Реликвия Викингов - Владимир Весенний

– Ты что, падла, совсем ох…л?!

Полтора года назад вопрос товарища прапорщика застал бы Венедикта врасплох. Но не теперь. Не моргнув глазом, он отчеканил:

– Именем командира части приказываю вам, товарищ прапорщик, разыскать дежурного по части старшего лейтенанта Бубулича и направить его в распоряжение полковника Муромцева, с целью ликвидации образовавшейся у забора ямы, где по оперативным сведениям завтра перед утренним разводом товарищи прапорщики должны оставить на частоколе свои яйца.

Прапорщик Копылов вытаращился на Скутельника.

– Ну-ка, дыхни, – наклонился он к вестовому.

Венедикт коротко выдохнул в мясистый нос прапорщика. Тот шевельнул мохнатыми усами, озадаченно крякнул, потом озорно подмигнул и вынес вердикт:

– Иди ты, Скутельник, вместе с командиром части и со своими дембельскими шуточками к едрёной матери!

– Ну, что? Послал?! – нетерпеливо спросил полковник Муромцев Венедикта, когда тот вернулся.

– Так точно! Товарищ прапорщик послал вас к едрёной матери!

Разъяренным носорогом командир вломился в заднюю дверь столовой. Встревоженные замы поспешили за ним. Дверь на тугой пружине троекратно хлопнула…

Сюжет намечающейся драмы было нетрудно предугадать. Венедикт предусмотрительно передислоцировался в курилку. Оттуда, скрытый деревянной решеткой беседки, наблюдал он, как бешеным галопом, придерживая фуражку на голове и цокая по асфальту каблуками хромовых сапог, несется в дежурную часть обезумевший от страха прапорщик Копылов. Вскоре Бубулич вслед за «прапором» ретиво мчится в отеческие объятья командира Муромцева.

– Чего они? Голую бабу в столовой обнаружили? – поинтересовался сидящий на лавке ефрейтор с дымящейся «примой» в зубах.

– Бубулич за внеочередным воинским званием к «Муромцу» спешит, – ответил некурящий Венедикт.

После обеда дневальный позвал Скутельника в канцелярию. В канцелярии капитан Пелепчук, худощавый и сутулый, не вставая из-за стола и продолжая простым карандашом чертить в общей тетради линии вдоль пластмассовой линейки, сказал:

– Повезло тебе, Веня, с этим чудаком через букву «м» Бубуличем, – ротный усмехнулся. – Командир приказал к завтрашнему дню, чтобы духу твоего в части не было.

Скутельник просиял.

– Чем на гражданке займешься? – поинтересовался Пелепчук.

– Трахензидойчем.

– Это само собой, а после?

– И после тоже.

– Свободен.

В последнюю ночь на воинской службе Венедикт лежал на койке с открытыми глазами и думал над словами капитана Пелепчука. Чем займешься? Вопрос этот и раньше волновал его. В голову лезли всяческие фантазии. Идти учителем, по полученной в институте специальности, не лежала душа. Хотелось посмотреть страну, мир. Податься на рыболовецкое или торговое судно радистом?! Стучать ключом и принимать радиограммы на боевых дежурствах его натаскали за время службы. Уехать в тайгу, устроиться к промысловикам, скажем, в охотничье хозяйство, или еще куда. Еще хотелось воплотить давнюю мечту детства – научиться играть на гитаре или пианино, обучиться музыкальной грамоте и записывать мелодии, что крутятся в голове, а на эти мелодии перекладывать стихи собственного сочинения, которыми исписаны тетради.

Венедикт с удовольствием думал, что перед ним открывается весь мир. Куда хочешь – туда иди. Занимайся, чем нравится. Он вспомнил, с каким нетерпением ждал окончания школы, чтобы, наконец, освободиться от всевидящего ока взрослых, которые решают за него, как ему жить и что делать. На выпускном вечере девчонки плакали от горя, а он хохотал от счастья. Свобода! Но радость оказалась недолгой. Предстояло обучение в институте. Веня обучился на учителя истории. Скутельника тянуло «на нехоженые тропы». Хотелось «пощупать» жизнь во всех ее проявлениях. Его голову заселяли герои книг Джека Лондона и Максима Горького: бродяги, путешественники, искатели «смысла», бунтари…

Незаметно сон сморил Венедикта. Снилось ему, как по расчищенному от снега плацу гоняют они футбольный мяч рота на роту. Как он орет: «Пас! Па-а-ас!!» Ему по высокой дуге летит мяч в виде выцветшего серого пятна, и он со всего маха бьет по нему и просыпается от тупой боли в правой ноге. Венедикт со стоном сел на кровати и ухватился за ушибленную ступню. Вместо мяча во сне он ударил по радиатору, к которому была придвинута его кровать.

Майским днем, забравшись на верхнюю полку в плацкартном вагоне поезда «Рига-Москва», «дембель» Веня сквозь дрему слушал бормотание пьяненького мужичка. Внизу, за столом сплоченным тесным коллективом выпивала, закусывала и «бухтела за жизнь» продвинутая рабочая молодежь. Венедикту поднесли, он «замахнул» две стопки «За Победу!» и полез на свое место.

– Товарищ Ульянов – расстреливал и сажал врагов революции. Рябая сволочь Ёська – расстреливал и сажал товарищей по борьбе. Трамвайное хамло – Никита-сказочник – сажал кукурузу. Ленька-баснописец – сажал диссидентов. Володька-лысый – сажал «ментов». Черненко не успел никого посадить – сам ласты склеил. Вождей нашего племени объединяла одна страстишка – любовь к посадочным работам. Словно маньяки и тираны они вечно кого-то и чего-то боялись, но при этом мнили себя библейским Моисеем и вели народы в не обетованные земли коммунизма, не имея ни малейшего представления, где эти земли находится и с чем их едят. В итоге посох поводыря оказался в руках демагога, который собрался что-то там перестраивать! И снова нас куда-то ведут! Оказывается, мы шли не туда. Нам поменяют «мышление» и наконец-то укажут правильное направление к новым горам трупов и свежим рекам крови…

Слушая запальчивого мужичка, Веня смотрел в окно, подмяв подбородком подушку. Полтора года назад, когда он уходил на службу, подобные монологи большей частью произносились среди своих, подальше от посторонних ушей. Теперь же человек внизу без опаски «поливал» «вождей племени», перенеся «кухонный» треп на суд сограждан. Особого ущемления собственных прав Венедикт не припоминал, но грядущие перемены в стране интриговали. Чем «вожди» заменят проторенную миллионами стоптанных башмаков тропу развития рядового трудящегося – октябренок, пионер, комсомолец, коммунист – он не ведал. А интересно – чем?

– О «вождях пролетариата» рассуждают обыватели, пошляки и звездоболы, хотя честнее и справедливее было бы плюнуть и забыть про всю эту политическую блевотину. Но «человеки» гадко устроены – они с удовольствием вспоминают всяческую мразь и с легкостью предают забвению тех, кто достоин памяти. Спроси уборщицу общественной уборной тетю Маню, кто первым совершил путешествия в Южные Аппалачи и Южные Скалистые горы, для чего Франсиско Орельяна в 1542 году проплыл по Амазонке от Анд до устья, и ты получишь тряпкой по морде за ругательные слова. Спроси первого встречного о Василии Пояркове и Ерофее Хабарове, открывшими полуостров Ямал, Таймыр, Чукотку, кто это такие и для чего гробили свои жизни, и тебе предложат закусывать после выпитого… Вот, например!

Веня почувствовал чужую руку на своей пятке и посмотрел вниз. Его ногу тряс оратор с кривыми зубами и взмокшими от пота и прилипшими ко лбу светло русыми волосами.

– Вот ты, солдат, можешь сказать, кто первым прошел Берингов пролив или, к примеру, открыл Новую Зеландию и Фиджи?

– Берингов пролив – Федот Попов и Семен Дежнев, а Новую Зеландию, Фиджи и Тасманию – Абел Тасман в 1642 году, – помешкав, ответил Веня.

– Молоток! Пять балов! – возликовал оратор. – Витя, булькни победителю викторины наградные сто граммов.

– Если я расскажу все, что знаю – тебе водки не хватит. Не наливай, Витя, – ответил Веня и снова уткнулся в окно.

– Ладно, – рука отпустила ногу Венедикта, – хрен с ними с Фиджами и Новой Зеландией, я о другом…

«О другом» Венедикт дослушивать не стал. Его занимал вопрос, в каком направлении двигаться. На что тратить полученную свободу.

«Чего ты хочешь от жизни, Венедикт?» – спросил себя Скутельник.

В отличие от Венедикта Боря Воскобойник знал, чего хочет. Он хотел заработать много денег. В стране Советов открыто это было не так просто сделать даже с еврейскими корнями. Борина мама Ася Израилевна, учительница физики, спала и видела своего единственного сына великим человеком. Например, Альбертом Эйнштейном. Почему нет?! А если все-таки нет, то чтобы перед соседями не было стыдно.

Борины интересы в корне разнились с мамиными – его не волновала физика. Он не боялся позора и бросил школу после девятого класса. Юноша любил учиться, но его не любила классная руководительница молдаванка Мария Иоанновна. Она систематически донимала еврейского мальчика придирками и писала гадости в дневник, отчего портила Борино настроение и настроение Аси Израилевны. Между сыном и матерью регулярно вспыхивали словесные перепалки. На следующий день театр военных действий Боря переносил из дома в школу. Он высказывал Марии Иоанновне все, что передумал о ней перед сном. За его пылкими цитатами следовали не менее пылкие записи в дневник. Круг смыкался. Однажды Борино терпение лопнуло. Он ушел из школы с твердым намереньем туда не возвращаться. Никакие уговоры родни не могли обратить его на тернистый путь к аттестату. Через год, удрученная горем мать перенесла еще один удар – отправила сына в армию.