Итерация II (СИ) - "Корольков"

— Ах по закону! — вскинулась Лукерья, — Товстыженко! Ты у нас власть, стало быть оформляй лекарку, как фершальский пункт!

— Да не могу я! Нету у меня такого права! — начал оправдываться милиционер.

А у кого есть? У секретаря райкома есть? Аль ещё у кого? Значит так, мы сейчас в райком и пойдём, но, до их решения, чтобы ни одного куриного яйца со двора не пропало! Про лошадь и прочее — я вообще молчу. Пошли бабоньки! А вы, комбедовцы, тоже айда, нечего тут делать.

— Да я тебе…!!!Я тебя!!!! — взревел Аким.

— И что ты мне сделаешь? Раскулачишь? Поздно, я уже в колхоз записанная.

— Акимушка, не лез бы ты к Лукерье, она партейная. — горячим шёпотом зашептала Нюрка мужу в ухо.

— Да погодь ты! — отмахнулся Аким, — Найдётся и на партейную управа, нешто мы…

Он не успел договорить, как из стайки пришедших на выручке лекарке женщин, выплыла ещё одна и заговорила медовым голосом:

— Акимушка! Ты весь изъятый самогон в милицию сдал? Все двадцать ведер? Или в одну харю трескаешь?

Аким побагровел, а Товстыженко очень пристально посмотрел на сельского активиста. Ни о какой самогонке в милиции не слышали, никто её не сдавал. А женщина продолжала:

— Жене, небось рассказал, за что тебе ссыльная нос расквасила? Как ты её ссильничать хотел, да она увернулась.

На сей раз Нюрка грозно сдвинула брови, а Аким попытался оправдаться:

— Ты, это… Марфа! Заткнись!

— Ой, бабоньки, что дееться! Акимка ты мне ишшо и рот затыкать будешь? А коровенка, Дунькина, к тебе случайно во двор забрела, да так и живёт уже месяц? Или колхоз уже и в твоем подворье?

Вперед вышла сжав кулаки недавно раскулаченная, готовая вцепиться в волосы хоть Акима, хоть Нюрки, Дуня и пристально, со злостью, начала рассматривать комбедовцев.

— Да верну я вашу корову! Сегодня же в колхоз отдам! — не выдержал злобного взгляда Аким.

— Ну уж нет! — решила подвести итог разговора Лукерья, — Сейчас же идем в органы, и пишем про тебя, да поступки твои окаянные. Пущай власть разбирается. А то ишь, угрожать людям вздумал!

Тем дело и закончилось. Никто больше Полину не трогал, и она продолжила лечить жителей Сургута и ближайших сёл.

Этого всего ранний прохожий не знал. В посёлок Алексей попал только три месяца назад. В дальней дороге воспалился пересекавший всю грудь рубец, поставленный на «вечную память» шашкой юркого белогвардейца. Полина быстро поставила больного на ноги, а тот, посмотрев в омуты глаз, понял, что пропал. Влюбился, как мальчишка, словно «зелёный» юнкер, разве что стихов пока не писал.

А ведь он прожил сложную, трудную, наполненную войной, боями, сражениями, победами, поражениями, болью потерь друзей и боевых товарищей, жизнь. Один из лучших выпускников Павловского военного училища, попавший в захолустный прибалтийский гарнизон, подпоручик Поляков с первых дней войны пошёл добровольцем на фронт. Начинал с должности командира взвода разведки. Один из поисков закончился неудачей, пластунов обнаружили и обстреляли из артиллерийских орудий. Один из снарядов лёг очень близко, убив двух разведчиков и тяжело ранив Алексея. Спасибо бойцам, вытащившим из-под обстрела, а затем отправившим в тыл командира, к медикам.

Выздоровление шло медленно и орден «Святой Анны» 3-й степени с мечами и бантом, которым Полякова наградили за успешную боевую деятельность и полученное ранение, вручали в госпитале. По излечению, Алексею предложили новое назначение — в Русский экспедиционный корпус во Франции, РЭК. В полк Поляков приехал, когда уже полным ходом шла погрузка на морские транспорта. Ожидал, что заграница встретит теплом, вином, улыбками и милыми барышнями, но надежда рухнула быстро, почти сразу после прибытия к «союзникам». Французские генералы и офицеры отнеслись к ним как к «мясу», прибывшему затыкать дыры на фронте.

Пять месяцев непрерывных, смертельных, героических боев экспедиционного корпуса в сражениях за Реймс, когда русских бросали на сложнейшие участки. Поляков на себе испытал последствия применения немцами нового оружия — химического. Только за один день, 31 января 1917 года, бригада трижды подвергалась химическим атакам. Сотни человек были эвакуированы с тяжелой интоксикацией, а зимний холод только усилил действие удушающих газов.

После тяжёлых потерь командного состава в апрельской «мясорубке Нивеля», подпоручика Полякова назначили на должность командира стрелковой роты. Прежний ротный был эвакуирован в тыл с тяжёлым ранением. Через месяц Алексею присвоили очередное воинское звание — капитан, его грудь украсил Георгиевский крест и орден Святого Станислава с мечами и бантом 3-й степени.

Тем временем, обстановка в РЭК накалялась. Временное правительство, появившееся в России после февральской революции, не интересовала судьба корпуса, бригад, офицеров и солдат, а французы собирались их использовать, как расходный материал, до последнего русского в строю. Что же, если Россия забыла своих сыновей и не идёт к ним, то необходимо сделать всё возможное и вернуться домой, а там, будь, что будет.

Выбраться удалось только в середине осени, но и здесь не обошлось без приключений. На подходе к норвежскому порту, пароход торпедировала немецкая подводная лодка, и Алексей бы утонул, но его спас унтер из их бригады. Поляков так и не узнал имени спасителя, но облик солдата запомнил навсегда.

Ноябрьский Петроград встретил капитана Полякова ещё одной, то ли революцией, то ли переворотом. Алексей никак не мог разобраться в происходящем, потому не спешил записываться ни в одну армию, но в январе восемнадцатого, прогуливаясь по Невскому и обдумывая, на какие средства жить дальше, случайно встретил знакомого офицера, или как их сейчас называли — «военспеца», который предложил Полякову пойти добровольцем в Красную Гвардию. Убрав в тайник ордена и погоны, Алексей записался рядовым бойцом, не скрывая ни звания, ни боевого пути, ни происхождения. Воевал под Царицыном, быстро продвинувшись до командира батальона, сражался против красновцев, деникинцев, врангелевцев на Южном фронте, в Воронежской области, на Донбассе, под Ростовом-на-Дону, Новороссийском, Каховке, Луганском, Елисаветградом, Херсоном, Сиваше, в Крыму.

В симферопольском госпитале, приходя в себя после тяжёлого ранения, он получил неожиданное предложение: перейти в «интересную» организацию, о которой нигде, никогда и никому рассказывать нельзя. Поляков согласился, впоследствии нисколько не пожалев о сделанном выборе.

В Сургут Поляков попал случайно. В марте тридцать девятого, вернувшись из длительной командировки в Китай, заехал в штаб округа, где ему вручили приказ об увольнении из рядов Красной Армии. Алексей плюнул, оформил положенные документы и поехал, куда глаза глядят. В центральную часть России Поляков не рвался, за годы Гражданской никого из родни не осталось. На следующем из Тюмени пароходе, у него неожиданно разболелись раны и обострились болячки. На безлюдной пристани его, чуть живого, сгрузили на деревянные доски. Полина, случайно оказавшись поблизости, увидела беспомощного больного, попросила мужичков погрузить на возок и отвезла к себе, поселив на сеновале. В доме места мало, да и больные приходят постоянно.

Сегодня, четырнадцатого декабря тысяча девятьсот тридцать девятого года Алексей решил навестить спасительницу. В окошке стоявшей неподалеку от Югорского тракта, небольшой, словно игрушечной, избы, теплился мягкий свет. Алексей открыл калитку, подошёл по натоптанной в снегу тропинке к дому и тихонько постучал.

Дверь распахнулась и на пороге показалась кутающаяся в шаль, красивая зеленоглазая женщина, с русой косой до пояса. Длинная, ниже колен, простая, полупрозрачная ночная сорочка, мало что скрывала, на ногах — сделанные из обрезанных валенок тапочки.

— Алексей, и чего тебя в такую рань носит? — подбоченилась хозяйка.

— Так простыл я малость, Полюшка. Хотел самогончику на рыбку выменять.

— Ох, Алексей, сопьёшься ведь, один одинешенек мыкаясь.

— Да мне чуток. Только для профилактики, от простуды. Не стану же в такую рань зенки заливать. — потупился гость.