Речь через завесу. Стихи - Андрей Цыганов

В Риме давным – давно, пожалуй, что в прошлой жизни …

в Риме давным-давно, пожалуй, что в прошлой жизни,бывала она в кино, тоскуя чуть-чуть по отчизне,истоптанный Колизей, остаток чужих историй,здесь вовсе не Коктебель, иные совсем устои,здесь форум уводит взгляд к далеким истокам сути,здесь «тысячи лет назад» застыли в какой-то ртути,здесь было и есть вино, олива растет у дома,и что-то в районе шести быть нужно у Ипподрома,и после, когда заря окрасит тугие арки,пересчитать нельзя в шкатулке своей подарки,на ниточку нанизав живые доселе бусы,и ложечку облизав от пенки, кофейный вкус иручная охапка роз, в копне утопают пальцы,остаток житейских грез,ложатся года, как сланцы,и слово за словом стансы.

Играют джаз, подвал здания…

Играют джаз, подвал здания.Я нем – слушаю.Немота моя от незнания,Я просто звуком дышу.

Гармоники неведомые,Звуков капельный храм.За блаженства мгновение,Что я взамен отдам?

Белая комната – черным обоям…

Белая комната – черным обоям.Белая кожа – для черных одежд.В мире безумном минута покояНеотделима от наших надежд.

Души людские меняют окраску:В белое, в черное, в серое, в красное…Белая комната в черных цветах.И ничего больше нет – только страх.

Просторно в доме, тихо в сердце…

Просторно в доме, тихо в сердце,Не исчерпать бы благодать.И мир как будто на ладони,Да не понять, не осознать.

Себя никем не именуешь.Тих и спокоен образ твой.И вроде, как бы, существуешь,А на поверку – не живой.

Полжизни, все в исканиях сути,Любовь к груди своей прижав.И сорок лет на сорок судеб,Прожить, так и не променяв.

И в этом мире будь усердный,Все сотвори и пожелай.И жизни срок был милосердный,Да раздарил все – прощевай.

Перед узором многограннымИ плачь, и радуйся свой век.Не разменяй добро усмешкой,Мой славный, милый человек.

Не исчерпать бы, да не сгинуть.Задаром в мире не пропасть.Даст Б-г, помянут добрым словом,А Там уже – не наша власть.

В далекий год, где молоды скульптуры …

в далекий год, где молоды скульптуры,где писчая машинка сводит скулы,толпится в серой очереди люд,играет патефон и пьется Брют,и мел рисует на асфальте кляксу,прохожий по проспекту водит таксу,и мимо урн окурками плюют,в квартирах абажур – почти уют.

потом, переходя в иное время,пространство и, тем самым, рубежисменяя непосредственно, и семясвое перерождая в складках ржина поле золотого света солнца,под куполом вселенной народясь,души ростки, фракталом расходясь,живут, по измерениям делясь.

приходят с криком, а уходят с грустью,всю жизнь свою плывя обратно к устью,познав, как сможешь, свет миров и мрак,не успеваешь оглянуться, какуже фигурой в бликах перехода,бредет старик на ощупь – знак исхода,и каждый вздох слепого в темнотеразносит эхо в звука полноте.

Тут прошли полки…

Тут прошли полки,Римский легион.А теперь полынь,Полынь и воронье.

Смерть несущий Гай,Полк, несущий скарб,Путь-дорогу в райВслед мостящий раб.

Все дороги в Рим,Рай не Рим, не храм.Б-га не найти,Б-га нету там.

И полки, полки,Смерть несущий Гай.Не спастись тебеПо дороге в рай.

За туманом мгла.Пред туманом свет.А вошел в туман,И дороги нет.

И полки, полки,Рим не рай, не он.И кресты, кресты,Римский легион.

Как много смысла в тишине…

Как много смысла в тишине:Прекрасный результат молчанья.

Как много страха в темноте:Безумный результат сознанья.

Как много света на заре:Красивый результат вращенья.

Как много сердца в доброте:Великий результат терпенья.

Он смотрел, прислонясь к фронтону…

Он смотрел, прислонясь к фронтону,где ничто не могло спастиот вселенского обертона,и цицит он держал в горсти,заступив за границу взора.Звезд скопления, как озерасредь пустыни, что после знояв лунном свете мерцают, ноятихой музыкой, он же, стояперед временем строг и строен,на ладонях еще нет ран,и двенадцать не ходят строем,и второй не разрушен храм.

Пятикнижие. Памяти жертв Холокоста и геноцида

14. И сказал Господь Моше: Запиши это (для) памятования в книгу и внуши Йеhошуа, что Я бесследно сотру память Амалека из поднебесья.

15. И возвел Моше жертвенник, и нарек ему имя: Господь – чудо мне.

16. И сказал: Ибо рука (вознесена в клятве) престолом Господним: война у Господа с Амалеком во всех поколениях.

Испокон веков повелось,Собирайся в дорогу – исход.Что не вытерпеть довелось,Что не вынести, то снеслось.

И что избранный Б-гом бессрочноУбоится отметки своей.Все отмерено, все точно,Все написано в Книге о ней.

Но коль лик отвернет от порога,Устрашишься страданий своих.Все, что благо – дано от Б-га,Боль дана от собратьев твоих.

И обоз до верхов груженый,Вновь исход и туман, и мольба.И маячит вдали дорога,О шести концах судьба.

И маячит, и манит горестно.Только Тору возьми с собой.И тогда умирать не совестно.Да пребудет Господь с тобой.

я не видел, не знаю, не помнюи вовсе забытый,только что-то стучит отголоскоми давит на пульс.я когда-то в застенках историидико убитый,просыпаюсь в потуи в предсмертной агонии бьюсь.

я простой человеки в познаниях подкован не очень,и не так, чтобы больно начитан,но силой ума,я впитал с молоком,и отнюдь не слова «Аве Отче»,а совсем неизвестные звуки молитв —Креат Шма.

сотворенные мыи не просто, и не как попало,наш телесный костюмпо лекалу природному сшит.мы ходили и ели, и пили,и вот нас не стало —это поступь страниц,эта поступь времен – Берейшит.

мне никто не расскажет,никто не сумеет,не сможет,разметать и развеять всю память и боль на ветру.тех, которые пепел с печейи которых я – кожа,и та кровь, что залита свинцомв лютом Бабьем Яру.

залихватской, развязной походкии глупости злобной,в человеке хватало с лихвою,и бряцает час,помутились умы,расползлось недоверие молвою,и взлетели хранители-ангелы,бросивши нас.

паровозный трубач,гниль вагонов,путь начат и кончен,и такое помыслитьникак невозможно, но вот,слышу я, кто-то рядом гнусавит мотив «Аве Отче»,слышу стук колесниц —эта книга и имя ей – Шмот.

я в Варшавена плитах останков людского позора,кто мне скажет, куда обратитьсяи чем изменитьто, что в такт фонарям, сапогамот ночного дозорамы прощали им в будущем горе,которое пить.

перемазаны в саже,на страхе взращенные в полночь.поколение путаных инезнакомых идей.«Креат Шма, Элоhейну» —посланники, черная сволочь,попивают бургундское,мучая наших детей.

но я слышу, что должно.изгнание долгого века.я вхожу, концентрируясь в лагерь,и мысль-искра:не забудь,Ты сотрешь на земле все следы Амалека!я листаю страницы,и третья часть – Ваикра.

эта жуткая тьма,что явила себя в Холокосте.европейский погром,и слезой истекает строфа.я, как дерево, сломлени с хрустом упал на погосте.я смотрю в небеса,губы тянут навзрыд «Креат Шма».

разве кто-то тебе говорил,что Господь милосерден?стон разносится,тихий, протяжный, надрывный, глухой.мы один к одному,крик у стен Йерихона бессмертен,Исраэль вновь встречает Эссаванад вечной рекой.

нас зовет искупление,которому выпали сроки.мы разделим меж всемиудушливый огненный дар.храм разрушен – горит,тлеет пепел, истерзаны строки,и открыта страница,четвертой главы – Бемидбар.

по раскатистым буйным дорогамистории пира,вечный странник, злодейство,находит себе ремесло.мы шагаем по пеплуиз помеси крови и ила,мы взрастаем на пеплетрагедий народа всего.

пришивайте лоскут,пришивайте звезду поскорее.время так рассудилопо сердцу иглой навсегда.я когда-то родился и жил,и погибну евреем,«Креат Шма, Адонай», на издохе,и долгая тьма.

мы штыками пронзаем историю,чертим скрижали,и развеянным пеплом взлетаемуроком другим.мы из капли исходим,нас матери в муках рожали.эта пятая книга,и вечная память – Дварим.

Полночь