Туркменская трагедия - Владимир Рыблов

СИРОТА ИЗ КИПЧАКА

Вчерашний сирота, багдадский султан Адуд ад-Даула из династии Буидов прослыл на Востоке выдающимся правителем десятого столетия нашей эры. Пришелец, завладевший страной арабов, был выходцем с персидских гор, и на нем, человеке умном, но необычайно коварном и жестоком, лежал отпечаток его арийского происхождения: голубые глаза, рыжеватые волосы с ранней проседью. Летописцы свидетельствуют: даже завладев Ираком и Западным Ираном, приняв старинный иранский титул шахиншахов, повелевая халифами, Адуд ад-Даула жаловался на свое сиротство: “Нет отца у ребенка — проплачет день; без матери — будет плакать каждый день”. Обиды своей он никому не прощал, даже став могущественным монархом: его сиротские слезы отлились тысячам. В огне виновных сгорали и невинные...

Одним из основных качеств Буидов было умение из всего извлекать деньги и всегда быть при них. Они безнаказанно грабили своих поданных... Помешанный на кубышке, Адуд ад-Даула составил себе огромное состояние.

Не боюсь показаться банальным, но прежде чем осиротеть, надо родиться. Вот как описывает рождение будущего “сердара” — “вождя” — бывший пресс-секретарь президента Дурдымухаммет Гурбан: “Если бы туркменский народ не был бы народом, знающим истинную цену личности, ему, конечно, не удалось бы породить Героглы. Героглы был исторической необходимостью, личностью, вокруг которого должен был сплотиться народ после падения могущего сельджукского государства. Однако сколько веков миновало, но у туркмен подобного Героглы не появлялось, хотя многих и нарекали этим именем... И в конце концов, он родился! 19 февраля 1940 года! Однако в тот момент еще никто не знал, что он — будущий наш Героглы... Об этом мог знать лишь могучий создатель. Аллах послал его нам, чтобы спасти древнюю землю... Туркменский народ веками ждал прихода своего Героглы, ждал в мыслях и мечтах...” ( “Туркменская Искра”, далее — “ТИ”. 19.02.93).

По странному совпадению, сиротская доля средневекового феодального монарха повторилась в судьбе маленького Сапармурата, будущего президента Туркменистана. Ребенок без матери — обездоленный, пишет о себе Ниязов. В войну, малышом, лишившись отца, испытал горечь сиротства, а в землетрясение 1948 года до дна испил горькую чашу обездоленного (“Туркмен Архивы”, далее — “ТА”, № 1-2, 1996, с.26).

Что-то трагически зловещее таилось в той страшной ночи, поглотившей мать и двух братьев, из всей семьи и близких соседей оставившей в живых его лишь одного. Выбравшись из-под обломков рухнувшего дома, он провел несколько ночей на развалинах, в полном одиночестве, напоминая собой, как подметил один писатель, совенка — хищную птицу, избиравшую руины и кладбища своим постоянным обиталищем. Развалины словно не хотели его принимать.

А льстивые перья увидели в том “знамение”. К 60-летию Ниязова бывший московский журналист, то бишь нынешний министр иностранных дел Б. Шихмурадов писал: “Само провидение послало нации человека, которому суждено было изменить ее исторический путь” ( “НТ”. 16.02.2000).

Тот же Д. Гурбан, кстати, некогда подавший шефу идею присвоить себе титул “Туркменбаши” — “Глава туркмен”, приводил сравнение: “Как Героглы вышел из-под земли и встал во весь рост, так и ему в ту ночь удалось вырваться из плена подземелья и остаться живым.

Вот в чем сходство Героглы и Туркменбаши!”

Поистине, гримасы истории! Пройдет немного времени и Д. Гурбан, изгнанный из президентского Совета, арестованный органами КНБ Туркменистана за изобличительные выступления на туркменской радиостанции “Свобода”, пожалеет, что “верой и правдой” служил “сердару”.

Но, как говорили в древности великие ораторы, вернемся к нашим баранам.

Охотники говорят, добыча сове сама в рот идет. Кипчакский сирота в те суровые дни голода не испытывал. Со всех концов Союза в поверженный город шла щедрая, беспрерывная помощь - и ее оставшимся в живых жителям все продукты раздавали бесплатно, людей кормили досыта, так что после ашхабадцы шутили: “Мы тогда жили, как при коммунизме”.

Пройдет много лет, и этот мальчик, вкусивший тогда братского хлеба-соли, став президентом страны, усомнится в бескорыстности благородного, душевного порыва людей из России и других соседних республик. Что это — случайная оговорка? Или человеческий характер? Вероятно, каждый обо всем судит в меру своей испорченности...

Но сию “ложку дегтя” можно, пожалуй, оправдать опять-таки сиротством Сапармурата, бедой, обрушившейся на хрупкие плечи мальчишки. Но кто повинен в случившемся? Если в глазах темно, то не значит, что весь мир черный!

“Порой я очень страдаю от того, что не знал своего отца, — пишет Ниязов. — Эта ноющая, незаживающая рана в моем сердце все время кровоточит, не давая успокоиться, забыться”. Так, неприкаянное сиротство нанесло ему глубокую душевную травму, которая не проходит бесследно в психике ребенка. Страдания, унижения, страх — все, что испытал маленький Сапармурат, не могло не сказаться на формировании его характера. Детдом, интернат не лучшим образом повлияли на становление его личности.

Вдумчивый слушатель, пожалуй, обратил внимание на, проскальзывающую во многих его выступлениях жалобу, что его детство было дурным, проходившем в окружении невежественных, грубых людей, не понимавших нежную душу мальчика. Чтобы приладиться к ним, ему, вероятно, приходилось лицемерить, он редко бывал самим собой.

А в ашхабадской средней школе № 20 ныне открыт музей, посвященный выпускнику-отличнику — вундеркинду Ниязову. Посмотрев его экспонаты, диву даешься, словно дирекция и органы образования знали, что Сапармурат станет президентом страны, а у неискушенного посетителя невольно возникает аналогия: “Ну чем не Володя Ульянов? Чем не будущий гений?!” Один из учителей, вспоминая детские и школьные годы своего воспитанника, пишет: “Мы, учителя, боялись его (Ниязова) вопросов, не могли на них ответить, так как он много знал, много читал...”

Насколько учитель искренен, трудно сказать, но судя по сегодняшним познаниям Ниязова, особенно по его публичным выступлениям, мнение о его эрудиции складывается противоположное.

Чем старше становился Сапармурат, тем больше раздумывал о себе, о матери, об отце, близких родственниках, о людях, окружавших его. Те, кто познал горький опыт, испытал на себе, что благодетельна и поучительна только нравственная боль. Тогда человек, в природе которого уживаются порочное и доброе, испытывает раскаяние, из коего он выходит духовно совершенным, благородным. В другом случае, если жизнь человека дурна, то он не всегда может мыслить правильно, его редко мучают угрызения совести, он не способен бороться с собой, ему трудно отрешиться от пороков, лжи, фарисейства, роскоши, тщеславия, разврата...

Какие чувства вызывало у кипчакского сироты его окружение? Любовь или ненависть, горькую обиду или радость общения? Неуемную злость или доброту? Дети, лишенные родительской ласки, как всегда завидуют сверстникам, живущим с отцами и матерями. Особенно обостренно это чувствуют дети с физическими или умственными недостатками. Подобная ущербность, как клеймо, остается на всю жизнь, пагубно сказывается на психике, порождает комплексы неполноценности, влияет на интеллектуальные способности человека. Обычно комплексы присущи незащищенным людям. Но со временем комплексы могут и пройти. Однако не у всех. У кого-то они приобретают другие формы, порою уродливые, личность формируется с пороками. И в том не вина их, а беда.

Полбеды, если этот индивидуум живет сам по себе, со своей семьей, которой не позавидуешь, а если он, по воле случая, возглавит коллектив или, еще опаснее, станет во главе государства? Такое обычно оборачивается трагедией для народа.

Став взрослее, Сапармурат, возможно, мучительно переживал: что произошло с отцом?.. О нем говорили всякое: то пропал без вести, то погиб в бою, то сдался в плен или будто его судили как дезертира и расстреляли...

Слухи эти, разумеется, не могли пройти в душе Сапармурата бесследно. К горечи обиды примешивалось и липкое чувство страха. К тому же мать взяла да и съехала из родного Кипчака... Что причиной тому? Слухи об отце?.. Но в селе жили многочисленные отцовские родичи. Казалось бы, она должна быть привязана к родному селу: здесь вышла замуж, здесь создала семейный очаг, здесь родила детей, отсюда проводила в армию мужа... Что может быть милее и дороже этих мест? И ее никто не попытался удержать?

У туркмен испокон веков существовал неписаный закон: человека, нарушившего нравственные устои жизни, изгоняли из села. Тяжкое наказание. Неужели мать переступила этические нормы и почувствовала, что ей не место по соседству с родичами мужа? Как могла молодая женщина с тремя, мал мала меньше, податься в незнакомый город, где ни родственников, ни знакомых?.. Может, знакомые были?