Убей свою любовь - Марина Крамер

Завтракали молча. Папа был странно угрюм и погружен в какие-то размышления, Семен заметно нервничал и торопливо хлебал кофе, словно спешил покончить с едой и куда-то сбежать. Частые торопливые глотки заставляли его кашлять, он отворачивался, гулко бухал в кулак, отец морщился и наконец не выдержал, бросил на стол салфетку:

– Что мечешь, как голодная утка?! Торопишься куда?

– Д-да, – выговорил брат в перерывах между приступами кашля. – Уехать мне надо срочно.

– Зачем?

– В клубе проблемы.

Недавно Семен стал хозяином ночного клуба и теперь все больше времени проводил там. Я как-то ехидно подколола его на тему ориентации заведения, но брат только головой мотнул:

– Ты что, Санька? Нормальный клуб, для всех – ты ж понимаешь...

Я понимала. Папа не оставил бы от заведения даже фундамента, если бы узнал, что оно для людей нетрадиционной ориентации.

Отец был в принципе доволен тем, что Семен занялся делом. Он считал моих братьев неудачниками, не способными в силу слабости характеров стать уважаемыми людьми. Покойный Слава номинально числился председателем правления одной из папиных фирм, что не помешало ему выгрести из отцовского кармана приличную сумму денег для покрытия игорных долгов своей жены. Результатом явился срыв тендера на один очень важный объект, в который отец уже вложил большие деньги. Слава начал выкручиваться и попал на крючок к каким-то людям, потребовавшим у него помощи в устранении отца. Мой брат к тому времени уже сильно пил и очень испугался, однако все-таки сдался и уступил требованиям. Если бы не мой муж, папа не сидел бы сегодня за столом, намазывая на свежую слойку апельсиновый джем, а гнил бы на кладбище в той самой могиле, где сейчас лежит мой старший брат. Но именно Акела смог подменить фотографию, данную киллеру Славкой, на фото самого Славки. Папа, когда узнал, едва не убил моего мужа, посмевшего посягнуть на отцовское право принимать решения. Однако, немного остыв, отец – надо отдать ему должное – разобрался в ситуации и признал правоту Акелы. Так уж вышло, что Акела в нашей семье – кто-то вроде штатного ангела-хранителя, моего и папиного.

Семен уехал, а я поднялась к себе и, не чувствуя усталости, снова взялась за пистолет. У меня был взрослый разряд по стрельбе из пневматического оружия, папа в детстве отдал меня в секцию, и там я развернулась вовсю, выиграв множество самых разных соревнований. Это очень пригодилось мне в жизни, а сейчас я пытаюсь восстановить если не былую форму, то хотя бы научиться владеть оружием с другой руки. Я правша, но правая рука работает пока плохо, и потому я тренирую левую. Процент попаданий оказался несравнимо ниже, но все-таки я, несомненно, продвинулась.

Мне очень хотелось попробовать стрелять из настоящего пистолета, почувствовать в руке привычную тяжесть, запах горячего металла после выстрела – все то, что всегда вызывало во мне взрыв эмоций. Но для этого сперва нужно научиться твердо стоять на ногах.

Я дотянулась до привязанной к ножной спинке кровати толстой резине и просунула правую ногу в петлю. Вправо-влево, вверх-вниз – это упражнение, выполняемое по нескольку раз в день до боли в суставах, помогало мне восстанавливать ногу. Упругая резина оказывала нужное сопротивление, мышцы крепли, восстанавливались. Я преодолевала себя каждый день, каждую минуту, не жалея сил и времени, не жалея себя, не позволяя расслабиться или не выполнить намеченного на день плана. Именно это упорство и позволило мне довольно быстро начать передвигаться самостоятельно. И в том, что скоро я буду нормально ходить, я тоже не сомневалась.

Вечером муж вернулся мрачнее тучи. Молча чмокнул меня в щеку и начал раздеваться, повернувшись ко мне спиной. Я с трепетом наблюдала за тем, как обнажается спина с накачанными мышцами, покрытая хитрой вязью японской татуировки. Чуть правее левой лопатки татуировка испорчена шрамом пулевого отверстия. Получилось, что у самурая, занесшего копье над поверженным врагом, нет головы и верхней части туловища – только замершая в замахе рука. Эта пуля предназначалась мне...

– Что-то случилось? – спросила я, подтягивая зажатую петлей правую ногу и придерживая ее, чтобы не уползала обратно в горизонтальное положение.

Саша не ответил, переоделся и сел ко мне на кровать:

– Ну, как ты сегодня? Как нога?

– Нога на месте. Не уклоняйся, я ведь спросила.

– Аля, случилось уже давно. Просто сегодня... В общем, со счетов одной из фирм пропала крупная сумма денег. Сейчас пытаюсь отследить, но это трудно.

– Ты подозреваешь, что кто-то из своих?

– И да и нет. С одной стороны, доступ к счетам имели только свои – а с другой... Просто некому. Главбух фирмы работает сто лет, с момента открытия – ей просто нет смысла, у нее зарплата такая, что она и пачкаться побрезгует, да и дети опять же. Кто-то из совета директоров? Тоже вряд ли – там Бесо, а он, сама понимаешь... – муж замолчал, машинально поглаживая мою руку и глядя в стену.

Он был прав – Бесо не мог, он – папин друг, почти брат, они сидели вместе, постоянно рядом, всю жизнь – сколько я помню. Нет, кто угодно – но не Бесо.

Мне очень не нравилось то, что муж непривычно хмур и озабочен. Ему бы побольше отдыхать, а у него весь отдых-то был в то время, когда он лежал с ранением в больнице. Едва встав на ноги, он кинулся ко мне – как, что, вернулась ли память. Дело в том, что расстались мы как раз в момент моего частичного беспамятства – я категорически не помнила, кто он мне, и даже его колоритная внешность – ожог во всю левую половину лица и черный кружок вместо левого глаза – не будили воспоминаний. Саша не знал, что именно в тот момент, когда он закрыл меня собой, приняв телом предназначавшуюся мне пулю, я все вспомнила.

Наша встреча сразу после его выписки была похожа на окончание мелодраматического фильма. Я, с наполовину обритой головой и свежим красным рубцом, не владеющая правой половиной тела, и он – осунувшийся, похудевший, с измученным тревогой за меня лицом. Он замер на пороге, и я увидела в его глазах не подвластный ничему страх: а ну как снова заору – мол, вон отсюда, я тебя не помню? Я видела, что он ждет этих слов и не знает, как ему жить дальше. Я ничего не сказала, просто молча протянула левую руку и поманила его к себе. Акела сделал пять шагов и тяжело рухнул на колени у кровати, склонив бритую голову с косой на затылке. Я опустила руку и погладила эту склоненную голову, меня вдруг всю затрясло от сдерживаемой истерики – никогда не позволяла себе плакать при муже, никогда – и неровные белые шрамы на запястьях всякий раз напоминали мне о данном самой себе обещании. Несколько лет назад я вскрыла себе вены ножницами, потеряв не родившегося еще ребенка и возможность иметь детей в будущем.

– Аленька... – пробормотал муж. – Ты... узнала меня?

– Я давно тебя узнала, – дрожащим голосом проговорила я и закусила губу – владеть собой стало трудновато. Я все гладила и гладила его голову, и в памяти всплывали какие-то совершенно сумасшедшие воспоминания. Он носил меня на руках – так часто, как только мог, я настолько меньше его, что мой вес практически незаметен для него, высокого, сильного и тренированного. Он ездил со мной за город по выходным – на поляну глубоко в лесу, и там я стреляла из пистолета, а он, скинув куртку и майку, в любую погоду тренировался с шестом или мечом. Даже теперь я помнила, какие эмоции вызывало у меня его тело, замиравшее в разных боевых стойках – он казался мне идеальной скульптурой. Безупречное тело.

– Саша... прости меня... – мне так хотелось сказать ему эту фразу в те дни, когда он лежал в больнице, а у меня не было возможности быть рядом с ним, прикасаться к нему, подавать воду – да что угодно.

Увы, я сама в тот момент нуждалась в уходе, да и сейчас еще нуждаюсь. Но воспоминания о том, как я гнала Сашу от себя, как отталкивала и закатывала истерики, жгло. Он поднял голову:

– Не говори этого. Я не сумел тебя уберечь. Не смог предотвратить.

«Глупости! – хотелось крикнуть мне. – Глупости, я просто не дала тебе этой возможности, не сказала, куда и зачем еду, ослушалась твоего запрета и уехала из дома. Но я не могла бросить брата – не могла, отец учил нас стоять один за другого! И даже намекнуть тебе о поездке не могла – в заложниках у каких-то наркоторговцев оказался любовник Семена, а я даже тебе, любимому мужу и лучшему другу, не могла доверить тайну брата. И ты не виноват, а потому мне невыносимо слышать, как ты себя винишь».

Но я промолчала. Всегда так трудно делать выбор между голосом крови и мужем...

Я лежала без сна всю ночь. Саша провел вечер в кабинете моего отца, куда категорически был запрещен доступ всем домашним. Раньше я презрела бы это обстоятельство и прокралась в небольшую комнату рядом с кабинетом, чтобы услышать хотя бы что-то, но сейчас мне трудно было сделать это так, чтобы меня не обнаружили – маневренность и быстрота пропали. Я мучилась неведением весь вечер, приставала потом к мужу с расспросами, но тот молчал. Мне хорошо известно – если уж сразу не сказал, то бесполезно расспрашивать.