Большая интрига - Робер Гайар

— Что касается черненьких, — сказал он опять с игривой улыбочкой, — я дождусь того момента, когда окажусь с одной из них на необитаемом острове, а потом посмотрю, что мне делать.

— Вы уж найдете, что! — воскликнула Жюли.

— Боже мой!

— Шевалье, вы мне противны! Если бы я была мужчиной, то считала бы, что спать с чернокожей все равно, что спать со скотиной…

— Вы что же, так презираете красивых чернокожих, моя прекрасная служаночка?

Жюли пожала в ответ плечами, но он схватил ее за руку, чего она не ожидала, и снова прижал к себе.

— Надеюсь, вы не забыли дорогу в мою спальню?! Очень надеюсь!

Он попытался поцеловать ее в губы, сказав при этом:

— Докажите мне, что у них такой же приятный кисловатый вкус, который мне так когда-то нравился.

— Отпустите меня! Сейчас должна вернуться хозяйка. Что если она нас застанет?!

— Мадам в трауре, — сказал он с какой-то жесткой ноткой в голосе. — Не думай об этом. Ладно, Жюли, до скорого! Бросьте на всякий случай белых камешков на дорожке, чтобы легче отыскать мою спальню.

— Но только не сегодня вечером!

— Почему же не сегодня вечером?

— О, шевалье! — воскликнула она с возмущением. — Сегодня вечером! А мой хозяин… он тут, рядом. Вы о нем, видимо, совсем забыли. Нет, нет, только завтра.

— Точно? — спросил он, словно придавал огромное значение ее ночному визиту в свою спальню.

— Да, — подтвердила она, — завтра.

Но она уже была завоевана, и мысль о том, что на кровати в соседней комнате лежит ее мертвый хозяин, исчезла из ее головы. Она снова подошла к Реджинальду и вдруг бросилась ему на шею, крепко поцеловав его, как бы подчеркивая этим, что она сдержит свое обещание.

Она убежала, словно молодая козочка. Реджинальд, смотревший ей вслед, восхитился ее свежестью, которую так трудно сохранить в тропическом климате.

Он тут же подумал о Мари. На какой-то миг в его глазах возник хрупкий силуэт хозяйки дома. Она совсем не выглядела на сорок лет. Однако у шевалье де Мобрея было много оснований думать, что ее жизнь была трудной. Он знал, что ее что-то все время мучило: долгая жизнь с дю Парке и недолгие любовные связи. Они не очень отравляли ей жизнь, но в запретном плоде накапливался яд, ибо она была для него запретным плодом. Надо было что-то предпринять и побыстрее.

Он стал медленно подниматься по лестнице. В это время в доме царила полная тишина, как будто он опустел. Не было слышно даже голосов чернокожих женщин. Лишь изредка тишина нарушалась писком маленькой ящерицы, бегающей по стене.

Он подумал, что делала Мари в этот момент, и представил ее преклоненной перед постелью умершего генерала. Он даже представил себе его изможденное от страданий лицо. Потом он подумал, что умерший был уверен, что его дело не останется незавершенным, ибо его жена и сын продолжат его. Он был убежден, что Мари найдет в себе силы сделать это.

Реджинальд подошел к двери Луизы де Франсийон и невольно прислушался. Как и все, Луиза говорила с акцентом, низким голосом. Обращаясь к детям, она учила их хорошему поведению, но это был голос вопиющего в пустыне, потому что Жак, которому было всего одиннадцать лет, совершенно не слушался свою гувернантку.

Мобрей вспомнил свою первую ночь, которую он провел с Луизой, и спросил себя, что у нее могло остаться в памяти, если после него она спала, вероятно, еще с кем-нибудь. Он сделал для себя вывод: «Я скоро это узнаю… Луиза Франсийон станет козырной картой в моей игре, которую я начал, полагаю, весьма удачно…»

Он усмехнулся, вздохнул с облегчением и весело зашагал дальше.

Напротив находилась комната, которую он занимал каждый раз, когда приезжал в Горный замок. Она еще не была приготовлена, но Жюли вскоре должна была принести его вещи и постелить постель. Пустая постель не очень-то прельщала шевалье!

Мари оставалась в комнате покойного мужа, и в этот вечер на нее можно было не рассчитывать. Она была в отчаянии, перед ней разверзлась пропасть, которую надо было как-то заполнить.

Он сделал несколько шагов и остановился перед едва приоткрытой дверью комнаты усопшего.

Луч света просачивался сквозь щель. Оттуда доносился горьковатый запах лаврового листа, свечей и тухловатый запах святой воды, напоминавший ему запах соборов, которые он посещал во Франции.

Он хотел в последний раз посидеть у постели покойного и сделал бы это, если бы у него в голове не появились новые мысли, связанные с резкой переменой обстоятельств, зависящих в свое время от генерала. Он тихо постучал в дверь и слегка приоткрыл ее. Мобрей не сомневался, что Мари услышала, хотя он и вошел очень тихо, но она даже не обернулась и не подала никакого знака, что почувствовала его присутствие. Он так себе ее и представлял, стоящую на коленях на маленькой подушечке перед постелью усопшего. Скрестив руки и слегка наклонив вперед голову, она горячо молилась. Зажженные свечи стояли по обе стороны кровати, и их свет колебался от малейшего дыхания, увеличивая тени на стене, придавая им какие-то демонические и страшные очертания.

Он подошел на цыпочках. Но его сапоги все же скрипнули, однако Мари по-прежнему не взглянула на него.

Мобрей подошел к ней, перекрестился, потом преклонил колено перед умершим: он видел, как это делают перед алтарями в римских церквях.

Мари оставалась неподвижной, словно была глуха и слепа. Реджинальд бросил взгляд на некрасивое лицо покойника, лицо человека с натянутой кожей цвета слоновой кости, с резко выдающимся носом, губами, ставшими совсем тонкими, и резко выделявшимися скулами. В этом безжизненном теле еще угадывалось величие и сила, с которой он так долго шел по жизни и которая делала его таким энергичным. На какое-то мгновение торжественная маска генерала до такой степени поразила шевалье, что он забыл о своих планах, и застыл неподвижно, как загипнотизированный. Однако Мобрей был не из тех, кого легко можно было вывести из строя. Он быстро справился с волнением, преклонил колено рядом с Мари, но не стал, как она, предаваться глубокой молитве, а, не глядя на нее, ласковым, чуть глуховатым голосом, который он научился делать поющим и гармоничным, как церковное пение, тихо сказал:

— Дорогая Мари! Дорогая Мари! Я понимаю ваше горе, ибо разделяю его. Однако как ваш искренний друг я хотел бы предостеречь вас от расслабления, ибо вам именно сейчас необходимо сохранить всю вашу силу. Вас могут застать врасплох. Если вы замкнетесь в вашем горе, то вам трудно будет жить дальше. Вы же сами знаете, что вам нужно оставаться сильной в физическом и моральном плане.

Мари перекрестилась и посмотрела на шевалье.