Великая Рыба - Елена Египтянка

Лето было жарким, и маленький дачный поселок близ Мги, где чета Данилевских проводила свой отпуск, походил на южный курорт. В поселке даже имелся импровизированный пляж на берегу заполненного водой карьера. После купаний Данилевские возвращались на свою дачу, где устраивали чаепития. Иногда они приглашали соседей — супругов Лосевых, а порой и сами ходили к ним в гости. Нельзя сказать, чтобы они дружили семьями — слишком не похожими друг на друга были эти люди, слишком отличались их взгляды на жизнь. Лосев был начинающим, но весьма удачливым бизнесменом, жена его недавно окончила институт и пока не работала, да ей это было и не обязательно — супруг вполне мог полностью ее содержать. «От делать нечего друзья» — совсем как у Пушкина.

У Лосева была странная привычка давать всем прозвища. Данилевского ему почему-то нравилось называть на португальский манер Санчо.

— Прекрати, — возмутился как-то Данилевский. — Мне не нравится.

— Да что ты, шуток не понимаешь! — обиделся Лосев. — Подумаешь! Меня в школе вообще называли копытным! — он весело захохотал. — Кстати, а у тебя какая кликуха в детстве была?

— Данте, — нехотя ответил Данилевский. — Созвучно: Данилевский — Данте. Если уж тебе хочется, называй меня лучше так. И закроем эту тему.

— Ой, как прелестно! — неожиданно захлопала в ладоши жена Лосева. — А можно, я буду звать тебя так?

Так и протекала отпускная жизнь — отдых, перемежающийся с хлопотами по участку и дачному дому. Алла время от времени напоминала Данилевскому, что крышу веранды хорошо бы залатать, пока снова не начались дожди, и, как и положено добропорядочному российскому мужу, он решил наконец этим заняться. Он старался закончить работу побыстрее, и, видимо, в спешке случайно сдвинул лестницу, по которой уже в который раз забирался на крышу. Данилевский упал с большой высоты и сломал ногу.

Оставшуюся часть лета пришлось провести в гипсе. Отпуск у Аллы кончился, она переехала в город, Данилевский же решил остаться на даче — так хорошо и тепло было вокруг. Алла приезжала к нему лишь в выходные. Остальное время он вынужден был сам справляться с нехитрым дачным бытом. Он даже не обижался на жену — в свете их ухудшавшихся отношений ее безразличие не казалось ему чем-то недопустимым. Да и времени на обиды не было — слишком много сил отнимали обычные житейские дела: согреть и заварить чай, приготовить или подогреть еду. И даже, опираясь на костыли, погулять за пределами участка.

Но помощь и сострадание пришли с неожиданной для него стороны.

Лосевы, как ни странно, прониклись бедой Данилевского. Они старались, насколько возможно, помочь ему, облегчить его одинокое существование, заходя к нему то вместе, то по отдельности. Постепенно бытовые проблемы стали отступать, а одиночество — скрашиваться приятельским общением. Данилевский был удивлен и безмерно благодарен.

В чете Лосевых особенно проявляла заботу супруга, что, собственно, и понятно — женщинам более свойственно сострадание. Кроме того, Лосев почти ежедневно вынужден был ездить в город по рабочим делам, так что он никак не мог бывать у соседа так же часто, как она.

Её звали Лана. Маленький рост, стройность, граничащая с худобой, волнистые тёмные волосы до плеч — со спины ее можно было принять за подростка. Она была очаровательно смешлива и непосредственна, что делало ее ещё более милой.

Пациенты часто влюбляются в своих сиделок и медсестер.

Данилевский влюбился.

Ему нравилось в ней абсолютно всё. Когда она смеялась, Данилевскому казалось, будто вокруг звенят тысячи серебряных колокольчиков. Звук ее имени казался Данилевскому волшебным заклинанием. Он безумно желал ее. Выздоровев, он выплеснул на Лану весь арсенал ухаживаний — таких настойчивых, к каким редкая женщина останется равнодушной.

Лана так сильно контрастировала с его женой — высокой, слегка тяжеловесной и необычайно серьезной дамой. Алла очень гордилась тем, что она кандидат наук, и не просто кандидат, а преподаватель университета. Она, когда-то первая красавица курса, с годами стала слишком успешной и требовательной ко всему, что ее окружало, даже к устройству быта. До появления Ланы Данилевского это устраивало, но теперь… Долгое время он изо всех сил старался не выдать ненароком своего увлечения — чтобы ни Алла, ни Лосев ничего не заподозрили.

Несмотря на благодарность за сочувствие в беде, Данилевский Лосева не любил. Ему не был приятен этот полный мужчина с лоснящимися щеками и миниатюрной, аккуратно подстриженной бородкой. «Жирный», — называл его Данилевский про себя. Но самым главным недостатком Лосева являлось то, что он был Ее мужем. От мысли, что этот человек каждую ночь прикасается к его любимой, Данилевскому становилось не по себе. Ему хотелось думать, что Лана живет с Лосевым по какому-то нелепому стечению обстоятельств. «Ведь так не должно быть, она не может любить его», — думал Данилевский изо дня в день.

«Мы спешим разными дорогами на один вокзал»…

Воспоминания вновь ожили перед глазами Данилевского.

Каждый свободный день, который удавалось выкроить под любым предлогом — был то отгул или мнимая командировка — они встречались у электрички, отъезжавшей к дачному поселку. Тому самому, где судьба когда-то свела их вместе. Они ездили туда круглый год — даже зимой. Снега выпадало столько, что для того, чтобы попасть на участок, проще было перелезать через забор, чем откапывать калитку. В один из таких дней произошел казус, о котором Данилевскому вспоминать было не приятно.

Зима тогда полностью вошла в свою силу, стоял крепкий мороз. Лана пришла на свидание в великолепной шубе, сшитой из пушистых шкурок песца. Шуба была длинная, достававшая маленькой Лане почти до щиколоток. Снегу намело так много, что забор было легко перешагнуть. Для высокого Данилевского это не составило труда; с некоторыми усилиями, путаясь в своих мехах, перелезла и Лана.

Данилевский был уже у дверей дачи, когда услышал за спиной возгласы возмущения. Обернувшись, он увидел забавную картину: Лана шагала к нему с крайне серьезным видом, гневно размахивая руками и не сдвигаясь при этом с места.

«Данте! Я же застряла! Что ты стоишь, помоги мне!» — выкрикивала она, когда Данилевский уже готов был расхохотаться. Длинные полы шубы зацепились за доски забора, мешая дальнейшим движениям. Данилевский, не долго думая, взял Лану за плечи и дернул на себя. Руки его соскальзывали по гладкому меху, но Данилевский сдаваться не привык и, уцепившись за рукав, рванул еще раз. Раздался треск, и через мгновенье он оказался в сугробе, продолжая сжимать мягкий мех. Только странное дело — Ланины крики усилились и приобрели угрожающую окраску. Да и вообще ее почему-то не было рядом. Выбравшись из снега,