Мне бы в небо - Уолтер Керн

— Что-что?

— Надеюсь, диета вам поможет.

— Скажи, ты купил тот дом, о котором говорил?

Я обдумываю, как бы получше объяснить, что теоретически на нынешний момент я нигде не живу. Сделка так и не вошла в финальную стадию. Владение домом, возможно, не входит в мою структуру личности. Мои родители принадлежали к секте людей, возделывающих свой сад, — их брак был любовным треугольником, в котором участвовали они оба и бархатный газон перед домом, усаженный засухоустойчивым кентуккийским мятликом. У меня нет ни времени, ни, честно говоря, желания. Зеленая трава — на Западе, где царствуют шалфей и опунция, — это заранее проигранный бой, точно так же, как и поиски уединенного места в условиях разрастающейся застройки. Я смотрю на Денвер с его торговыми центрами и парковками, пригородными бассейнами, автострадами и похожими на шайбу топливными цистернами, и сама мысль о поиске уютного уголка в этом хаосе кажется мне шуткой.

— Дом выглядел сомнительно.

Линда складывает руки под подбородком.

— Сочувствую. А мы могли бы стать соседями. Было бы так приятно иметь одинаковый индекс…

Я предпочту обойтись без индекса. Именно так людей находят и отслеживают. Начинают с пяти цифр, а заканчивают полным описанием, вплоть до любимых фильмов и предпочитаемых сортов пиццы. Я не параноик, просто сын своего отца, и мое преклонение перед маркетингом проистекает во многом из того, что я всегда боялся стать козлом отпущения для ребят постарше. Разумеется, мы живем в демократической стране и потому по большей части предоставлены самим себе, но есть амбициозные люди, мечтающие изменить порядок вещей, — а кое-кто хвалится, что уже в этом преуспел. Я похож на того парня, которого встретил по пути из Мемфиса — он сказал, что вступил в местную полицию, потому что некогда жил по соседству с наркопритоном и видел, как безалаберно вели себя копы. Истинное уединение, сказал он, возможно лишь внутри патрульной машины.

Линда теребит воротничок униформы.

— Свободен завтра? Я буду дома одна. Пол в Юте, в археологическом лагере, а Дэйл в Калифорнии, у отца.

— Они поладили?

— Это решение суда. Я могу приготовить что-нибудь тайское. Остренькое.

— Меня ждет долгая поездка, могу не успеть вернуться до завтра — не уверен.

Она обиженно и разочарованно смотрит на меня, пытаясь сделать забавную гримасу, но выходит сердитая. Я плохо с ней обращаюсь — хуже, чем с большинством из них. Два месяца назад Линда заманила меня в постель, а потом устроила долгое эффектное представление, которое показалось мне ненатуральным, отрепетированным заранее. После соития я, мучимый жаждой, долго глотал ледяную воду и вспоминал первые свидания с Лори — женщиной, которую мне следовало бы назвать «бывшей женой», но не получается — мы не были настолько близки. Она тоже была страстной и знала множество разных фокусов. То и дело я заставал ее в какой-нибудь особенно неестественной позе и понимал, что ею движет не вожделение, а некая идея, странная эротическая теория. Может быть, Лори прочла об этом в журнале или услышала в колледже, на лекции по психологии. Неловкость, которую ее идеи привносили в минуты близости, была слишком сильна, и еще до свадьбы мы начали мечтать о ребенке — возможно, как о способе упростить занятия сексом. Когда Лори два года спустя так и не забеременела (сомневаюсь, что я когда-нибудь сумею забыть свое разочарование при виде разнообразных тестов, хрустящих инструкций, бледно-розовых «отрицательных» полосок), мы с головой ушли в лыжный и велосипедный спорт, изображая парочку экстремалов. Мы сбросили вес, приобрели выносливость и сделались чужими друг другу. Ребенок? К тому времени мы стали фактически одного пола — мускулистые, как подростки, грубые и не терпящие прикосновений.

Именно тогда я сменил работу и начал летать — поначалу два дня в неделю, потом три, четыре, распространяя от Бейкерсфилда до Бисмарка весть об успешном трудоустройстве. Однажды вечером, после трехнедельного отсутствия, я приехал домой из аэропорта и обнаружил на пороге груду газет, самая давняя из которых была датирована днем моего отъезда.

— Я, пожалуй, пойду. Мне надо позвонить, — говорю я. — Если увидишь какой-нибудь подходящий дом, посмотри его, пожалуйста.

— А какого рода жилье ты ищешь?

— С низкими коммунальными расходами.

— Приходи ко мне ужинать.

— Скоро.

— Мы по тебе скучаем, Райан.

Утром в выходной в зале пусто. Ровные прямые пачки газет, нетронутые подушки кресел. Временное затишье в производственном цикле, судя по всему. Так бывает — маленькие спады активности. Может быть, по биологическим причинам — эпидемия гриппа в сочетании с бессолнечной погодой вселяет в людей усталость — но я-то знаю, что неделя на неделю не приходится. Бывают и спады и подъемы.

Кофейный аппарат урчит и бурлит при моем прикосновении и наполняет чашку до краев. Эта штуковина заслуживает благодарности за безупречную работу. Люди недостаточно признательны механизмам. Немые слуги исполняют любую нашу прихоть, но, вместо того чтобы на мгновение задержаться и сказать «спасибо», мы тут же отдаем следующий приказ. Возможно, именно так возникает дисгармония, кармическая пропасть между людьми и механизмами. Вскоре машины научатся думать — и, будучи потомками рабов, вряд ли обрадуются. Однажды я поделился этой мыслью с одним компьютерщиком, во время перелета из Остина. Он не стал меня разуверять. Он сказал, что существует отрасль под названием «техноэтика», которая исследует вопрос, есть у компьютеров права.

Лично я сомневаюсь, есть ли они у нас.

Найдя платный телефон в одном из залов ожидания, между туалетом и камерой хранения, я вспоминаю, какие звонки предстоит сделать утром. Главное — эффективно использовать минуты бездействия, извлекать из них максимум. Я набираю номер своей карты (минус пять миль — эти молчаливые отчисления омрачают каждую мою мысль), потом — код Сиэтла и звоню в издательство «Адванта», человеку, которого видел всего один раз, — но он, несомненно, может изменить мою жизнь. Мы оба верим в большое будущее «Гаража» — моего «мотивационного романа» об изобретателе, который корпит в мастерской, одинокий и вдохновенный, в то время как в мире за дверью гаража его новации порождают коммерческую империю, о которой он даже не подозревает. Тема книги — концентрация, внутренняя чистота. Роман невелик, страниц сто, но теперь такая мода — мировая мудрость в вашем кармане. Есть люди, которые зарабатывают на таких книжках миллионы, и если я получу хотя бы половину, то смогу уволиться к сорока годам и провести следующие десять лет, тратя свои мили на поездки в Нью-Йорк по выходным, если по-прежнему буду холост, и в Диснейленд, если у меня будет семья.

— Позовите Морриса Дуайта, пожалуйста, — говорю я секретарю. Дуайт — мой ровесник, но он такой утонченный, как будто вырос за границей, в дорогих отелях. Он чем-то смазывает волосы, отчего они пахнут шерстью, и пишет письма коричневыми чернилами на плотной кремовой бумаге, оставляя внизу подпись с замысловатыми завитушками, похожими на чаек и летучих рыб — ну и так далее. Подозреваю, что он алкоголик и плут, а потому профессионально неуязвим. Последний девиз Дуайта — «Если проиграл — не стой на месте!» — с весны цитировали в «Уолл-стрит джорнал», но именно одна из его недавних неудач привлекла меня в «Адванту» — книга Сорена Морса «Вдоль горизонта. История воздушного путешествия в оба конца». Если я переплюну Морса по количеству продаж (что нетрудно), то долго буду испытывать примитивное удовлетворение.

— Мистер Дуайт на совещании, сэр. Продиктуйте ваш номер.

— Нельзя ли оставить сообщение?

Секретарь кладет трубку. Я перезваниваю и слышу короткие гудки, отчего мой недавний оптимизм развеивается. Я делаю последнюю попытку — и Дуайт отвечает.

— А, дружище, — приветствует он меня.

Я говорю, что хотел бы вместо пары стаканчиков, как было условлено, встретиться за ним за обедом, но Дуайт — уже не тот разговорчивый добродушный тип, которого я помню по портлендскому клубу. Он занят; я слышу, как во время разговора он печатает и ворошит бумаги на столе. Он говорит, что не сможет встретиться в среду, поскольку у него внезапно возникло «благотворительное мероприятие». Дуайт предлагает завтрак в четверг, пораньше.

Я произвожу торопливый мысленный подсчет при помощи наладонника, которым пользуюсь для отправки электронной почты и отслеживания количества миль. Мой маршрут на этой неделе оставляет мало места для импровизаций — это педантично расписанная шахматная партия в трех измерениях. Сегодня днем и вечером я буду в Рено проводить тренинг для давнего клиента, чья компания движется к банкротству. Завтра отправлюсь в Южную Калифорнию на встречу с Шандором Пинтером, буду консультировать этого великого старика и подброшу ему увлекательный проект, тем самым возвысившись среди коллег и гарантировав себе стабильный доход, если не выгорит с «МифТек» и «Гаражом». Предполагалось, что затем я полечу в Даллас, чтобы выработать план увольнений в некоей объединенной организации здравоохранения, но этот рейс — не компании «Грейт Уэст», а следовательно — бесполезен для меня, поэтому я уже его отменил и взял билеты на более ранний рейс в Сиэтл, хотя теперь понимаю, что толку не выйдет. В четверг я лечу в Лас-Вегас на «Цели и задачи — XX» — ежегодную конференцию друзей и коллег, которым я расскажу о КВПР и наконец сниму со своей нечистой души эту ношу, поведав всю правду о нашей малоприятной специальности. В пятницу утром я мчусь в Омаху, а вечером — надеюсь, в приподнятом настроении, после задушевной беседы с Малышом — сяду на самолет до Миннесоты и где-нибудь над Айовой достигну миллиона. Когда мать и сестры встретят меня в аэропорту, я буду пьян и останусь таким до конца свадьбы. Хмельным и свободным, с карт-бланшем, достаточным для путешествия в оба конца на Сатурн, если мне того захочется, и таким огромным кредитом, что можно будет отправить нескольких больных детей, вместе с родителями, в клинику Джона Хопкинса или в Мэйо.