Следы ведут в Караташ - Эдуард Павлович Зорин

Ущелье это пользовалось худой славой. Сейсмические станции не раз отмечали здесь сильные колебания земной коры. Контролируя границу, Ларионов несколько раз пролетал над ущельем. Но и летчики избегали этого района из-за глубоких воздушных ям. Со стороны Ларионов видел беспорядочно торчащие бурые скалы, будто опаленные огнем, странные базальтовые стены, напоминавшие руины разбитого бомбежкой города — развороченные марши бетонных лестниц, закопченные глазницы насквозь просвечивающих окон. Очевидно, грандиозная катастрофа потрясла эти скалы в глубокой древности. И до сих пор, как проклятье, несли они свою страшную рану...

В тот же день капитан Ларионов радировал о своих догадках в Узунабад. Оттуда выслали вертолет. Но снова разразилась непогода, и вертолет ни с чем вернулся на базу.

Три дня на перевалах вьюжило.

Старый Рахим больше полувека охотился в горах. Он знал здесь каждый кустик, и каждый кустик знал старого Рахима. Иные кустики давно вытянулись в высокие стройные деревья, а Рахим все не старел. Был он все так же широкоплеч и темнолиц, слегка прищуренные глаза его блестели молодо.

Мягкие ичиги Рахима бесшумно ступали по камням и жесткой траве. Он не шел, а скользил по горам, и козы, попав на мушку его ружья, падали с высоких утесов, так и не расслышав рокового выстрела. Но чаще он выслеживал добычу и, вспугнув ее, влюбленно смотрел, как ловко взбегают стройные самки на вершины и катятся вниз — в тенистые, подернутые спасительной мглой расселины. Он знал повадки зверей и птиц, по шороху отличал полоза от гадюки. И каждая тропка, пробитая им в горах, приводила к людям...

Рахим шел по редкому арчевнику, закинув ружье на плечо. Он жевал пряную травинку и мурлыкал под нос старую веселую песню. Еще бы!.. Накрыть в горах гнездо «хозяина» — большого ястребиного орла, повадившегося в колхозное стадо, — не шутка. А Рахим выследил его, вскарабкался на плоскогорье и даже попытался спуститься на Южный выступ, но чуть не сорвался и повернул назад. «Хозяин» был хитер — знал, где строить свое гнездо.

Вот и возвращался Рахим в родное село за друзьями-охотниками, и за два шага не знал еще, что у большого крапчатого валуна поперек тропы лежит человек.

Человек лежал ничком, подобрав под себя ноги, широко раскинув черные кровоточащие руки. Лица его не было видно, а только затылок — в пыли и рыжих колючках...

Песня замерла на губах Рахима. Он остановился у арчи, прижался спиной к гибкому податливому стволу.

Человек на тропе! Откуда? Что привело его в горы?

Охотник прислонил к валуну ружье, с трудом перевернул незнакомца на спину и невольно содрогнулся — вместо лица на него глянула слепая, окровавленная маска. Человек глухо простонал...

Рахим вспомнил, что недалеко отсюда, в зеленой балке, поросшей молодым орехом, протекает ручей. Торопливо скользя ичигами по лобастому булыжнику, он быстро скатился вниз. Зачерпнуть воды было не во что. Он снял с бритой головы большую теплую шапку, отделанную рыжеватым лисьим мехом, и, наполнив ее, осторожно понес наверх к валуну. Человек с трудом разжал спекшиеся, сухие, как солончак, губы.

Рахим оттащил его в тень, сел на валун и стал думать.

Это были нелегкие думы, и лоб у старого охотника покрылся мелкими складками. Да и что он мог придумать здесь, на этой безлюдной, дикой тропе, куда и пограничники-то не заходят, где только винторогие козлы водят стадо свое утрами на водопой?!.

Он был еще могуч, у него еще были широкие, крепкие плечи. Он встал и, присев на корточки, взвалил на себя обмякшего незнакомца.

Нелегкая, страшная ноша — умирающий человек. Случалось, носил Рахим на себе и коз, и кабанов, а человека нес впервые, и старые ноги его подкашивались на крутых спусках — вот-вот упадет.

Да разве с такой ношей упадешь?!

Человека не бросишь, человека опустишь бережно, его, как ребенка, положишь в тени на траву, а сам снова пойдешь за водой, снова и снова будешь поливать ему голову и грудь.

Иногда Рахиму казалось, что это все, что он уж не сможет больше подняться. Но так только казалось. Он вставал, брал человека за руки и, вскидывая ноющей спиной, продвигал его поближе к шее. Так легче было идти и так он меньше уставал.

Человек сначала вскрикивал, а потом замолчал, и теперь голова его расслабленно болталась у самого лица Рахима.

Солнце склонилось к закату, нырнуло за зубчатый край высокой горы. Длинные тени на тропе растаяли в быстро набежавших сумерках. С ледника потянул холодный ветерок.

Изнемогший Рахим прислонился к скале, с наслаждением вдыхая горьковатый горный воздух.

Внизу, на тропе, заметались неясные тени. Встревоженно заржал конь.

— Э-эй! — рванулся Рахим навстречу приближающемуся топоту.

— Кто такой? — спросил требовательный голос из темноты.

Кусты зашуршали, и на тропу выехали два пограничника.

...Было сделано все, чтобы спасти Беляева. Но машина из Узунабада запаздывала, да она и не могла прибыть так скоро. Когда подобрали Рахима, жизнь едва теплилась в истерзанном теле летчика. Наличных средств оказалось достаточно лишь для того, чтобы оттянуть развязку. И теперь, высоко приподнятый на подушках, Беляев быстро угасал. Губы его побелели, лицо осунулось, серые тени обметали худые ввалившиеся щеки.

Громоздкий капитан Ларионов в накинутом на плечи белом халате все время был рядом. Но Беляев не приходил в себя. Он то метался, то затихал, то, откинув назад голову с острым быстро вздрагивающим кадыком, бормотал непонятные слова.

Вот он снова подтянулся на локтях, попробовал приподняться. Но руки были слабы, он боком ткнулся в подушку и затих. Ладонь, свесившаяся с кровати, разжалась.

Ларионов подался к нему:

— Саша!..

Беляев с трудом приоткрыл веки. Глаза были чужие и мутные.

— Саша, — повторил Ларионов. — Ты видишь меня?..

Лицо Беляева дрогнуло. Он хотел что-то сказать, но, часто хватая губами воздух, повалился с подушек и затих.

Через несколько минут, не приходя в сознание, Беляев скончался. Ларионов осторожно положил на одеяло его безжизненную руку, которую только что пытался согреть в своих больших ладонях, и отошел к окну.

В комнате появились люди. Они стучали каблуками и разговаривали за спиной Ларионова. Он смутно чувствовал их, различал отдельные слова, но не мог собраться с мыслями. И когда сержант Карпенко, осторожно покашливая, обратился к нему, он тоже не сразу его понял.

— Да, вы ко мне? — машинально переспросил Ларионов.

Карпенко протянул руку. На широкой ладони сержанта лежал темный шаровидный предмет.

— Что это? — удивился капитан. — Зачем?