Игра с тенью - Джеймс Уилсон

Вот тебе и совпадение. Я уже слышу, как ты говоришь: «Уолтер, я не вижу никакого совпадения!» Но ты его увидишь, любимая, обещаю, просто потерпи и прочитай дальше.

Без трех минут двенадцать я снова был на Бромптон-гроув. Возвращение домой было мрачным. Мелочи, рассказывавшие о нашей счастливой жизни здесь, уже казались неуместными, будто кукла или шляпа, вынесенные волной на берег. За несколько коротких часов дом захватил чуждый дух, который теперь был недоволен возвращением прежнего жильца. В какую бы комнату я ни входил, я чувствовал его присутствие как тихий поток воздуха, толкающий меня обратно к двери.

Мэриан еще не вернулась, и только далекий шум голосов Дэвидсонов в кухне говорил мне, что я не совсем один. Я чувствовал себя потерянным и одиноким, как ребенок. Я попробовал рисовать, но дело не шло. Через десять минут я отложил карандаш и взялся за книгу, но очень скоро отложил и ее. Звонок к обеду напрасно обещал отвлечь меня — я сидел один в пустой столовой как восточный деспот, а Дэвидсон торчал неподалеку, будто мне могла потребоваться помощь, чтобы поднести вилку ко рту. Я отослал его, сказав, что справлюсь сам и позвоню, если мне что-то понадобится. В результате бедняге пришлось бегать вверх-вниз по лестнице, чтобы принести свежую воду и еще горчицы.

Закончив с обедом, я пошел в сад, где рабочие закладывали фундамент для новой студии, и торжественно повторил все требования (нужно, чтоб свет был с севера, вход должен быть защищен от непогоды), которые они и так уже отлично знали из планов. Там-то Мэриан и нашла меня, когда вернулась домой, и спасла их от меня, а меня — от меня самого.

— Ты же не можешь идти в таком виде! — немедленно заявила она с напором, от которого рабочие вздрогнули. Но она улыбалась, а ее черные глаза сверкали. — Ты выглядишь как человек, который прошел пешком пол-Лондона.

— Куда идти? — спросил я.

— К леди Истлейк, конечно, — сказала она уже тише и повела меня к дому. — Она была на выставке сегодня утром, потом мы вместе обедали и говорили о том, что Лора уехала, а я осталась, а от этого вполне логично перешли к тебе. — Мэриан взяла меня за руку и завела в дом. — И она очень просила, чтобы я привела тебя познакомиться сегодня вечером.

Я немедленно вообразил, что все это как-то связано с моей картиной. Ведь сэр Чарльз — директор Национальной галереи, и, признаюсь, на одно безумное мгновение я представил, как он выходит из-за ширмы в гостиной своей жены и говорит: «А, Хартраит, мне очень понравились „Жена и дети художника в Лиммеридже в Камберленде" — я видел картину в этом году в Академии, и я бы не прочь купить ее для страны». Но я быстро понял, какая это жалкая фантазия, и решил, что милая Мэриан просто надеется отвлечь меня от разлуки, познакомив со своей подругой — «синим чулком».

Как оказалось, правда была куда более странной, чем любое из предположений.

Мэриан никогда не описывала тебе дом Истлейков? Сейчас слишком поздно ее спрашивать (уже за полночь, и она наверняка спит), так что, если описывала, просто пропусти следующий абзац.

Они живут на Фицрой-сквер, в одном из тех прекрасных старых каменных домов (кое-где на стенах сквозь грязь еще виден первоначальный медово-золотой цвет) с высокими окнами и такими большими парадными дверьми, что туда могла бы пройти лошадь. Как раз когда мы прибыли, по лестнице буквально слетела модно одетая женщина в отороченном мехом жакете и крошечной шляпке-таблетке с перьями (насколько вообще может лететь тот, кто ниже талии закован в гигантскую птичью клетку) и вскочила в ожидающий ее экипаж. На скулах у нее горели гневные пятна румянца, и она едва кивнула нам, быстро проходя мимо.

Парадную дверь открыл высокий лакей с седыми волосами и густыми темными бровями. Мэриан обратилась к нему легко и привычно, что меня удивило:

— Добрый день, Стоукс. Ваша хозяйка дома?

— Да, мэм.

Он провел нас через широкий вестибюль, уставленный мраморными бюстами, наверх, в большую гостиную. Она была обставлена по-современному, с толстым турецким ковром, резными дубовыми стульями; на зеленых стенах тесными рядами, словно кареты на Пикадилли, выстроились акварели. Над карнизом для картин стоял ряд японских тарелок (явно сделанных в самой Японии, а не в Стаффорде!), а над камином висел большой классический пейзаж кисти самого сэра Чарльза, как я решил, поглядев на слащаво-приторные цвета.

Когда мы вошли, с кушетки у окна поднялась необычно высокая женщина. На мгновение вечерний свет выделил ее силуэт, и ясно разглядеть я смог только ее голову, странно склоненную набок, как у птицы. Она подошла к нам, и я увидел, что ей около пятидесяти, одета она в мягкое зеленое платье, отделанное плетеной тесьмой, а ее все еще темные волосы просто стянуты назад и убраны в сетку. У нее был широкий неровный рот, который расплылся в искренней улыбке, когда она протянула руку Мэриан.

— Мэриан, — сказала она, — ты как на крыльях прилетела.

Голос у нее был негромкий, но четкий, и я различил легкий шотландский акцент. Она повернулась к лакею:

— Спасибо, Стоукс. Если кто-нибудь еще зайдет, меня нет. — Она тронула руку Мэриан и улыбнулась мне. — Тебе не пришлось связывать его и втаскивать в кэб, чтобы заставить прийти?

Мэриан рассмеялась:

— Леди Истлейк, это мой зять — сводный зять — Уолтер Хартрайт.

— Сводный зять, — со смехом повторила леди Истлейк. — Как сложно. Очень рада вас видеть, мистер Хартрайт, как поживаете? — Я пожал ее руку, а она огляделась, словно внезапно поняла, что ей здесь не нравится. — Думаю, нам будет удобнее в моем будуаре, — она произнесла последнее слово с иронической интонацией, которая снова заставила Мэриан рассмеяться, — если вы простите меня за беспорядок.

Она прошла в глубь комнаты и распахнула двустворчатые двери. За ними была непарадная гостиная, светлая и приятная, с высоким окном, выходившим в сад. С первого взгляда она напоминала скорее кабинет оксфордского профессора, чем будуар леди. Вдоль стен тянулись стеллажи, некоторые из них были заставлены книгами, а другие, похоже, — стопками бумаг. В углу помещался секретер, крышке которого не давал закрыться ворох бумаг и писем. По сторонам камина располагались большие шкафы, заполненные камнями, раковинами, осколками горшков, там же была видна половина этрусской головы; а в центре, что казалось самым странным, стоял большой стол красного дерева, заваленный фотографиями, которых было больше, чем я когда-либо видел в жизни. Я невольно пробежал по ним глазами в поисках общей темы или знакомых картин. В первом я не достиг успеха, потому что темы были разнообразны, как сама жизнь, — портреты, сельский домик, большая фабрика, проступавшая сквозь дым собственной черной трубы, но во втором добился лучших результатов, заметив между стогом сена и смазанным изображением тягловой лошади портрет самой леди Истлейк.

Должно быть, она наблюдала за мной, потому что, как только я наклонился, чтоб рассмотреть фотографию, отрывисто поинтересовалась:

— Ну, мистер Хартрайт, и что вы скажете?

— Вполне похожий портрет, — ответил я уклончиво. Я опасался, что она, как и многие другие, могла быть недовольна тем, как безжалостно камера выявила каждое пятнышко и морщинку, нанеся ущерб ее красоте.

— Я имею в виду фотографии, — сказала она.

— Ну… — начал я. Но как продолжить, я не знал, потому что до сих пор об этом не задумывался. Я не хотел показаться невежливым, если отнесусь к теме слишком прохладно или же буду горячо высказывать мнение, отличное от ее собственного.

Она вывела меня из затруднения, продолжив:

— Вы сами этим занимались?

— Нет, — ответил я. — Я все еще предпочитаю карандаш и кисть.

— И почему же так, мистер Хартрайт?

Этот допрос так сильно отличался от того, что я ожидал, что мне пришлось на минуту задуматься. Наконец я сказал:

— Потому что мне кажется, что фотография всего лишь бесстрастно отражает факты.

Она не дала мне даже секундной передышки.

— Тогда как ваш карандаш?…

— Тогда как карандаш может, я надеюсь, — в верной руке — намекнуть на истину. Возможно, это не одно и тоже.

Она уставилась на меня бесстрастным взглядом, так что было не понять, сочла она меня сумасшедшим, занудой или оригинальным мыслителем. Потом осторожно открыла секретер, стараясь, чтобы переполнившие его бумаги не посыпались на пол, и достала небольшую записную книжку и карандаш.

— Вы не возражаете, если я это запишу? — спросила она, уже начиная записывать. — Я пишу статью.

— Ну вот, — сказала Мэриан с веселой фамильярностью, которая снова меня озадачила, — готовься увидеть свои слова в очередном номере «Куотерли ревью».

Леди Истлейк рассмеялась.

— Только под его собственным именем, — сказала она. — Кем бы я ни была, я не воришка. С чего ты взяла, что я захочу выдать мысли мистера Хартрайта за свои?