Тим - Маккалоу Колин

Через пять лет благодаря своей работоспособности, скромной сдержанности и незаурядному уму Мэри Хортон получила повышение и заняла должность личного секретаря Арчибальда Джонсона, финансового директора, но в течение первых десяти лет работы в компании она продолжала жить в общежитии, без конца штопать чулки и откладывать гораздо больше денег, чем тратила.

В возрасте двадцати пяти лет она обратилась к Арчи Джонсону за советом насчет выгодного вложения сбережений и к тридцати годам во много раз увеличила первоначальный капитал. Как следствие, в свои сорок три она владела домом в Артармоне, тихом пригороде, населенном людьми среднего достатка; водила очень консервативный, но очень дорогой английский «бентли» с салоном, обтянутым натуральной кожей и отделанным натуральным ореховым деревом; имела в собственности коттедж на двадцатиакровом участке побережья к северу от Сиднея и заказывала костюмы у портного, который шил для жены генерал-губернатора Австралии.

Мэри Хортон была вполне довольна собой и своей жизнью. Она наслаждалась приятными возможностями, какие дают только деньги, держалась особняком на работе и не имела иных друзей, кроме пяти тысяч книг на стенных стеллажах в своем кабинете да нескольких сотен виниловых дисков, преимущественно с записями Баха, Брамса, Бетховена и Генделя. Она любила возиться в саду и убираться в доме, никогда не смотрела телевизор и не ходила в кино, никогда не хотела завести любовника и ни разу не вступала в интимную связь с мужчиной.

Выйдя на переднее крыльцо, Мэри Хортон несколько мгновений стояла на верхней ступеньке, щурясь от яркого солнца и оценивающе оглядывая свой сад. Траву надо срочно выкосить – где этот чертов мужик, которого она наняла стричь лужайку раз в две недели по четвергам? Он уже месяц не появлялся, и зеленый бархатистый ковер начинал приобретать неряшливый вид.

«Вот досада!» – подумала она, действительно не на шутку раздосадованная.

В воздухе ощущалась странная вибрация, почти звуковая: чуть слышное «бум-бум-бум», которое проникало до самых костей и говорило сведущему жителю Сиднейского побережья, что сегодня будет очень жаркий день, один из самых жарких за столетие. Два цветущих западноавстралийских эвкалипта по обеим сторонам от ворот слабо подрагивали поникшими серповидными голубыми листьями, горестно вздыхая в знак протеста против нещадного зноя, и японские хрущики деловито шуршали и пощелкивали среди обилия удушливых желтых цветов кассии. Два ряда роскошных кустов красного олеандра тянулись вдоль мощенной камнем дорожки, ведущей от передней двери к гаражу. Мэри Хортон плотно сжала губы и зашагала по ней.

А потом началась дуэль, яростная схватка, повторявшаяся каждое утро и каждый вечер лета. Когда Мэри Хортон поравнялась с первым цветущим кустом, он принялся визжать и вопить так пронзительно, так громко, что у нее зазвенело в ушах и закружилась голова.

Бросив сумку, стянув перчатки, Мэри Хортон решительно прошагала к аккуратно свернутому кольцами зеленому садовому шлангу, выкрутила кран до упора и направила мощную струю на олеандры. По мере того как кусты насыщались живительной влагой, шум стихал, и под конец только одинокий бас-профундо, гудящий «кри-кри!», доносился из ближайшего к дому куста. Мэри мстительно погрозила ему кулаком.

– Я еще доберусь до тебя, старый пакостник, – процедила она сквозь зубы.

– Кри-и-и-и! – насмешливо откликнулась цикада-хормейстер.

Надев перчатки, подняв с земли сумку, Мэри двинулась к гаражу в мирной тишине.

С подъездной дороги было хорошо видно, какой плачевный вид приобрело некогда прелестное кирпичное бунгало миссис Эмили Паркер. Поднимая дверь гаража, Мэри неодобрительно обозрела произведенные разрушения и бросила взгляд в сторону тротуара.

Тротуары на Уолтон-стрит были чудо как хороши. Они состояли из узкой бетонной дорожки и широкой полосы тщательно ухоженного газона между ней и мостовой. На газоне через каждые тридцать футов росли огромные олеандровые деревья – одно белое, второе розовое, третье красное, четвертое розовое и так далее в той же последовательности, – являвшиеся предметом гордости всех жителей Уолтон-стрит и одной из главных причин, почему Уолтон-стрит обычно брала первый приз на ежегодном конкурсе по садоводству, проводимом газетой «Гералд».

У одного из олеандров напротив участка Эмили Паркер стояла громадная бетономешалка. Смесительный барабан медленно вращался, задевая ветви дерева, и со сливного желоба на траву стекали галлоны вязкого серого раствора. Он тяжело капал с несчастных окаменелых ветвей, медленно собирался в лужицы на газоне, выползал густыми струями на мощеный тротуар. Мэри раздраженно сжала губы в нитку. Что дернуло Эмили Паркер замазать красные кирпичные стены своего дома этой гадостью? Дело вкуса, вернее, безвкусицы, решила она.

Футах в двадцати от нее стоял на солнце молодой человек с непокрытой головой, бесстрастно наблюдая за процессом осквернения Уолтон-стрит, и Мэри Хортон ошеломленно уставилась на него.

Живи он две с половиной тысячи лет назад, Фидий и Пракситель изваяли бы с него величайшего Аполлона всех времен; и, вместо того чтобы стоять на сонной сиднейской улочке в образе простого смертного, не знающего себе цены, обреченного на тлен и забвение, он бы жил вечно в совершенных текучих линиях прохладного бледного мрамора и равнодушно смотрел каменными глазами поверх благоговейно склоненных голов людей, проходящих перед ним поколение за поколением.

Но он стоял здесь, на Уолтон-стрит, посреди загаженного бетонным раствором газона – явно один из членов строительной бригады Гарри Маркхэма, судя по рабочим шортам цвета хаки, спущенным на бедра и с подвернутыми по самые ягодицы штанинами. Кроме шортов и толстых шерстяных носков, завернутых на тяжелые неуклюжие башмаки, на нем не было ничего – ни рубашки, ни куртки, ни бейсболки.

На мгновение повернувшись к ней боком, он засиял на солнце, точно живое изваяние из чистого золота, и восхитительные линии ног заставили Мэри предположить в нем бегуна на длинные дистанции. Да, такой он был конституции – тонкокостный, худощавый, изящный, с великолепным торсом, плавно сужавшимся от широких плеч к изысканно узким бедрам.

А лицо у него – просто с ума сойти! Ну безупречно красивое: короткий прямой нос, высокие выступающие скулы, нежно очерченные губы. Крохотная складочка, тоненькая такая морщинка у левого уголка рта придавала лицу печальное выражение, по-детски невинное и потерянное. Волосы, брови и ресницы цвета спелой пшеницы золотились в солнечных лучах, а глаза были ярко-ярко-синие, как васильки.

Поймав на себе ее взгляд, он счастливо улыбнулся, и от этой улыбки у Мэри Хортон вдруг перехватило дыхание. Еще ни разу в жизни она так не задыхалась, и приведенная в ужас сознанием, что поразительная красота юноши совершенно ее зачаровала, она со всех ног бросилась к своей спасительной машине.

Она думала о нем все время, пока медленно ехала к коммерческому центру Северного Сиднея, где находилось сорокаэтажное офисное здание «Констебл стил энд майнинг». Несмотря на все усилия сосредоточить внимание на запруженной транспортом дороге и предстоящих служебных делах, Мэри снова и снова возвращалась мыслями к нему. Будь он женоподобным, будь лицо у него просто симпатичное или излучай он некие не поддающиеся определению токи животной чувственности, она бы легко забыла его, поскольку многолетняя практика самодисциплины научила ее забывать все неприятное и раздражающее. О господи, как он красив – потрясающе, божественно красив! Потом она вспомнила: Эмили Паркер сказала, что сегодня строители закончат работу. И все вокруг, подернутое дрожащим и мерцающим знойным маревом, словно немного померкло.

3

Когда Мэри Хортон уехала и садовый шланг перестал функционировать, цикада-хормейстер в своем олеандровом кусте издала низкое резонирующее «кри-кри!», и на него мгновенно откликнулась примадонна-сопрано через два куста. Один за другим вступили тенора, контральто, баритоны, сопрано, и палящее солнце зарядило маленькие переливчатые тельца насекомых столь мощной певческой энергией, что пытаться разговаривать в футе от кустов было бесполезно. Оглушительный голос хора цикад летел над населенными японскими хрущиками кустами кассии к цветущим эвкалиптам и олеандрам на улице за забором и к камфорным деревьям, растущим в ряд между задними дворами Мэри Хортон и Эмили Паркер.