А слона-то я приметилъ! или Фуй-Шуй. трилогия: RETRO EKTOF / ЧОКНУТЫЕ РУССКИЕ - Ярослав Полуэктов

О внутреннем содержании книги долго говорить… нет, вообще говорить не буду: потому что после этого я многократно переделывал все тексты: не поддаётся воображению количество энергии и времени, затраченных на пульсирующие перфекции.

Что, кстати, опять же, не обозначает принципиального и качественного улучшения текстов: всё по-прежнему находится в развитии: конца-края перфекционистской хворь-эпидемии не видно.

Также не наблюдается очевидно волшебного превращении гадкого утёнка-графомана в белого лебедя-писателя.

Надеюсь, что всё ещё впереди.

Надеюсь также не отдать концы раньше времени, не успев чего-нибудь там претворить, что вбито в мою головушку с тех пор, как качусь по рельсам графомании; и свербит: ещесуточно хлеще гипертонии.

Да здравствует великий Авось!

Дитя, али не разумеешь, яко вся сия внешняя блядь ничто же суть, но токмо прелесть и тля и пагуба

«…Это опять сумасшедший по силе коктейль-гротеск, прелесть детства и изысканные безобразия героев, реальная и преувеличенно искаженная история.

Я будто вспомнила свою профессию и меня опять тянет в Россию.

Точный и жесткий твой язык посадил меня в запрещенный, подпольный, удивительный театр, где каждая реплика режет ухо, луч прожектора заставляет пугаться, неожиданная деталь – как в бурлеске или в анекдоте – вызывает беспричинный хохот.

Я, торопясь, жму сенсор мобильника, чтобы сообщить новость своей любимой. – Ты это читала? А это?

Это же для тебя не секрет, что под настроение я – лесбиянка? Я и здесь нашла себе подругу по душе. Мой американский муж этого не знает.

Пилотный экземпляр твой оригинален. Спасибо за неожиданный подарок, но извини: мало того, что он габаритами похож на кирпич, – едкими текстами это – ядовитая мексиканская горькая колючка! Радуйся: на самом деле ты родил золотой кирпич.

И это вполне съедобная колючка, если ее жевать, зная о доброте автора!

Этот симбиоз и мной и подружкой, словно по уговору и по очереди, кладется рядом с подушкой. На твердом и колючем спать не уютно.

Мы успеваем вычитать что-нибудь перед работой. Мы делимся цитатами в кафе, по телефону, иногда в постели… и смеемся. И, не поверишь, иногда плачем. То от смеха, то от удаленности Америки от России, то от несовместимости русского веселья и зла в твоей интерпретации.

Ты – сволочь и гад! Кошмар! Оторваться от этого буйства просто невозможно. Видишь нелепость происходящего и «тащишься» за всем этим, будто кошка за валерьянкой… Полуша, ты – стеснительный маньяк или сумасбродный гений!!!»

А СЛОНА-ТО Я ПРИМЕТИЛЪ! ИЛИ ФУЙ-ШУЙ

пазл 1 трилогии «ЧОКНУТЫЕ РУССКИЕ».

жанр: сюрреалистическая цепь

Ходили слухи, что в стране под названием Кага

жил белый слон с четырьмя бивнями: это замечательное существо делало плодородной землю, по которой оно ступало. Поэтому танскому императору Гао—цзуну

дали совет послать войска, чтобы захватить этого слона. Но повелитель отказался от этой

дорогостоящей затеи

как от неподобающей государю, который ведёт политику умеренности, и, между прочим, сказал

«Какой нам прок в этом слоне—уродце?»

Звали того слона

Фуем—Шуем

ЧАСТЬ 1. СЕМЬЯ ПОЛИЕВКТОВЫХ

Обычные новости из Нью-Джорска

– Сказка – не ложь. В ней не намёк, а живой воды правда.

– Позвольте с Вами согласиться! – прошептал Кощей Бессмертный, вытаскивая из ребер пулю 32 калибра.

– Девятого! – поправила Баба Яга.

– По эрекции не скажешь, – радостно взвыл Кощей.

Конец октября одна тысяча девятьсот восьмого года.

Сезон в этом году не удался. Дождит и дождит без передышки. По ночам несметными полчищами роятся белые мухи. Безоружные, несчастные, но смелые – у них только один способ борьбы: они застилают своими хрупкими телами вражескую территорию. А с утра хиреют войска, мельчают числом, и позорно ретируются, оставляя на память о себе только мокрые намеки.

То слякоть, то замерзшие лужицы во дворе, за воротами. Черт возьми: никакого комфорта!

В день рождения Михейши, как назло, или, напротив, в его честь, началась то ли пятиминутная и плотная бомбардировка, то ли салют: с неба посыпалась дробь прозрачных шаров. Все шарики абсолютно одинаковые, будто перед самым обстрелом просеяны были через дуршлаг. Отверстия военного ситечка – диаметром с треть голубиного яйца.

Град отбарабанил по крыше ледяную шифровку в стиле морзе, считай конспиративное поздравление. Он заставил дрожать крышную жесть, загнал в хлева живность и начисто – будто во дворе поработал челюстями голодный железный крот – почикал жухлую траву.

В центре двора образовалась воронка глубиной в полтора шестидесятиспичечного коробка, диаметром на все сто двадцать. На дне воронки лежит неразорвавшаяся ледяная Царь—Град—Мина размером в антоновку.

Михейша с остатками зевоты вышел на крыльцо и тут же обнаружил непорядок. Не особенно долго заморачиваясь оригинальностью мыслью, он бросил портфель на ступени. Подобно матросу Кошке в секунду подобрал Царя—Град—Мину. Чуть прицелясь, фуганул Царем под карниз.

Словно редкие зубы опрометчиво залезшей на погодный ринг Старухи—зимы и тут же поверженной изворотливым нокдауном, посыпались из нее сосульки.

Небо потемнело, и затрясся осенний воздух.

То молниеносно выпорхнула из—под кобылок1 и застучала будто окостеневшими лопастями недовольная стаищща продрогших за ночь и толком не выспавшихся тварей. То ли мыши, то ли белки—летяги, то ли без определенного места жительства чертенята – сразу не понять.

От неожиданности переклинило Михейшу. Он вздернул плечи, и по самую маковку вжал голову в воротник, зажмурил от страха глаза.

Стая, между тем, расселась кто куда, образовав вокруг Михейши пустую полянку идеально круглой конфигурации. Чуть переведя дух, принялись ругаться и делиться впечатлениями:

– Тук—тук, перетук! Чирей тебе во всю морду! Съешь тебя ливийский комар! Проткни тебя английская булавка! Мешаешь дремать, хулиганище! А не пойти бы тебе в свою дрянскую школу? Глянь на часы. Вот сторож—то тебя метлой приголубит.

– Воробьи! Какие к бесу черти!

Михейша так славно перевел на свой хулиганский язык птичью болтовню, что мелькнула мысль о трудоустройстве звериным брехмейстером, где бы он, особо не напрягаясь, мог зарабатывать неплохие деньжата.

– Дуры! Я вас понимаю! – крикнул он, – кыш отсюда!

Бесполезно. Для разгона сходки требовалась пушка.

Ближайшие существа подскочили, потрепыхались бестолково, и снова сели на те же места: «Чирик—чик—чик—чирик», что непременно обозначало: «Ругаться—ругайся, а покорми!»

Михейша, совсем по взрослому согнув руку в локте, погрозил варежкой: «Вот вам всем!» – и на пинках, выпрыскивая слезки из—под заледенелых пленок дворового мелкоозерья, погнал портфель за ворота.

Вышла добрая к обижаемым созданиям природы, смирная и сознательная Ленка.

Сыпанула во двор из горсти чем—то заготовленным, мелким. Разглядела в рисунке китайский веер: «Нештяк картинка! Вот так чудо—пшено!» и поскакала догонять братца:

– Миха, черт волосатый! Стой, тетрадку забыл!

Сжался круг пернатых. Соскользнула с заборов и обнаженных веток прочая пегая воробьиная накипь. Переглянулись друг с дружкой и поперли ближе к земле их крылатые коллеги, засуетились враги и конкуренты. Застеснялась спуститься только давеча закрепившая свои внебрачные отношения парочка молодых коршунов. Неужто сыты одной только любовью? Немного не так: просто для свадебной пищи воробьи, не говоря уж про пшено, не годятся. Харч этот – не вкуснее плинтуса – так они рассуждают.

– Чик—чирик, клек—клек! Ах, какие же тут разные жильцы имеются: на любую доброту!

– Р—р—р, гав!

Встопорщились мохнатые уши. Выглянули из будки проснувшиеся по очереди Бублик и Балбес, пораззявили пасти, встряхнулись, лениво повиляли хвостами. Сделали по паре шагов. Понюхали дно плошки с ледяными остатками борща, помацали носами смерзшиеся в нем крест—накрест кости, попробовали на зуб: не «прокотит». Глянули на шумное птичье торжище2. Опять лаконично: – Гав, гав. – И снова забились внутрь, грея друг друга вздрагивающими телами: «И то и то – не еда. Одно название».