Кочевница - Даниэла Долина

― Ты кто? — Всадник говорил не по-русски, но она поняла его, будто всю жизнь только и слышала его язык. Странно, что ещё несколько минут назад она не могла вспомнить «Кочевница». Наверное, страх извлекает из нашего подсознания залежи, о наличии которых человек даже не подозревает.

Чудесным образом овладев неизвестным языком, она никак не могла овладеть речью. Ни губы, ни язык, ни сам голос не слушались её, картинка плыла перед взором, опрокидывалась, ещё плотнее прижимая к земле. «Лучше закрыть глаза, уйти в себя, начать сон заново, чтобы выйти из…

― Кто ты?! — повысил голос всадник.

― Мария, — сказал едва слышно какой-то дрожащий, незнакомый голос. Он говорил помимо её воли, он тоже боялся, но говорил. А она ждала, что будет дальше, какое наказание последует за провинность, которую никто не совершал: ни она, ни её голос.

Однако ничего не последовало. Конь тяжело прогнулся под своей ношей, переступил с ноги на ногу и, медленно набирая ход, унёс всадника в гущу внезапно опустившегося на дорогу тумана. И всадник, и его конь растворились в нём, оставив за собой растерянно и оторопело сидящую на дороге крестьянку. В её ушах снова был слышен нестерпимый свист на одной не реально высокой ноте. И снова она не могла вспомнить, было ли что-нибудь под забралом. Она ведь даже ни разу не взглянула ему в лицо…

Больше испытывать судьбу не хотелось. Она свернула в сторону, поднялась по склону вверх и углубилась в лес. Боясь заблудиться, продолжала идти туда, куда унёсся всадник, не упуская из поля зрения дорогу, которую всё труднее было различить сквозь ветви терновника и молоко тумана. Она не чувствовала боли от царапин, что оставляли на ней колючие заросли, и только глаза слезились, всматриваясь в прогалину у подножья склона. Она не хотела отдаляться от дороги и затеряться в незнакомом лесу, где, возможно, водятся дикие звери, и где она может остаться навсегда, так и не узнав, зачем этой ночью кто-то внутри неё посоветовал подойти к окну и совершить столь необычное чудесное путешествие во времени и в пространстве.

Не прошло и получаса, как знакомый страх охватил её. Она инстинктивно прижалась к земле, затаилась в ворохе опавшей листвы, боясь издать звук, который выдаст её. И в этот раз уже не уйти от наказания. Фантастическое сплетение подавляющих сознание звуков в густом как кисель воздухе надвигалось на неё. Всадник уже рядом. Она даже перестала дышать. Но проклятое любопытство, которого она не знала прежде, раздирало, и она приподняла голову… «Что там?.. За забралом… Их взгляды встретились. Такой же, как и прежде, всадник сидел на огромном вороном коне, в нетерпении перебирающем тяжёлыми копытами. Голова всадника была повёрнута к тем самым кустам, где она нашла своё ненадёжное укрытие. В пустых глазницах за забралом казалось, горел огонь. Он испепелял её на расстоянии. Лёд, сковывающий всякий раз, когда она встречала всадника, стал плавиться, щёки загорелись, огонь обжёг глаза, слёзы затуманили взор. Не понимая, что делает, и надо ли делать это, она вскочила на ноги и что есть мочи пустилась бежать вглубь леса.

Остановилась лишь спустя полчаса.

Раньше она позволяла себе иногда ускорить шаг, опаздывая на подошедший к остановке трамвай. И чувствовала при этом дискомфорт из-за учащённого дыхания и сердцебиения, появившейся на лбу испарины. Теперь её сердце казалось, что бьётся в каждом кончике пальцев, в висках, на макушке, дыхание вот-вот прекратится, грудь разрывает от нестерпимой боли, а пот ручьями стекает по спине, лицу, ногам. Она присела на землю, потеряла сознание и мешком свалилась под развесистым дубом, который заботливо осыпал её своей облетающей листвой всю последовавшую за описанными событиями ночь.

Глава 2. Женщина 34-х лет, не замужем

Без сомнения, мистика и перенесение в другую эпоху, встреча с фантастическими существами — всё это само по себе чудесно, но участие во всех этих событиях столь неприметной и, казалось бы, обычной женщины делает их ещё невероятнее.

Какими чернилами, и в какой книге написаны судьбы человеческие? Не вызывало ни малейшего сомнения: её судьба написана корявым почерком на полях, с ошибками и сокращениями. Сам факт её рождения казался грубейшей ошибкой. Стоит ли производить на свет никчёмное, уродливое, беспринципное существо, теряющее свои дни в вечной борьбе с собственной ленью и сетовании на неблагосклонность фортуны?

Вся её жизнь походила на тихий спуск по реке без вёсел и припасов. Признаться, она стойко сносила все невзгоды и лишения, но иногда, так редко, что этого не замечала даже она, не то, что окружающие, её жалкая сущность вступала в схватку с бытием, что только отбирало остатки сил и терпения. Порой казалось, что спуск по реке жизни подходит к концу — слабое здоровье подрывало жизненные силы. Порой самой хотелось покончить с жизнью раз и навсегда, но не весть, откуда взявшаяся религиозность останавливала, останавливал страх перед смертным грехом.

Дожив до 34-х лет, не имея семьи, одинокая и слабая, она влачила жалкое существование на преподавательские гроши, стеснялась пускать в своё жилище людей: стыдилась его убожества и неопрятности.

Каждый свой день она начинала новую жизнь, обещая делать утреннюю гимнастику, сесть на диету, не давать спуску обидчикам, вовремя готовиться к занятиям в институте, где трудилась уже ни один год. Но работу свою она не любила, с трудом запоминала фамилии студентов и сторонилась некоторых коллег, замечая в них ограниченность новоиспечённой интеллигенции, косность ума и недостаток образования. Но всё по той же причине неожиданной религиозности стремилась унять гордыню, что получалось коряво.

Она почти всегда ощущала себя океанической рыбой, способной ориентироваться в необъятных солёных просторах, но кем-то пойманной и посаженной в аквариум, обитатели которого могли совершать только одно интеллектуальное действие — находить кормушку и обводить вокруг пальца своих собратьев, стараясь урвать кусок покрупнее. Здесь она была ущербной и неповоротливой, глупой и ленивой, и потому никогда не могла ощутить вкус жизни как осуждённая на пожизненное заключение.

Люди, которые любили её, давно покинули этот мир. И их могилы она лишь иногда посещала. Однако никак не могла соединить в своём сознании поросшие травой, холмики, холодные надгробные камни где-то в поле за городом и тёплые мягкие тела своих родителей, добрые глаза и голоса, которые не переставали звучать в её ушах уже много лет, тогда как на губы, издававшие их, давно наложена печать смерти. Некоторые осуждали её, называли неблагодарной дочерью. А она скучала и всё ждала, что когда-нибудь откроется дверь, и мама с папой, нагруженные чемоданами и сумками, шумно, как обычно после долгой разлуки с единственной дочерью, заполнят собой всё пространство её тесной квартирки. Знать бы, когда это случится, навести дома порядок… Стыдно, что так не опрятно в нём и не уютно.