Пусть правит любовь. Автобиография - Ленни Кравиц

в придачу), отказались присутствовать. Они пришли в себя только после того, как родился я. Мне нравится сама мысль о том, что я, не делая ничего особенного, просто своим появлением принес мир в свою семью.

Близнецы

Я весьма двуликий человек: одновременно черный и белый, иудей и христианин, манхэттенец и бруклинец.

В юности моя жизнь была полна противоположностей и крайностей. В детстве все воспринимается спокойно. Так что я принял свою «близнецовскую» сущность. Я с гордостью наслаждался всеми ее преимуществами. Честно говоря, я ее просто обожал. Инь и Ян смешались в моем сердце и разуме, придавая жизни равновесие и подпитывая мою любознательность, что делало меня счастливым.

Несмотря на это, в детстве меня преследовали ночные кошмары, едва проснувшись, я всегда был полон энергии. Бодрый и живой. Готовый исследовать мир. Готовый к приключениям. Многие вспоминают, что в их детстве было полно травматических ситуаций. Я хочу поделиться с вами теми потрясениями и проблемами, с которыми столкнула меня жизнь, но моя история – это не одна сплошная тьма. Моя юность была полна радости, и окружала меня бесконечная безусловная любовь. Со стороны моей мамы и дюжины очаровательных крестных, со стороны бабушек и дедушек, со стороны соседей, которые были мне как родные тети и дяди, со стороны сестер, кузенов и друзей, которые стали моей семьей.

Отец тоже заботился обо мне, но мне потребовалось время, чтобы это понять. Он не знал, как показать свою привязанность, и наши отношения были довольно напряженными, потому что мы были слишком разные. Отец жил в рамках суровой дисциплины. Я рвался на свободу. Я с рождения был грязным и диким, как и большинство маленьких детей. Папа ненавидел беспорядок и ругал меня, увидев где-то на полу хоть одну завалявшуюся игрушку.

Дело в том, что у меня были проблемы с дисциплиной. Отец был упрям, как и я. Эта черта характера была свойственна нам обоим. Во мне бурлила такая неистовая воля, которую было невозможно сдержать. Отец обладал такой властью, которую было невозможно оспорить. Мы с папой работали над достижением диаметрально разных целей с одинаковым рвением. Со временем наши разногласия только усугублялись. Только недавно я начал понимать, насколько мы похожи. Я безмерно благодарен ему за то, что он появился в моей жизни. Отец никогда меня не бросал. В трудные минуты он был рядом и предлагал незаменимую помощь. Ссоры приводили нас в тупик, но в конце концов я становился только сильнее. Я попросту не смог бы стать тем, кем являюсь сегодня, без этой борьбы двух сил. Какими бы безобразными ни были наши стычки, каждая из них несла в себе урок. Чтобы стать собой, мне пришлось испытать на себе воспитание отца.

Мама была и остается моим сердцем. Именно она повесила над моей кроватью плакат с надписью: «Война вредна для здоровья детей и других живых существ». Именно мама нарисовала на моей щеке знак пацифика и с гордостью провела меня по антивоенному маршу в Центральном парке. Естественно, я не понимал политического подтекста, но мне нравилась атмосфера толпы, которая в один голос пела «Give Peace a Chance». Я чувствовал, что оказался в самом центре важного исторического момента. Я знал, что нахожусь под защитой доброты, которую излучала мама, и для этого ей даже не нужно было прилагать никаких усилий.

Прежде всего она хотела удостовериться, что я знаю, кто я и где нахожусь, в прямом смысле слова. Для этого она научила меня моей самой первой песенке. У нее была очень милая мелодия. Я пел: «Меня зовут Леонард Альберт Кравиц. И я живу в Нью-Йорке, на Восточной Восемьдесят второй улице, дом 5. А еще я живу с бабушкой в доме 368 на Труп-авеню в Бруклине».

Оглядываясь назад, я понимаю, что у этой песни был более глубокий смысл, чем я предполагал. В ней заключена двуликость моего детства. Два мира, две личности. Обе делали меня счастливее. Обе сформировали меня как человека. Я не знаю, как и почему смог с такой легкостью впитать в себя две совершенно разные культуры и все же сохранить уверенность в собственном теле. Полагаю, что именно эта невероятная способность приспосабливаться к чему угодно позволяет мне быть счастливым где угодно. Полвека спустя я по-прежнему благодарен за это.

Позвольте мне вкратце обрисовать ситуацию.

Наша квартира в Манхэттене на Восточной Восемьдесят второй улице, 5, находилась на третьем этаже некогда огромного пятиэтажного дома, разделенного на дюжину скромных квартир. В 1960-е годы в теперь уже элитном Верхнем Ист-Сайде все еще можно было найти доступное жилье. Это здание, построенное по образцу парижской архитектуры в стиле бозар начала прошлого века, стало памятником былой славы: железные двери со стеклянными вставками и коваными элементами декора, резные херувимы и богато украшенный вестибюль с широкой мраморной лестницей и крошечным европейским лифтом.

Из окон нашей компактной квартиры, расположенной в задней части здания, открывался удручающий вид на кирпичные стены. В гостиной находилась небольшая обеденная зона и пианино-спинет. Рядом были полки, заполненные книгами и джазовыми пластинками, например Go Tell It on the Mountain Джеймса Болдуина и Yes I Can! Сэмми Дэвиса-младшего. В стороне виднелась небольшая кухня-камбуз. Там же был раскладной диван, на котором спали мои родители. Единственную спальню они отдали мне. Из-за этого я чувствовал себя особенным. Еще мама и папа могли устраивать посиделки, при этом не мешая мне спать. У моих родителей было огромное множество удивительных друзей, которых они любили принимать у нас дома. Моя комната была заполнена всякой всячиной, которая нравится маленьким мальчикам: Hot Wheels, модели самолетов, фигурки Франкенштейна и Человека-волка, и, что круче всего, у меня был пластиковый музыкальный проигрыватель.

Легенда футбола Джо Намат жил через дорогу от нас. Иногда он играл с нами, детьми, в мяч. А всего в нескольких шагах, в конце квартала, словно крепость над восточной границей Центрального парка, возвышался могучий Музей искусства «Метрополитен».

Хотя наш дом был небольшим, многие соседские дети жили в огромных квартирах. Это был мир привилегий.

В Бруклине, напротив, я такого не замечал. Мамины родители жили за Ист-Ривер, в Бедфорде-Стайвесанте, где в основном живут афроамериканцы. Первые годы жизни мне пришлось танцевать между двумя боро[1]. Я чувствовал, что мое место – и в Бруклине, и на Манхэттене. Честно говоря, так оно и было.

Мое образование началось в бруклинском детском саду под названием Junior Academy. Так что всю неделю я жил в трехэтажном доме маминых родителей на углу Труп-авеню и Косцюшко-стрит, в самом сердце Бед-Стая. В пятницу днем меня забирали родители на своем «жуке» и отвозили на выходные на Манхэттен.

Главными людьми в моей жизни в Бруклине были два феноменальных человека, мои бабушка