Мне бы в небо - Уолтер Керн

Проходит час, и приносят еду (вам — цыпленка по-флорентийски, мне — бифштекс, и никто не прикасается к десерту) — к тому времени наша откровенность становится просто пугающей. Приятно думать, что это происходит естественным путем и обоюдно, а вовсе не потому, что я настаиваю. Да, иногда я напорист. Мы обмениваемся визитками и прячем их в бумажники, потом заказываем еще выпить, продолжаем говорить и наконец касаемся темы, которая знакома мне лучше всего. Темы, на которую я могу говорить весь вечер.

Хотите знать, кто сидит рядом с вами? Сейчас расскажу.

Самолеты и аэропорты — вот где я чувствую себя как дома. Все, что обычным людям там не нравится, — сухой переработанный воздух, насыщенный микробами, пересоленная еда, как будто политая теплой нефтью, искусственное освещение, которое действует на нервы, — с течением времени стало мне дорогим, знакомым, родным. Я обожаю залы ожидания «Компас клаб», с цифровым аппаратом для продажи сока, глубокими замшевыми кушетками и огромными окнами с видом на взлетное поле. Обожаю рестораны и закусочные в терминалах, с обогревательными лампами, мини-пиццей из цельной пшеницы и вкусными карамельными роллами. Я даже люблю номера отелей, откуда видны посадочные полосы; такие отели стоят возле кольцевых автодорог, и зачастую это максимальное мое приближение к городу, который я посещаю по долгу службы. Мне нравятся номера с кухоньками и столами для переговоров, в одном из них я однажды приготовил рождественский пир и угостил глазированной ветчиной и картофельным пирогом полтора десятка уборщиков и горничных. Они ели посменно, во время перерывов, по одному, по двое, и я хорошо с ними познакомился, пусть даже большинство не говорили по-английски. У меня такой талант. Если бы мы с вами не нашли общего языка, если бы обменялись лишь фразами вроде «Это мое место», «Извините» и «Передайте газету», я бы все равно счел нас близкими знакомыми и понадеялся, что при повторной встрече уже не пришлось бы начинать с нуля, точно посторонним. Дважды в минувшем октябре я во время разных рейсов сидел в одном ряду с Мисс США-1989 — той самой, которая стала работать стюардессой и, насколько я знаю, безостановочно борется за избирательные права. Она совсем крошечная, едва ли выше пяти футов. Я помог ей убрать сумку наверх.

Но вам и самим все это известно — вы ведь тоже летаете. Просто еще не успели проникнуться, не начали изучать.

А возможно, вы — нормальный человек.

Мимолетные знакомые — не единственные мои друзья, но самые лучшие. Потому что они знают жизнь куда лучше, чем моя семья. С родней я общаюсь по телефону, и наши слова несутся туда-сюда по проводам. Мы почти не видимся лично — а когда встречаемся, то некоторым образом дематериализуемся, как будто на месте присутствует лишь половина наших молекул. Грустно? Не очень. Мы — деловые люди. И я не одинок. Если бы меня поставили перед выбором — знать все о немногих или знать понемногу обо всех, — я бы, наверное, предпочел панораму пошире.

Я миролюбив. И здесь я в своей стихии. Полет не доставляет мне неудобств, в отличие от большинства моих коллег, которые отправляются в путь, чтобы доказать свою преданность фирме. Она жаждет подобных доказательств и, как меня уверяют, неизменно вознаграждает верных слуг. Но я никогда не стремился занять кабинет в штаб-квартире фирмы, поближе к дому, в VIP-зоне, с видом на Скалистые горы и доступом в фитнес-центр на девятом этаже. Наверное, я своего рода мутант, представитель новой расы, и, хотя у меня есть квартира (надо же где-то держать вещи), на самом деле я живу в другом месте. В пути. Честно говоря, я выехал из прежней квартиры две недели назад и перевез свое немногочисленное имущество в камеру хранения, хотя еще и не заплатил — может, и не заплачу.

Я называю это «в Небе» — место действия, обстановку и стиль. Мои любимые газеты — «ЮЭсЭй Тудэй» и «Уолл-стрит джорнал». Широкоэкранный телевизор в зале ожидания сообщает мне необходимые новости, особенно по части акций и погоды. Мое излюбленное чтение — да и ваше — это бестселлеры и почти бестселлеры, преимущественно о шпионах, финансовых махинациях и великодушных провинциалах. В Небе, как я выяснил, страсти и восторги внешнего мира сконцентрированы до состояния густой пены. Когда в кино или на спортивной арене появляется новая знаменитость, в первую очередь об этом узнают возле обширных журнальных стоек, которые представляют собой нечто вроде биржи, где торгуют репутациями и хорошенькими личиками. Здесь, как нигде, можно счесть себя одним из тех, кто устанавливает цену на долгосрочные облигации и модную ширину галстука. Небо — это нация без территории, со своим языком, архитектурой, менталитетом, даже с собственной валютой — бонусными милями, которые я научился ценить превыше долларов. Инфляция на них не влияет, они не подвергаются налогообложению. Частная собственность в чистейшем виде.

Во время задержки в Далласе, в тамошнем «Компас клаб», утопая в мягких диванных подушках, с солью от «маргариты» на губах, я впервые рассказываю новой знакомой о моей Полной системе миль (ПСМ).

— Все просто, — сказал я, пока моя рука взбиралась все выше по ее бедру (она старше и недавно разведена, лос-анджелесский специалист по рекламе, утверждает, что именно она разработала концепт «родственных кредиток»). — По возможности, я не трачу ни цента — за исключением случаев, когда это увеличивает мой счет. Речь не только об отелях, машинах, дальних перевозках и интернет-услугах, но даже о заказе бифштекса, книгах и услугах флориста. Я покупаю такие вещи в зависимости от того, сколько миль они приносят, и сталкиваю фирмы друг с другом, чтобы добиться наилучших условий. Даже мой брокер выдает мне мили в качестве дивидендов.

— И сколько их у вас всего?

Я улыбнулся, но не ответил. В большинстве случаев я — человек открытый, так что, полагаю, имею право на маленькую тайну.

— Для чего вы их копите? Мечтаете о шикарном отпуске?

— Я не из тех, кто ездит в отпуска. Просто… коплю. Может быть, пожертвую часть на благотворительность — например, отдам той организации, которая самолетом доставляет больных детей в клинику.

— А я и не знала, что можно так сделать. Как мило, — сказала она, а потом поцеловала меня — легко и быстро, но с чувством, прикоснувшись кончиком языка. Своего рода обещание большего, если однажды мы встретимся вновь — правда, до сих пор этого не произошло. Боюсь, если бы мы встретились, мне пришлось бы уклониться. Даже три года назад она была старовата для меня — а специалисты по рекламе старятся быстрее остальных, если только не теряют работу.

Не помню, отчего я ей рассказал про мили. Это выставляет меня в нелестном свете. Но тогда я был не в лучшей форме. Только что вернулся из отпуска длиной в полтора месяца — шеф потребовал, чтобы я отдохнул и поправил здоровье. Я проводил время на психологических тренингах, надеясь обогатить свой внутренний мир, который изрядно пострадал за годы общения с безработными. КСУ оплатила мое обучение на курсах — мастер-класс по художественной прозе, на котором мне удалось написать коротенький ностальгический очерк о том, как мы с отцом в бурю возили пропан, и семинар под названием «Музыка кантри как литература». Преподавательница, уроженка Нью-Йорка, в черной стетсоновской шляпе с лентой из змеиной кожи и в ковбойском галстуке, перехваченном янтарной булавкой со скорпионом, твердила, что лучшие песни в стиле кантри объединяет одна тема — переезд из деревни в город, разочарование при виде урбанистической жестокости, грусть и желание вернуться домой. Эта идея, проиллюстрированная десятками примеров, пребывала со мной, когда я вернулся к работе, и лишь усугубила мрачное настроение и душевную неопределенность, которые надлежало исцелить по приказу КСУ. Мои путешествия казались мне балладой в стиле кантри, с рифмующимися названиями, неоновыми вывесками, удаляющимися огнями машин и расплывчатыми женскими лицами. Привычные сентиментальные стихи — но и кое-что новенькое. Диспетчерская вышка в тумане. Гудение пылесосов в коридоре, возвещающее, что соням-гостям пора выписываться из отеля. Покрытые цыпками руки старшего менеджера в обнимку с плюшевым медведем — я вручил ей игрушку, пока двое охранников грузили папки, ящики рабочего стола и центральные процессоры на серую низкую тележку. Скрипучие колеса визжали всю дорогу до лифта, где стоял третий охранник и удерживал кнопку, чтоб не захлопнулись двери.

Я с трудом сумел отвлечься. Пресек в себе эту песню. Хотя и дорогой ценой. Я редко вижу врачей на их рабочем месте — разве что в пути, случайно, поэтому представления о собственных недомоганиях у меня расплывчатые и бессистемные. Высокое кровяное давление? Несомненно. Холестерин? Наверняка уже в зоне риска. Однажды, между Денвером и Оклахомой, я задремал рядом с неким специалистом по легочным заболеваниям; когда я проснулся, он сказал, что у меня апноэ — задержка дыхания во сне. Врач порекомендовал аппарат, который прогоняет воздух через ноздри, пока человек спит, чтобы повышать уровень кислорода в крови. Я не последовал этому совету. Еще у меня с каждым рейсом ухудшается кровообращение — я не чувствую ступней, и приходится постоянно шевелить ими, но это помогает лишь в первый час. Так что, наверное, я сменю образ жизни. Скоро.