей работе частного сыщика. Мне не так-то просто скрыться в толпе. Мне легче было бы спрятаться среди бетономешалок или посреди дорожно-транспортного происшествия.