Храмы Невского проспекта. Из истории инославных и православной общин Петербурга - Архимандрит Августин (Никитин)

Корнелий Иванович Крюйс (1657–1727) находился на русской службе с 1697 г.; в 1700–1701 гг. участвовал в строительстве русского флота под Воронежем, в 1702 г. укреплял фортификационные сооружения Архангельска, несколько раз отражал атаки шведов у Кронштадта и пользовался большим авторитетом как у русских, так и у инославных христиан. По этому поводу немецкий автор замечает, что адмирал Крюйс, «сверх своей должности, также главный старшина всех евангелических и реформатских церквей и школ в России и прирожденный покровитель и патрон всех немцев и голландцев»[18].

На первых порах голландская община в С.-Петербурге была небогатой, и приход испытывал нужду в самых необходимых вещах. «За неимением при этой церкви колоколов время богослужения возвещается поднятием на углу двора, выходящем к набережной, присвоенного г-ну вице-адмиралу флага, на котором изображен голубой крест в белом поле»[19], – так сообщалось о первых годах деятельности этого прихода.

Первым пастором реформатской общины в Санкт-Петербурге стал Вильгельм Толле, который прибыл в город на Неве из Амстердама в 1704 г. по приглашению адмирала Крюйса[20]. Вот что сообщает об этом пасторе, своем земляке, немецкий автор: «Первым пастором при этой церкви состоял один геттингенский уроженец, скончавшийся осенью 1710 г., к общему сожалению всего своего прихода, довольно многолюдного. Этот пастор, по имени Вильгельм Толле, был благочестивый и ученый человек, знавший 14 языков и проповедовавший обыкновенно по-немецки или по-голландски, а иногда и по-фински для прихожан из финнов»[21].

Таким образом, пастор В. Толле лишь в течение нескольких лет духовно окормлял протестантов, живших в С.-Петербурге. Но даже за столь короткое время он зарекомендовал себя как неутомимый исследователь Ингерманландии – тех земель, на которых была основана новая русская столица. Так, пастор В. Толле «ездил однажды за Шлиссельбург и Новую Ладогу для поиска древностей и с этой целью разрыл несколько древних языческих курганов, – сообщал его современник. – Часть найденных в них разных старинных редких монет и медалей он и описал»[22].

В 1710 г. в Петербург пригласили двух пасторов из немецкого города Галле, и один из них, Нациус, возглавил протестантскую общину, заменив умершего пастора В. Толле. (Что касается другого пастора, то он получил назначение сопровождать адмирала Крюйса с флотом на Азовское море[23]). Так как Нациус не был знаком с голландскими обрядами богослужения, он попросил инструкций из Галле от пославшего его в Санкт-Петербург пастора Франке: «Могу ли я надеяться получить от Вашего Благородия письменное подробное отеческое наставление, особенно о том, как я должен вести себя по отношению к тем, кто принадлежит не к нашей, а к реформатской и английской Церкви? Буду Вам сердечно признателен. Вкратце я сообщаю, что блаженной памяти Толле исполнял обряды на голландский манер. В здешней церкви не крестятся, не собирают взносов. Здесь нет алтаря, а лишь стол. Прошу Вас вкратце просветить меня, как объяснить людям, что все это никакого отношения к папе не имеет. У них также нет в церкви образов и т. д. Не могло бы Ваше Благородие прислать мне книжечку, которая обстоятельно объяснила бы подобные внешние символы. Буду Вам очень благодарен. В остальном я оставляю все так, как ввел в обычай блаженной памяти Толле»[24].

В те годы Петербург живо напоминал выходцам из Голландии об их прежней родине: «На стрелке Васильевского острова, против крепости, сверх нескольких маленьких домов, три прекрасные новопостроенные голландские ветряные мельницы, преимущественно для пилки бревен и досок»[25], – таковы некоторые черты облика «Санкт-Питербурха», как первоначально называли его на голландский манер. К этому времени иностранцы, жившие в Санкт-Петербурге, пользовались все большими преимуществами. В «Истории Петра» А.С. Пушкин записал под 1710 г.: «Всем христианским вероисповеданиям Петр дозволил иметь в России церкви и избирать церковный совет, не состоя под ведомством (православного) Синода»[26].

С 1712 г. в город начали переводить из Москвы высшие государственные учреждения; вскоре сюда перенесли свою дипломатическую деятельность и иноземные посланники. Среди них – голландский резидент барон Якоб де Би (Яков де Биэ), перу которого принадлежат записки об одном из драматических эпизодов петровской эпохи – деле царевича Алексея (1718 г.). Изложение этих событий, в которых принимало участие и русское духовенство, голландский дипломат вел по свежим следам, что придает его заметкам особую ценность[27]. (О причинах недовольства, побудивших представителей высшего духовенства Русской Церкви принять участие в заговоре против Петра I, сообщал еще в 1702 г. голландский путешественник Корнилий де Бруин. По его словам, власть русского самодержца «простирается даже на дела духовные, устроение и изменение богослужения по своей воле: это уже такая область, касаться которой другие венчанные особы воздерживаются из опасения возбудить против себя духовенство»[28]).

Отметив, что против Петра I был составлен заговор и что недовольство зрело в разных кругах русской общественности, де Би продолжает: «Вождями одной из этих партий были отлученная царица, царевна Мария, майор Глебов и некоторые другие лица, между которыми находится митрополит Ростовский, успевший поддерживать всех заговорщиков в их замыслах»[29].

Поскольку действия заговорщиков поддерживались частью церковных деятелей, Петр I, по раскрытии заговора, решил свои дальнейшие действия также освятить авторитетом Церкви. Голландские реформаты, жившие в С.-Петербурге, были хорошо осведомлены о тогдашней ситуации, что видно из дальнейшего повествования голландского резидента. «25 числа июня месяца (1718 г. – а. А.) рано утром, Сенат, генералитет и духовенство собрались в церкви, где в присутствии царя было совершено богослужение и призвано благословение Божие, – сообщал де Би. – После того все сии сановники отправились в большую залу Сената, куда приведен был царевич Алексей, окруженный сильным конвоем»[30].

В замыслы Петра I входило вовлечение православного духовенства в политическую борьбу на своей стороне, и голландский резидент показывает это со всей очевидностью. Сообщив о кратком слушании дела, в ходе которого была оглашена переписка заговорщиков, де Би сообщает далее: «После чтения его величество начал упрекать сына своего, который во время пребывания их в Москве обещался и клялся на Евангелии, что раскроет все действия, намерения свои, а равно и сообщников своих, между тем как он не открыл и сотой части того, в чем клялся сознаться, из чего видна решимость его коснеть в преступных своих замыслах. Его высочество, пав на колени, умолял о пощаде. Тогда царь, поцеловав своего сына, со слезами на глазах сказал ему, что он с глубокой горестью видит его виновным в столь преступном посягательстве, что в Москве он мог бы ему простить то, в чем он сознался, но что теперь не желает более судить те преступления, которые он утаил, и что поэтому он предает царевича и его сообщников суду здесь присутствующего духовенства»[31].

Церковная сторона дела постоянно отражалась в дальнейших сообщениях голландского посланника. Так, он еще раз подчеркнул, что Петр I «тем более опечален этим, что в Москве он даровал жизнь царевичу Алексею с условием, что сей последний покажет всю истину, в чем царевич клялся на Евангелии, на кресте и перед принятием Св. Тайн»[32]. В донесении де Би еще раз отмечено также, что суд над царевичем Алексеем Петр I стремился освятить авторитетом Церкви: «Верховное судилище открыто было 25 июня в зале Сената, куда прибыл царь в сопровождении ста членов суда после совершенного в церкви богослужения, в котором призывалось на них благословение Духа Святого»[33].

И хотя исход дела Петр I заранее предопределил, он снова и снова старался опереться на авторитет высшего духовенства, в чем, по-видимому, и преуспел, как об этом повествует далее голландский посланник: «Обращаясь к духовенству, его величество просил его рассмотреть это дело со тщанием и произнести приговор, за который они не страшились бы ответить пред Всемогущим Богом, целым миром и самим царем; но вместе с тем его величество убеждал духовенство быть умеренным и не быть неумолимым. Это событие, которого не ожидали, произвело потрясающее действие, и в скором времени результат оного сделается известным»[34].

Разгром заговорщиков, среди которых были и духовные лица, осуществлялся быстро и решительно: «Киевский архиепископ и еще три высокопоставленные лица должны быть привезены сюда; но этим, как кажется, не кончатся аресты»[35], – писал де Би. Суд, составленный «из духовенства, сенаторов, губернаторов, генералитета и чинов Преображенского полка, что доходит до 100 человек, собирается ежедневно»[36].

На стороне царевича Алексея оказались приверженцы старинного уклада жизни, противившиеся крутым преобразованиям Петра I во многих сферах, в том числе и церковной. Это отразилось в записях голландского посланника, тот отметил, что на суде царевич «объявил себя поборником старинных нравов и обычаев, так же как и русской веры, и этим самым привлек к себе сочувствие и любовь народа»[37].