Под чужими звездами - Павел Степанович Бобыкин-Эриксон

ртом — миссис Шерри. Правда, сегодня ввиду столь избранного общества губы директрисы кривились в елейную усмешку, она даже пыталась улыбнуться, глядя на нас, но ничто не могло изменить холодности ее неподвижных змеиных глаз.

Над торжественным присутствием висел портрет президента Трумэна. Он враждебно глядел на воспитанников сквозь круглые стекла очков, казалось, хотел сказать:

— Чему радуетесь, сукины дети? Еще не раз вспомните приютскую похлебку и щелчки миссис Шерри.

Но мы не смотрели на президента. Сидели в первых рядах, разглядывали гостей, белые стены зала со статуей мадонны в углу, свешенные звездно-полосатые флаги, а мысли наши были уже далеко отсюда. За нами теснились младшие воспитанники под начальством миссис Сморчок. Старая ханжа сегодня тоже принарядилась, сменив монашеское одеяние на шелковое платье, хрустевшее, как жесть, при каждом ее движении. При взгляде на сцену на лице миссис Сморчок блуждала умильная улыбочка. Но вот поворот головы, и лицо становилось зловещим, как у совы. Малыши испуганно ежились.

Торжество началось с молитвы и пения гимна. После чего миссис Шерри произнесла речь, в которой слова «благодарность», «долг перед родиной» повторялись почти в каждой фразе. Она говорила медленно, много, делала паузы, и ее резкий, неприятный голос напоминал карканье дряхлой вороны.

— Скорее бы кончила болтать, — шепнул мне Гарри. — Кто после нее?..

Не поворачиваясь к нему, я так же тихо ответил:

— Помнишь прошлый выпуск? Пока не наговорятся все, не отпустят.

— Это верно. Черт, я даже не завтракал. Эх, скорее бы кончала. Выйду из приюта и сразу же в кафе. Наемся вволю…

— Я тоже. А сколько денег нам дадут? Не слыхал?

Гарри хотел еще что-то сказать, но в этот момент почувствовал на себе злой взгляд миссис Сморчок.

Наконец директриса закруглилась. С минуту помедлила, ожидая аплодисментов, но мы не хлопали. Гордо вскинув голову, она сердито произнесла:

— Напутствие вам скажет наш уважаемый мистер Клафтон.

— Посмотрим, что прорявкает этот толстяк, — прошептал Гарри.

— Только бы не слишком долго.

Мистер Клафтон с грацией пожилого бегемота взобрался на трибуну, вытер жирный подбородок платком, откашлялся и, раскрыв перед собой потрепанные листочки прошлогодней речи, начал: «Дорогие мои друзья! Сегодня перед вами откроются двери в самостоятельную жизнь. Вы станете полноправными гражданами великой свободной страны. Вы должны гордиться, что стали американцами, ибо перед каждым американцем открыты все дороги. Вы можете выбрать любой путь. Вас я призываю идти в миссионерскую школу. Будете учиться, а затем через год понесете имя Христово туда, где люди страдают, не зная веры, живут плохо, потому что они не вкусили нашей цивилизации, культуры наших великих Соединенных Штатов. И вы, посланцы нашей страны, понесете не только слово божье, но и научите их жить по-американски, сделаете их счастливыми. Там, в далеких уголках земного шара, вас встретят с радостью, с распростертыми объятиями, потому что ваша миссия будет миссией американского образа жизни…»

Клафтон передохнул, отпил из стакана, услужливо поданного миссис Шерри, и, вытерев платком шею, заговорил вновь:

«…Ну, а если не станете служителями церкви, то будете все равно полезными гражданами. Запишетесь в армию, станете военными, и это тоже будет шансом повидать свет. Главное же — быть послушными, исполнительными людьми. Тогда вы сможете разбогатеть. Для этого надо трудиться неустанно. Примеров таких история знает много. Вот мистер Форд. Из простых рабочих вышел в бизнесмены благодаря трудолюбию и тому, что слушался старших. И вы так сможете. Разбогатеете. Вас даже могут выбрать в сенат. Станете сенаторами или губернаторами Штата…»

Аплодисменты заглушили его последние слова. Толстяки и разряженные дамы дружно захлопали в ладоши. Миссис Сморчок, обернувшись к нам, зло прошипела:

— А вы? Оглохли, что ли?

Спохватившись, мы также зааплодировали. Приютский оркестр заиграл «Звездное знамя». Мистер Клафтон раскланялся и, довольно улыбаясь, пошел к своему месту, выпятив свой огромный живот.

На трибуну поднялся господин Смит. Проглатывая слова, пришептывая, он что-то бессвязно говорил, пока его не сменил мистер Хольман.

— Я много не буду говорить! Скажу лишь одно. В нашей великой свободной стране, давшей вам приют, образование и вырастившей вас, вы сможете добиться всего, потому что Соединенные Штаты — это страна великих возможностей для каждого инициативного человека. Ясно?

— Ясно! — хором выкрикнули мы, догадываясь, что это последнее выступление. Оркестр опять грянул «Звездное знамя». Гости направились в банкетный зал, где был накрыт стол.

Нас, выпускников, туда не пустили. В последний раз прошлись мы по приюту, попрощались с надзирательницами и толстяком-экономом. Обняли своих младших товарищей, с завистью смотревших на нас, и столпились в канцелярии приюта.

Директриса сама выдавала каждому документы, евангелье в бархатном переплете и немного денег в конверте. Наконец мы покинули приют. Не оглядываясь, все двадцать парней закатились в первый попавшийся ресторан. Потребовали пива и виски. Исполнилась заветная мечта. Мы свободны! И везде, как уверял мистер Клафтон, нас примут как желанных.

Пировали мы до полуночи, пока служанки бара нас не выставили из зала. Всей компанией пришли на вокзал. Никто не хотел оставаться в Денвилле. Каждый выбирал свой путь. Мы прощались друг с другом, не надеясь больше встретиться. Я остался один.

Но куда же ехать? Мне надо на Родину. В Россию. Но пока… Пока поеду в Нью-Йорк. Устроюсь на работу, возможно, поступлю на курсы, чтобы заниматься по вечерам. Приоденусь. Накоплю долларов на билет… По пути заеду к Василию в Ричмонд. В прошлом году он навестил меня. Много рассказывал о своей службе, о своих товарищах. Просил обязательно наведаться к нему.

Поезд шел, изредка останавливаясь у нешумных вокзалов. Вдали мелькали огоньки городков и селений. Невольно вспомнилось далекое. Летняя ночь у нас, в Моховицах. Песни девушек и парней, гулявших возле речки. Их протяжные голоса, доносившиеся издалека, звучали таинственно и тихо. Пахло сеном, и чуть-чуть мерцали звезды.

2

Было еще рано, когда я сошел с поезда в Ричмонде. Освещенные восходящим солнцем стены зданий, мостовая, дремлющая вереница автобусов казались теплыми; их