Речь через завесу. Стихи - Андрей Цыганов

Андрей Цыганов

Речь через завесу

стихи

«Этот сборник стихов есть результат моего творчества, начиная с тринадцати лет. Не так много стихотворений осталось с того раннего времени, но какие-то стихи, родившись тогда, прошли сквозь все эти годы почти неизменными, и даже часть из них вошла в эту рукопись, а хороши они или плохи – мне не так-то просто оценить. Спасибо, что Вы открыли эту книгу.

И еще: спасибо всем тем, кто помогал и помогает мне на жизненном пути, и без кого эта книга вряд ли бы с остоялась. В первую очередь моим родителям, брату и близким, а также друзьям, особенно Валере Шахбазяну, Ане Севортьян и Владимиру Трошину».

Андрей Цыганов

Пасха во Флоренции

Проста погода, без лукавства,не моросит, но и не греет.Собор и баптистерий – Пасха,католик празднует евреяв век эволюции христианства.

Река людей течет по пьяцце,мелькают лица, бедра, арки,ветшают улочек изнанки,в такт карусельному эрзацушныряют по толпе цыганки.

Давид не внемлет фотовспышке,его глаза остекленели.Венеры томны в башни вышке,старик раввин давно не дышит,висит в картинной галерее.

Века прошли – мне это снилось.Путеводитель на закладку.Тут все давно уже случилось,лишь крыши стройно держат кладкуот возрождения к упадку.

Терраса, плотный запах неба,вдали торчит какой-то купол.Безвременье. И я здесь не был.А что осталось? – только небыльи птицы – вечный Божий рупор.

Развеян дым и улетает,торговец маслом драит склянки.Пасхальный саван тихо тает,по улице бредут цыганки, бредути выручку считают.

Зарисовка: Поезд. Незнакомка

Тамбур поезда для поэзии снов.Для чтения – смерч переезда.Стихи прорастают совестью слов.Велика плата проезда.

Многих много куда-то едущих,Вереницы людей-странников.Каждый делом своим ведающий,Стережет свой мир от охальников.

Незнакомка напротив щурится,Изучая глазами сближенного.Спрятаться от глаз, зажмуриться,Душит взгляд ее черней выжженного.

У нее своя печаль дождиком,У нее своей жизни меты.Если б был я в миру художником,Рисовал бы ее портреты.

Небосвод в пыли околдован,Мысли роем летят в прострации,Каждый к месту, как гвоздь прикован,В ожиданье конечной станции.

Паутинками нитей лепитНе Праведная и не Обманная,Влево-вправо мотает, слепитЖизнь-дорога обетованная.

Часы секундной стрелкой отмеряют что-то …

Часы секундной стрелкой отмеряют что-то,похожее на время и, возможно,отмерили бы точное, но сложно.

Щелк – и через мгновение – щелк —одни настенные, другие на столе.Щелк – и в ответ, как эхо – щелк —волна разносится частицей и во мневращает электроны в ритме терций,и, напрягаясь слухом в декабре,проскальзывает тихо в ум и сердце.

А на столе стоят конфеты, пьется чай,а может быть еще пока что кофе,а на стене портреты и вуальот прошлого, и прошлого заботы.Висят портреты, взор из-под стеклатакой таинственный, и все, что невозможно,описывают блеклые слова,которые отточено-серьезноведут по переулкам декабряк ступеням лестницы в накрашенном подъезде,и вместе с ним стучатся погодя,в пространство времени, побуквенно идя.

Часы настенные и на столе одни,щелчки того, что называют время,секундных стрелок шепот – погоди —приносит в жизнь таинственное зрениеи знание, которое даноуслышать нам, и, как бы в назидание,проводники проносят в мироздание,сквозь воздух, лишь слова и отставание.

Я вглядываюсь в темноту во мне…

я вглядываюсь в темноту во мне,она трещит, расходится в каньоны.исследует души своей районымой глаз, уже насытившись извне.

щель между двух миров, как бесконечность,совсем неясно где-то проступает,и пустота объемностью зияет,определяя, что такое вечность.

здесь прорастает лес, я в нем гулял,грибы, шиповник, красным земляника,любовь там не нашел, но потерял,любовь звалась, я помню, Вероника

одно лицо сменяется другим,я, кажется, кого-то даже знаю,зло сотворенное свое припоминаюс намерением, как водится, благим.

я внешнего для сходства не прошу,колодец вечности все за меня решает,он сам мне что-то мысленно вещает,а я автоматически пишу.

вот появляется надгробная полынь,на Соловки раскалывая сердце.течет народ, свои и иноверцы,рекой составов в дальний Сахалин.

то тут, то там вздымаются огни,картина ширится, уже дымят заводы,колонны маршируют, и ониидут стирать с лица земли народы.

и проступает весь двадцатый векпервоосновой нынешней скрижали,где так звучало гордо Человек,и где его весь век с землей мешали.

я вижу, как темнеет небосвод,последний праведник, отдав свои одежды,заходит в микву, он вернет собой, как прежде,земле обратно грех людской и пот.

и он до дна доходит с головой,проточных рек вода снимает кожу,его несет течением, и все же,на берег выпадет он нагой.

и тенью независимой за нимжена его выходит из пучины,и взглядом, обнимающим своим,показывает все первопричины.

расширенный до крайности зрачок,он привлечен печалью гробовоюи человечеством, заполнившим собоюкрутящийся космический волчок.

Мой автобус следует по трассе…

Мой автобус следует по трассе.Фонари мелькают. Вдоль лесочек.И поток, в какой-то общей массе,из цветных, неразличимых точек.

Я купил билет свой захудалый.Черным в нем проставленная дата.Мой автобус тронулся усталый,в девять-двадцать, вечером когда-то.

Раньше был он – новенький Икарус,но пахуч, как Авгиево стойло.А теперь с ним что-то видно сталось,и почти что выглядит пристойно.

Путь проходит скомкано отсюда,от начала – к пункту назначения,как отростки кровяных сосудов,ответвления времени течения.

Вот, мне кажется, я знаю это место.Я здесь был зачем-то или буду.Образ лепится из облачного тестаи какой-то тьмы, из ниоткуда.

За стеклом проносятся пейзажи.В мире все по принципу подобия.Человек здесь человека гаже,И поля – всеобщие надгробия.

Очень трудно встретить добродетельпо стране обставленной как зона.Здесь мутации обычны тех, кто светел,от нехватки, видимо, озона.

Я стою у входа Пантеона.Где-то в прошлом. Едет колесница.Трупы предков – времени основа.Проступают в муках чьи-то лица.

Достигая жуткого предела,я живым иду за занавеску,заглянуть в сокрытые уделы,натянув свою судьбу, как леску.

Наше прошлое – предтеча для сегодня.Мы – не просто будущего камень.Ничего не смыслим мы в Господнем,рефлексивно повторяя: «Амен».

И, когда вдруг надоест потеха,если тут ты не успеешь спиться,умереть возможно, ради смехав плоть вписавшись воина-финикийца.

А потом ты станешь полководцем.А потом ты станешь Римским Папой.А потом родишься вдруг японцем.А закончишь – мишкой косолапым.

И пойдешь ловить форель в предгорье.И забудешь, что судьба незрима.И когда в пространство канет горе,возвратишься в пригороды Рима.

Мне вчера открылось это знание.И сегодня жду посадки в зале.Этот рейс уходит в мироздание,так сказали на автовокзале.

В пункте А справляют панихиду.В пункте Б давно все веселятся.Мой автобус, движущий планиду,у Творца проходит между пальцев.

Пес в моей квартире вислоухий.Это в будущем. А нынче легкой птицейлист в саду свалился к небу брюхом,за предел шагнув самоубийцей.

Не четкостью слога, не жирностью точки…

Не четкостью слога, не жирностью точки,Не в стройных теплицах взрастают стихи.До боли, до крови, разодранной в клочья,Пронзают и штопают душу они.

До боли, до крови, врастающий в землю,И тянущий руки поднять в небеса,Всю правду и ложь каждодневно приемлетУчившийся верить всю жизнь в чудеса.

И пишущий болью своей на бумаге,И сам удивляясь картине своей.Так мерно ступает по лунной дороге,Пытаясь достигнуть покоя на ней.

В Риме давным – давно, пожалуй, что в прошлой жизни …