Как вырастить здорового ребенка - Татьяна Шипошина

Такое было дано мне благословение.

Стихи же, написанные там, в столовой, остались. Вот они. Они посвящены Ивану Георгиевичу.

Мой доктор спокоен,И в теплых рукахЗамерзшая жизнь отогрета.Мой доктор спокоен,Строка дневникаИ ночь, и его сигарета.

Мой доктор спокоен.Закончился день.Худая рука на коленях.Мой доктор спокоен,Как лунная тень —Единственной лампы без тени.

Плохо правило свое прочитала, отвлеклась. Уже на ступеньках поликлиники мысленно говорю последнюю и главную свою молитву:

– Вы, все целители именем Господним, пребудьте со мной и с больными моими во весь этот день, даже тогда, когда я забываю о вас! Пусть все слова и действия мои будут больным во благо! И пусть никакая гадость не пройдет к ним через меня!

Потому что, действительно, как только прием начинается, в плотном потоке больных иногда забываешь даже, как тебя зовут. Работаешь иногда, как на автопилоте. Поэтому я и прошу заранее:

– Не оставьте меня, милые братья мои, когда я забываю о вас…

Все, я вхожу в кабинет, раздеваюсь – поехали! С Богом.

Текучка, текучка, текучка – может ли быть сильнее испытание человеку! Сначала в кабинет рвутся те, которых я вызвала сама. Прием утренний, надо успеть дать направления на кровь и мочу, пока лаборатория еще работает.

Потом начинают дергать двери и пробиваться «умные» и «хитрые»:

– Доктор, нам только справочку!

– Идите откладывайте карточку и заходите по очереди!

Недовольство проявляется разными способами, в зависимости от темперамента. Иногда просто фыркнут, а иногда и дверью хлопнут.

– Доктор, а справку в бассейн дадите без ребенка?

– Нет, не дам.

– Доктор, да мы здоровы абсолютно!

– Да, но вы же не хотите, чтобы с вами плавал кто-нибудь, больной грибком? И другие тоже не хотят! Поэтому я должна хотя бы живот и руки вашему ребенку посмотреть!

Аргумент действует, но с трудом. Иногда и я не выдерживаю их напора и выписываю справку не глядя. Просто во избежание бурного проявления эмоций.

Кстати, очень часто нахожу чесотку – да-да, ту самую, которую лечат как аллергический дерматит или что-то еще. Воспринимается этот диагноз тяжело, как нечто позорное. Призрак беспризорника времен Гражданской войны все еще витает над нами. Строго говоря, он и не улетал от нас никуда.

Настоящий больной, как правило, не бывает первым. И вообще, все настоящее никогда не рвется вперед, никогда не скандалит и не выпячивается. По этому косвенному признаку возможно отследить все настоящее, и не только в поликлинике.

Входит мама с мальчиком подросткового возраста. Мальчик явно заслуживает внимания. Мальчик полон, бледен, одышлив. Ему лет тринадцать, а весу – килограммов семьдесят пять. Начинаю слушать его, он прикрывает грудь, как девушка. Вообще я предпочитаю начинать слушать со спины, чтобы дать больному привыкнуть ко мне и себе дать к нему адаптироваться, составить некоторое мнение, прежде чем посмотреть больному в глаза. Тут даже это не помогло. Более того, он стоит весь потный, и покрасневший пятнами. Сердце его бешено колотится.

– Все, одевайся!

Мальчик вздыхает с облегчением. Я делаю вид, что не заметила его мучений. Отправляю мальчика с медсестрой взвешиваться и начинаю беседовать с мамой. Мама выглядит нормально.

– Давно он такой?

– Был все время – обыкновенный, а тут – вот такая беда!

– Давно?

– Примерно за полгода.

– Скажите, в семье есть люди с подобной комплекцией?

– Нет!

– Даже среди бабушек и дедушек?

– Нет! И едим мы, доктор, совсем немного. Он ест меньше меня!

– Извините за вопрос, но он – сын своего отца?

Она несколько смущена, но отвечает:

– Да, доктор, конечно.

Мальчика надо обследовать, и чем скорее, тем лучше. Может проявиться все что угодно, вплоть до онкологии. У меня остается еще один, почти риторический вопрос:

– Почему же вы не приходили раньше?

В сущности, ответ не важен. Основная часть ответа лежит на поверхности – и отсутствие времени, и трудность уговорить подростка пойти к врачу и т. д., и т. п.

Настоящая причина лежит глубоко, лежит там, внутри, и огрызается – «не тронь меня!»

Не трону, не достану. Только покажу матери рукой в ее сторону.

– Вот вам телефон эндокринолога. Вот вам все направления: на кровь, и на мочу, и на сахар, и биохимия. Вот ЭКГ. Это все, что можно сделать у нас в поликлинике. Все пройдете, и поедете к эндокринологу. Надо смотреть железы внутренней секреции, надпочечники. Только не останавливайтесь, не бросайте обследование на половине дороги – пожалейте мальчика своего! И обязательно – к невропатологу, обследовать головной мозг. Постарайтесь сделать все как можно быстрее. Может быть, эндокринолог вас сразу в больницу направит – будьте готовы.

Входят мальчик с медсестрой.

– Ну, все, брат, – говорю я ему бодрым голосом. – Я тут маме все рассказала. Не волнуйся, тебе можно помочь. У тебя есть еще возможность перерасти! Время еще есть – до восемнадцати лет!

Я совершенно в этом не уверена. И не вижу энтузиазма в глазах матери, что тяжелее всего.

Дай им сил, Боже, довести дело до конца.

Насчет смущения на приеме у врача есть у меня конкретное воспоминание. Уже когда я была студенткой, я сильно заболела. В приемном отделении больницы обустроены были такие кабинки, задернутые желтыми занавесками. Сижу я в этой кабинке, вся разбитая своей болезнью и болью. Приходит терапевт, мужчина, и начинает меня слушать. И тут я чувствую, что его рука начинает достаточно недвусмысленно ощупывать мою грудь. Затем он просто и беззастенчиво начинает прижиматься ко мне сзади. Трудно передать, что я чувствовала – такое унижение, такую беспомощность. Меня как бы парализовало внутри – я не могла даже закричать. Стала натягивать на себя вещи, как-то отодвинула занавеску. А он вышел из кабинки как ни в чем не бывало. Говорит: «Все в порядке, я не выслушал ничего». Еще бы он что-нибудь выслушал!

Вот такая зарубка в памяти, на всю оставшуюся жизнь.

Хорошо, что я человек верующий. А иначе, без «Господи, помоги!», как можно ее вынести. Я увидела ее в дверном проеме, когда дверь открылась в очередной раз. Я и «Господи, помоги!» сказала-то про себя. Наружу прорвался только вдох, а за ним многозначительный выдох. Медсестра отреагировала сразу:

– Кто там?

– Лаврова.

Мед сестра тоже сделала вдох, ну а выдоха я не слышала – отвлеклась.

Она вошла через два человека. Ее лицо можно назвать симпатичным, если бы не застывшее выражение удивленного и слегка обиженного ребенка. Эдакая – не трогайте меня, я хорошая маленькая девочка. Я такая хорошенькая! Я маму и папу слушаю! Вы ведь все для меня сделаете, что я захочу?

Лет ей уже прилично за тридцать, волосы выкрашены в совершенно белый цвет.

Очки чуть-чуть уменьшают глаза, что усиливает впечатление. Голосок тоненький, как у ребенка. Естественно, разведена.

Ребенок – девочка пяти лет, разбалована, даже разболтана. На месте не стоит, не сидит, рот не открывает. Не дышит, когда говоришь «дыши», и сильно дышит, когда говоришь «не дыши». Я это уже знаю – так, наоборот, и говорю.

Можно было бы и правильно сказать, повоспитывать, что ли, но очередь большая, как всегда – нет времени на это. С нею и без воспитания сейчас не меньше чем полчаса просидишь, даже если ей просто справку в сад надо.

– Что случилось?

– Доктор, вы знаете… – И тут начинается длинный и путаный рассказ. Такой сбивчивый, с восклицаниями, который, по существу, сводится к тому, что девочка опять простудилась.

– Доктор, ну вы же нас знаете, вы нам капли в нос не назначайте, а то она мне все равно капать не дает! Ах, мы такие болезненные! Доктор, но вы скажите, почему она так часто болеет?

Пытаться ответить ей бесполезно. Она перебивает:

– Нет, ну так часто! Доктор, наверно, у нее что-то не так! Я уже ей травки купила, знаете, такие, в пачечках!

И тут же сразу подробности, типа:

– Я травки кипятила-кипятила, а они у меня все сбегают и сбегают! Ах, доктор, я, наверно, не правильно заварила? Нет, я все так, как на пачке написано! Я все правильно делала!

Как только дело подходит к моим назначениям, тут сразу начинаются возражения. Такие бурные! На любое мое слово, на любое предложение – сразу возражение, а то и два. Это мы не переносим! Это горькое! Это нам не помогает!

Ну вот, кажется, наконец, мы приходим к чему-то единому, и она даже встает со стула. Я затаила дыхание: неужели уходит? Но она останавливается и спрашивает:

– Доктор, а помните, что мы летом болели? У нас тогда такое расстройство кишечника было! Ведь и прошлым летом тоже! Нам бы обследоваться, почему она летом болеет.

Я снова делаю вдох, мысленно прошу меня помиловать, и:

– Вы же кал сдавали, мочу и кровь сдавали и УЗИ делали! Ведь все в порядке!

– Нет, а может нам в какой-нибудь институт надо съездить?