Правила поедания устриц (СИ) - Анна Мори
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я старше, чем выгляжу. Точно не хотите? — и испытующе глядит на него из-под ресниц, соблазнительно (вероятно, это должно выглядеть так) склонив голову к плечу.
По ее разумению, затащить в постель малолетку, не сев в тюрьму — это невероятный успех, или что? Девушка, конечно, объективно очень привлекательна (эльфы — они почти все такие), но в Гонконге море красивых девчонок, более чем доступных, особенно если ты иностранец и у тебя есть хотя бы то невеликое количество денег, которое нужно, чтобы угостить их парой бокалов вина или стаканов виски.
— Ну, я тоже старше, чем выгляжу. Поверьте, я действительно стар, — говорит Рактер. — Быть может, я бы обрадовался вашему приглашению, когда был моложе и более… как бы это сказать… целым. Но секс уже давно, прямо скажем, лежит далеко вне сферы моих интересов.
Рактер подкрепляет эти слова ослепительной улыбкой. Эта итальянская Лолита любит прямоту — что ж, он тоже умеет быть прямым, как рельса.
Шей Сильвермун, к ее чести, не краснеет и не хихикает, лишь густые, словно углем нарисованные брови чуть приподнимаются. В цвете ее эмоции читаются лучше: канареечно-желтый всплеск удивления, тут же наливающийся густым рыжим любопытством (взгляд Шей цепляется за провода, отходящие от датаджека на шее Рактера, уходящие вниз и прячущиеся под рубашкой, и скользит ниже — по туловищу, бедрам, ногам — всему, что скрыто одеждой и представляет собой загадку). В век, когда можно реализовать с помощью магии либо имплантов самые причудливые сексуальные фантазии, его признание равносильно констатации факта, что он не в своем уме. И от эльфийки запоздало плещет грязно-серой волной настороженности: много ли человеческого вообще осталось в теле ее возможного коллеги? А как насчет души?.. (Именно в этот момент собеседники обычно бормочут: “Долбаные чоканутые риггеры”).
Но фоном ко всему этому в ЭМ-спектре Шей Сильвермун идет другая эмоция, в данном контексте весьма неожиданная: теплая лососево-розовая радость — облегчение?..
— Вы только что меня отшили, — с веселым удивлением констатирует она. — Господи боже. Вы отшили меня, да еще так гадко! Я хочу с вами работать.
Рактер на миг теряет нить разговора, потом вдруг приходит понимание: это было отнюдь не соблазнение — это было собеседование.
— Проверка на профессионализм?
Эльфийка кивает.
— Не хочу, чтобы коллеги ко мне приставали. Но, к сожалению, мало кто говорит “нет”.
— Понимаю. Должно быть, тяжело вести дела, когда выглядишь как красивая старшеклассница.
При этих его довольно банальных словах излучение от Шей вдруг дергается, как стрелка барометра: Рактер видит черный и колючий, как связка обсидиановых игл, проблеск каких-то скверных эмоций, — совершенно внезапный диссонанс, словно музыкант взял фальшивую ноту или художник разлил на холст не ту краску. Еще он отмечает, что ее кровоток слегка ускорился. Страх? Гнев? Стыд? На вид собеседница, однако, совершенно спокойна, и голос ее бодр:
— Иногда это даже на руку — быть красивой старшеклассницей, — говорит она, но отводит взгляд, и улыбка у нее опять какая-то кривая. — Но вообще, конечно, вы правы. У меня есть несколько правил насчет… устриц. И людей. И это одно из них: не иметь никаких дел с озабоченными уродами.
— Очень разумный подход. — Рактер улыбается, хищно и с приязнью. — Впрочем, есть много других разновидностей уродов. Вряд ли стоит безоглядно доверять всем, кто всего лишь нашел силы отказаться от устриц в ресторане.
Шей Сильвермун долго, задумчиво смотрит на него. Потом делает к нему шаг и, глядя снизу вверх, серьезно, точно делясь секретом, сообщает:
— Их я боюсь еще больше. Таких, как вы. Насчет них есть несколько других правил.
— И каковы же остальные?
Вместо ответа Шей Сильвермун спрашивает словно бы невпопад:
— У вас человеческий мозг? Или с этими всякими… процессорами и церебральными ускорителями?
— Позвольте спросить, зачем вам эта информация?
— Ну, я могла бы соврать, что раз мы будем работать в команде, мне надо знать про все ваши киберулучшения, особенно про нестандартные. Но на самом деле мне просто захотелось спросить что-нибудь неприлично личное, — говорит Шей с легким нескрываемым злорадством.
— Видите ли, это не вопрос интимности, — мягко, улыбаясь пустой акульей улыбкой, говорит Рактер, пряча недовольство. — Я редко рассказываю о своих модификациях коллегам, никто, однако, пока не жаловался. Это вопрос моей безопасности, моей жизни.
— Точнее и не скажешь: вопрос безопасности и жизни — но отнюдь не только вашей, — парирует Шей.
Рактер выдерживает небольшую паузу, глядя на девушку подчеркнуто холодно; но за две минуты этого странного разговора Шей Сильвермун успела зацепить его, загнав рыболовный крючок своей тайны прямо ему под нёбо, и он хочет говорить с ней еще. В перспективе — возможно, обсуждать с ней планы и даже обмениваться дурацкими шутками после успешных забегов, когда все остались живы. Возможно, он вовсе не отказался бы поесть с ней устриц в ресторане со всем вытекающим, когда был моложе и более целым. Но сейчас он преимущественно хочет узнать, кто же она. Не информацию, что он уже успел найти в Сети, нет. В Шей Сильвермун есть нечто от замка или от сейфа, нечто такое, чего он никогда не встречал у других, а Рактер любит редкости — и взламывать замки и сейфы тоже любит. Его посещает странная мысль: эта девушка особенная. И очень важно понять, что именно делает ее такой.
Так что Рактер решает поднять белый флаг мира:
— Когда-нибудь я расскажу вам про мозг, процессоры и прочее, если буду полностью вам доверять. А вы в обмен расскажете про свои правила устриц.
Шей кивает:
— Ладно. На вид сделка честная.
Если бы Рактер не читал ее ЭМ-излучение, он бы ни за что не понял, шутит она или нет — в уголках губ Шей почти все время прячется призрак улыбки. Сейчас, однако, она абсолютно серьезна.
Она стоит совсем близко. Шапка вьющихся черных волос на ее голове выглядит так, будто она не мыла и не расчесывала их с самого рождения. И Рактер снова вдыхает этот ее странный запах.
Шей пахнет холодом рыбьей чешуи и гальки на дне залива. Прохудившимися рыбацкими сетями. Шелковистыми зелеными водорослями, живущими на старых сваях набережной и деревянных бортах старых джонок. Влажным туманом, зыбким, как сон, который днем и ночью висит над гаванью Виктория, пряча солнце и луну, клочьями оседая на волосах и одежде.
Даже когда она уходит, этот запах еще остается на какое-то время в его мастерской.
Чуть позже сверху,
