Место происхождения - Хорхе Андраде

Ветреный ветер

Говорить как листья языком зеленым,подражая птице, а не книжке квелой,обучает ветер, старикан веселый,прозванный в деревне доном Ветрогоном.

Он и впрямь, пожалуй, сумасбродит слишком:бродит в мокрых травах на рассвете, словнов луговине ищет колдовское слово,в ельнике бормочет заклинанья шишкам.

Он и впрямь, пожалуй, поступает странно:свищет у колодца и гремит по ведрам,а потом читает проповеди ветлам,заставляя листья распевать осанны.

Но когда запахнет тучей с небосклона,он тревожной веткой барабанит в крышу,и кричат крестьяне, этот стук заслыша:«Люди! Привечайте дона Ветрогона!»

Ребячий декабрь

Белый передник напялил декабрьи принимается наскоро стряпать.В окнах развел негасимый огонь,сыплет мукойна тягучую слякоть.Щедро кладет ледяной виноградпрямо в стеклянные лужи-подносыи веселящуюся детворупраздником, словно сластями,обносит.

Пар изо рта — будто пар над плитой.Иней на камне — как соли щепотка.Жесть водостока под градом шипит,словно на сильном огне сковородка.

Распятие

Вечные птицы вписаны в вечервестью крылатой.Уксусом жжет пересохшие губыгубка заката.

Я на кресте тишины ненавистнойвисну, распятый.

Дым от костра… И я вижу сквозь пламя:лик материнский заплакан…С памятью в карты режется память,память поставлена на кон.

Женщина летом

Твое тело вылеплено из фруктов,ты персиками пахнешь ночью.

Твой поцелуй проходит через губы к сердцу,как струя воды, когда чист источник.

Как под дуновеньем ветра клевер на поле,под лаской твоей дрожит моя кожа.

Ты вся как фруктовая ваза,она у губ моих с берегом схожа.

Вечерний праздник

Когда бьет шесть часов, даже свет веселеет.Языками огня он приходит в квартиры,возвещает он людям явленье господнев цветении супа и в молчании мира.

Закрывают окна, открывают буфеты,опрокидывают на скатерть с хлебом корзинку,и дети, усевшись за стол домашний,видят кресло отца и крылья на спинке.

Суповая миска служит паром обедню,ложка будущий сон разливает детям;и как искренне дети сравнивают с луноюте пол-апельсина, что дают им на третье.

Когда бьет шесть часов, между рамами в окнахчье-то сердце сияет розовым светом.Бьет крылами молчанье вкруг свечей неподвижных,и вещает господь в глубине буфетов.

Тетушка Исолина

Тетя Исолина, яблочный румянец.Тетя Исолина, стройная, как ель,моет пол на кухне, и сверкает глянец,словно хлынул в окна водолей-апрель.

Тетя Исолина, сахарные руки.Тетя Исолина, сладкий говорок.Тетя Исолина вся в муке и луке —значит, нынче будет праздничный пирог.

Нету феи лучше тети Исолины.Тетушка с рассвета в кухне ворожит:мастерит компоты или сушит дынии слезой похлебку тайно солонит.

Полный таз варенья, молоко в бидоне…Тетя Исолина, фея детворы.Помню, как сегодня: теплые ладони,пахнущие дыней, гладят нам вихры.

Кожаный сундук

В обтянутом кожей сундуке,под стражей нафталина,две распашонки брата.Проеденная крысой древесина.Фамильное зеркало,озирающееся лунатическим взглядом.Мамин бант.Карты, мудрые, как фолиант,лоснящиеся сальным лоском.Рядышком —яблоко, вылепленное из воскаруками полуслепой прабабушки.

Затхлым запахом стал сундук,а этот запах — бродячий дух.

Под вечер сгорбленные тенивыскальзывают из зеркала,рассыпая по комнате дробный топот.А потомпадают на колени, когда за окномпастушья звезда осеняет тополь.

Книга нежности

На стеклянной странице, в переплете оконном,причастился росою влажный лист краснотала,и причудилась вечность вечереющим копнам,и причудлив кустарник, словно ветка коралла.

Загустела округа, как смола на распиле,над колодцем заплакал по-младенчески ворот…Может, за поворотом той тропинки Вергилийповстречался сегодня с улыбкой Тагора.

Как обряд очищенья я закат принимаюи щемящую нежность пью из чаши оконной,где на исповедь вышла луговина немаяи задумалась ива над загадкой зеленой.

Время озаренных окон

Звон колокольный льется над полем,плачет вечерня неутешимо.Набожный ужин, млея на блюде,перекрестился струйками дыма.Ангельский голубь тихой округи,крылья сложивши, сел на камине.Красное солнце на горизонте —словно румяный плод на витрине.

Красное солнце в перьях закатаплавно меняет цвет оперенья.Чую всей кожей, завороженный,розовых крыльев прикосновенье.Как же случилось, что не согретьсямне у камина милого сердца?В окнах и в поле стынет свеченье.Неутешимо плачет вечерня.

Сигналы

Как дверца узенькая, зеркаловедет в загадочность кристалла:за светом ледяным немеркнущимвнимательные ждут сигнала.

Посланье из другой вселеннойв глуби зеркальной открывается,блеснет кометою мгновенной,и глаз, ослепнув, сомневается.

Брильянтами сияет черными,купаясь в свете неизвестном,сигнал живущих по ту сторонуот нашей жизни в мире тесном.

И ловит неводом лучистымфигуры, символы и линиито зеркало со светом чистым,хранилище предметов синее.

Глаз караулит, глаз впивается,за перспективой ждет движения,но в цвет дневной он упираетсялишь — в ироничном отраженье.

И слух охотничьею сукойподстерегает дичь украдкою,но ловит только призрак звука,скрепленный, как пером, догадкою.

Душа, расстанься с оболочкою,и глубь зеркальную мгновеннопрочертит лопнувшею почкоюпослание другой вселенной.

Часы

Маятник — времени каменотес,даром что маленький.

Ночью врубается в черный утеструженик-маятник.

Тянет лаванда с комодного днаноту знакомую.

Нервно косясь на часы, тишинабродит по комнате.

Лестница

Сном деревянным ступени сморило.Лестнице снятся прямые перила.

Перебирает ночь половицы,словно случайной книги страницы.

Тихо крадутся поздние гости:краплёные карты, фальшивые кости.

Мечутся тени в мертвенном свете.Эти пролеты мечены смертью.

Брошены кости. И вороватомасляным взглядом смотрит лампада.

Вдруг заскрипела лестница жалкоскрипом полуночного катафалка.

Стонут ступени, корчась под игомтьмы, начиненной бранью и криком.

Ровно час ночи